Читаем без скачивания Гость Дракулы и другие странные истории - Брэм Стокер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Однажды я потеряла кольцо, прелестное колечко с бриллиантом, которое когда-то принадлежало королеве. Его подарил мне один откупщик (он потом глотку себе перерезал, потому что я дала ему от ворот поворот). Я решила, что кольцо украли, и накинулась на свою челядь, но вора не нашла. Явились полицейские и сказали, что кольцо, верно, упало в канализационный сток. Я спустилась с ними под землю прямо в своем роскошном наряде – не могла же я доверить им свое прелестное колечко! С тех-то пор я многое узнала о сточных канавах, да и о крысах тоже! Но никогда не забыть мне того жуткого места: повсюду сверкали глаза, ковром расстилались они за границей отбрасываемого факелами светового круга. Итак, мы спустились в подземелье под моим домом, осмотрели сток и там в грязи нашли мое кольцо.
Но на обратном пути нам попалось кое-что еще! Мы уже приблизились к выходу на поверхность, и тут к нам ринулись другие канализационные крысы – на сей раз в человеческом обличье. Они объяснили полицейским, что их товарищ ушел в водоотвод и не вернулся. Спустился он незадолго до нас и вряд ли успел далеко уйти, даже если и сбился с пути. Они попросили помощи в его поисках, и мы повернули назад. Полицейские не хотели брать меня, но я настояла. Новые острые ощущения – да и кольцо-то свое я уже нашла! Мы прошли всего ничего и вдруг наткнулись на что-то. На дне стока почти не было воды, там валялись кирпичи, сор и прочее в том же роде. Пропавший бился до самого конца, даже когда погас факел. Но их было слишком много! И с ним покончили быстро! Кости еще хранили тепло, но были обглоданы дочиста. Эти твари пожрали даже своих убитых сородичей, так что рядом с человеческими костями валялись крысиные остовы. Другие крысы – в человеческом обличье – отнеслись к находке спокойно. Они отпускали шутки насчет своего погибшего товарища, хотя, будь он еще жив, помогли бы ему. Да что там! Жизнь, смерть – велика ли разница?
– И вы не испугались? – спросил я.
– Испугалась? – старуха усмехнулась. – Я – и испугалась? Спросите Пьера! Конечно, тогда я была моложе, и в том жутком стоке, где вокруг шевелился ковер из алчно горевших глаз, беспрестанно двигавшихся, следовавших за факелами, мне сделалось не по себе. Но я шла впереди мужчин! Такая уж я! Никогда не даю мужчине фору. Мне бы только повод и возможность показать, на что я гожусь! А того бедолагу сожрали целиком, не оставили ничего, кроме костей, и никто ничего не узнал, никто не услышал ни звука!
Тут она расхохоталась в порыве самого отвратительного веселья, какое когда-либо представало моему взгляду и слуху. Одна великая поэтесса как-то написала о своей героине: «Я не знаю, что отрадней, – видеть ли ее поющей или слышать»[9]. То же самое я мог бы сказать и о старой карге, только вот «что отрадней» нужно заменить на «что ужасней», – хриплый, злобный, довольный и жестокий смех или же зловещая ухмылка и жуткий квадратный провал рта, напоминавший трагическую маску, и несколько желтоватых зубов, торчавших из бесформенных десен. Слушая этот довольный смех, глядя на эту ухмылку, я понял так же ясно, как если бы мне объявили это громовым голосом: убийство мое – дело решенное, и убийцы лишь ждут подходящей минуты. Своим отвратительным рассказом она словно бы отдала приказ подельникам. «Погодите, – как будто велела им старуха, – дождитесь нужного момента. Я нанесу первый удар. Найдите мне оружие, а там уж дело за мной! Он не уйдет! Заткнем ему рот, и никто ничего не узнает. Заглушим его вопль, а крысы довершат начатое!»
Становилось все темнее, близилась ночь. Я украдкой оглядел лачугу – все то же! Окровавленный топор в углу, грязные кучи отбросов, глаза, сверкавшие среди костей и в щелях.
Пьер все еще демонстративно набивал трубку. Вот он чиркнул спичкой и выпустил дым.
– Боже мой, как сделалось темно! – пожаловалась старуха. – Пьер, будь молодцом, зажги фонарь!
Пьер встал и от своей спички зажег фитиль лампы, которая висела в стороне от входа и была снабжена зеркальцем, отбрасывавшим свет на всю лачугу. Видимо, этой лампой они пользовались, когда ночью разбирали находки.
– Не лампу, болван! Фонарь! – крикнула старуха.
– Хорошо, матушка, сейчас отыщу его, – отозвался Пьер, задул фитиль и поспешно устремился в левый угол хибары.
– Фонарь! Фонарь! – приговаривала в темноте старуха. – Ах, свет – самое большое подспорье для нас, бедняков. Фонарь – преданный друг революции! Друг шифонье! Помогает нам, когда подвело все остальное.
Едва она успела это сказать, как все сооружение заскрипело: судя по звукам, на крышу что-то затаскивали.
И снова уловил я в ее словах совсем иной смысл, поняв, что на самом деле крылось за похвалой фонарю: «Пусть кто-нибудь залезет на крышу, прихватив с собой петлю; не справимся сами внутри – удавите его, когда выбежит из лачуги».
Оглянувшись, я увидел петлю, черневшую на фоне сумеречного неба. Теперь я и вправду был в осаде!
Пьер недолго искал фонарь. В темноте я не сводил глаз со старухи. Чиркнула спичка, и в отсвете пламени я заметил, как она поднимает с земли неизвестно откуда взявшийся там длинный и острый нож и прячет его в складках одежды. Оружие походило на заостренный мусат мясника.
Зажегся фонарь.
– Неси его сюда, Пьер, – велела старуха. – Повесь над дверью, так, чтоб мы видели. Смотрите, как славно! Фонарь разгоняет тьму. Как нельзя лучше!
Как нельзя лучше для нее и ее гнусных целей! Фонарь светил мне в глаза, а лица Пьера и старухи, усевшихся по
