Читаем без скачивания Охотники за ФАУ - Георгий Тушкан

— Хорошо, когда патронов много, знай — пали! — с завистью заметил комбат, но Баженов не разделял его восторгов. Он переменил место наблюдения. В двадцати метрах он заметил отличную ложбинку, поросшую травой, в сорока — большой камень, в шестидесяти — бугорок, потом — поваленный ствол старого дуба. Вот бы где отдохнуть! Но за стволом уже «отдыхали» два трупа. Пристрелянное, видать, место. Так шаг за шагом Баженов намечал себе путь.

Затем он молча взял из рук комбата фляжку и пристегнул к поясу.

— Комполка приказал только сто граммов.

Баженов досадливо махнул рукой и подошел к углу

окопа. Тут он присел. Несколько раз глубоко вздохнул и кивнул комбату. Комбат подал знак рукой — пулеметчики подняли пулемет на площадку. Первый номер взялся за ручки и чуть оттопырил большой палец правой руки, готовый нажать гашетку.

Комбат подставил сомкнутые ладони, Баженов встал на них ногой, подпрыгнул вверх, опираясь на руки, перекинул тело через бруствер и, согнувшись, побежал изо всех сил к намеченной ложбинке.

Было пасмурно. Безветренно. Мокро. Пыль не поднялась. В трех метрах перед ним зашевелилась трава, будто кто-то невидимый, постукивая, водил по ней граблями взад и вперед. Баженов упал. Почему он это сделал на открытом месте и раньше, чем подумал?

А когда трава перед ним перестала шевелиться и чмокать, он прыгнул вперед, упал на руки, вскочил, метнулся и очутился в лощинке.

Вот тут и началось! Может, наш пулемет и раньше начал стрелять, но только сейчас Баженов его услышал. Стреляли пулеметы, рвались мины и снаряды. Затихший было огневой бой разгорался с новой силой.

Над головой завизжало. Баженов полз, но, как только мина разорвалась, он побежал, касаясь земли руками. Каска свалилась, он бросился к ней. Стайка пуль просвистела там, где он должен бы находиться, если б не бросился за каской.

За камнем он лежал на спине, шумно дыша открытым сухим ртом.

Но мины его застали не здесь, а за толстым стволом дуба, где уже лежали те двое. Он услышал полет нескольких мин и сразу же покатился от ствола вниз по склону. Потом поднялся и побежал. Он падал, полз, прыгал, снова бежал. Пули глухо чмокали рядом, впереди, позади.

Он дышал как загнанный конь, промок насквозь. Среди искореженных, расщепленных стволов бывшей рощи он почувствовал себя почти в безопасности. Но тут-то его снова накрыли мины: видимо, для немцев эта бывшая роща была линией НЗО[9]. Толовый газ затруднял дыхание.

Он выполз из рощицы. Окопчика не было. Засыпало? Поблизости начали рваться снаряды. Скорее бы окопчик! Он приподнялся на руках. Взрывной волной его подкатило к куче хвороста. Осмотрелся: ни бруствера, ни окопа. Может, он так обалдел, что пополз не туда, куда надо?

Вдруг он заметил большую кучу хвороста, а над ней — синеватый дымок. Под хворостом он разглядел пулемет. Спрятали и ушли? Или погибли все? Он подполз ближе и приподнял ветки. На дне глубокой ямы сидели на корточках двое бойцов. Их черные лица с воспаленными глазами были обращены к нему, и дула двух автоматов тоже.

— Свой! — крикнул он и, подгоняемый осколками, нырнул в яму, едва не опрокинув котелок с водой.

Бойцы не вскочили при виде офицера, не приветствовали его. Он поздоровался, сел против них, вытянул ноги, привалился спиной к стене и облегченно засмеялся.

Оба смотрели на него пристально и недружелюбно.

Баженова почему-то веселило все — и то, что он добрался до окопчика, и то, что встретил здесь пулеметчиков, и то, что ему еще не верят.

— Я от вашего комбата капитана Цьшлякова, — выпалил он и глубоко вздохнул: никак не мог отдышаться.

Автоматы, уставленные на него, легли на колени бойцов.

— В батальоне не знают, живы вы или нет.

Пулемет, говорят, изредка стреляет. А связи нет. Посылали к вам дважды — не дошли.

— Вернулись?

— Лежат. А где остальные из охранения? Один из пулеметчиков молча указал на ботинки.

Вокруг костра полукругом, на одинаковом расстоянии друг от друга, были расставлены солдатские ботинки и две пары сапог. Стояли они по-военному: каблуки вместе, носки врозь. Рослый старший сержант показал на поношенные солдатские сапоги, стоявшие на левом фланге, и сказал:

— Алексей Никифоров. Так шо с первого дня отвоевался. Карамазов, — палец, темный от пороха, копоти и машинного масла, показал ботинки рядом. — Того же дня, попал в грудь осколок. Так шо мы их ночью вытягли наверх, присыпали землей, ветками заложили. А к ним и другие прилегли.

Не спеша он перечислял погибших, их посмертные просьбы. Потом спросил о двоих из охранения, что отправились в разное время для связи, да так и не вернулись.

Баженов вспомнил об увиденных трупах; но ведь Грицай остался жив! Он рассказал о Грицае, находившемся в госпитале, а что касается остальных — в часть не прибыли.

— Жаль! Хорошие были хлопцы, — сказал тот же рослый, пожилой, с украинскими свисающими усами старший сержант, не сводя глаз с ботинок без хозяев. — А мы будем: сержант Богун — первый номер, боец Кураков — второй номер. На табачок не богаты? Прямо погибаем без курева.

Баженов вынул из-за пазухи пачку табаку «Ява».

— Вот это удружили! Вот за это спасибочко!.. Вот бумажки бы…

Баженов подал военную газету. Оба скрутили по козьей ножке, прикурили от угольков и глубоко затянулись.

— А я чую — стрельба, — меж двух затяжек говорил Богун. — Сдянули мы — не атакуют. А это из-за вас такой сабантуй родняли по всему фронту!

— Не из-за меня — из-за вас.

Баженов попросил дать две короткие очереди из пулемета. Оба пулеметчика категорически запротестовали. Они стреляют «под шумок», когда фрицы наступают, а сейчас нельзя, накроют. Тогда Баженов сам поднялся к пулемету. Кураков попытался удержать его за локоть. Пришлось прикрикнуть. Ему было стыдно требовать от людей, вынесших весь этот ад, «стать смирно», «слушать мою команду» и прочее.

Узнав, что это нужно, чтобы известить — «жив пулемет», Богун вызвался исполнить приказ. Он раздвинул сучья перед дулом, дал одну короткую очередь, затем вторую и сейчас же спустился вниз. Секунду наверху было спокойно… а потом началось: выли мины, дрожала и сыпалась земля, взлетали бревна. Когда налет окончился, Богун спросил:

— Еще дать?

Баженов не уловил иронии — он только видел шевелящиеся запекшиеся губы Богуна, голоса он не слышал.

Отстегнув фляжку, Баженов вытряхнул из кружки землю, налил водки и протянул Богуну. Тот осторожно взял,

понюхал, впервые улыбнулся, отпил половину и протянул кружку Куракову.

— Пей все, есть еще! — Баженов потряс фляжкой.