Читаем без скачивания Игра по чужому сценарию - Наталья Труш

– Ты думаешь, это он?

– Я не думаю. Я знаю. – Лариса помолчала. – А ты знаешь, здорово, что он позвонил и нарвался на тебя. Теперь он знает, что я не одна!

Шурик перестал звонить ей. Но однажды ей показалось, что она увидела возле дома человека, похожего на того, что приходил к ней ночью. И хоть она того ночного гостя почти не разглядела, что-то внутри подсказало ей, что это он. И в просвете между домами проехала машина, похожая на хищную рыбу, такая, как была у Шурика.

Лариса быстро проскочила в свою парадную. Ей повезло, что лифт стоял на первом этаже. Когда в нем закрывались дверцы-створки, в парадную вошел тот, который так напугал ее.

Дома она закрыла дверь на замок и большой засов, который по ее просьбе сделали дверных дел мастера, и приникла к глазку. Она напрасно вглядывалась в мутное пространство лестничной клетки, которое открывал ей глазок: незнакомец не появился. А машину, похожую на хищную рыбу, она увидела в окно. Машина стояла у угла дома, и это была машина Шурика – сомнений у нее не осталось.

Прошло еще два месяца. Лариса не тормошила Таранова по пустякам. Ей было очень тепло с ним. Хотя он не был белым и пушистым. Более того, он порой был невыносимо занудлив. Он уставал на работе, раздражался по пустякам, и Ларисе приходилось подстраиваться под его непростой характер и дурацкий рабочий график с ночными и суточными дежурствами. И он, видя, как она старается понять его, все больше и больше проникался к ней трепетным чувством.

Ему было стыдно за то, что у него не доходят руки до ее дела. И тогда дело само дошло до его рук.

В одной безымянной холмогорской деревне неизвестные воры обнесли местный храм. Был он махоньким, но иконы в нем хранились поистине бесценные, принадлежавшие местным жителям, которые спасали их по своим чердакам с тридцатых годов. Как только приход возродился, сельчане сами к батюшке пошли, и несли они самое дорогое – вещи из убранства довоенного храма.

Стоял храм на отшибе, вдали от дорог и путей, и посторонние люди редко забирались в эту глухомань, поэтому приезд двух питерских мужиков – «из ученых оба!» – представившихся музейными работниками, деревенских жителей удивил немало.

Мужики жили в доме бабки Кирьяновой. Вечерами пили с ней чай, расспрашивали, что почем, как тут в войну жили да какую политику ведет местная власть. Бабке их уважительность очень в жилу была. Она по утрам выползала к колодцу и рассказывала соседкам про постояльцев. Бабки завистливо цокали языками: Кирьяниха у самой дороги на входе в село жила, вот ей и подфартило с жильцами: только вошли в деревню, к ней и завернули – проситься на постой. Пообещали денег дать за приют и кормежку. Да еще ученые беседы с ней вели. Она же в свою очередь докладывала всему селу, чем занимаются питерские постояльцы.

А они в первый же день познакомились с батюшкой Тимофеем и попросились в храм – иконы посмотреть да пофотографировать.

Батюшка добр был без меры. В храм пришлых пустил, сам им рассказывал, как восстанавливали приход. И про иконы поведал. Три дня питерские душу из него вынимали, все расспрашивали, как на интервью. А на четвертый день как испарились. При этом из храма пропали иконы, самые ценные.

Замок на дверях храма поврежден не был, и отец Тимофей даже не сразу понял, что иконы исчезли, пока не увидел на одной из стен пустое место.

А больше всех пострадавшей считала себя бабка Кирьяниха: ей незнакомцы обещали хорошо заплатить в конце командировки и не заплатили, да еще и из ее дома прихватили икону.

Когда стали разбираться в темной истории, выяснилось, что приезжали незнакомцы на машине, которая все три дня стояла в лесу неподалеку от деревни – лесник видел ее. На ней, похоже, и вывезли церковное добро.

Батюшка Тимофей отправился в районный центр, в милицию. Надежд никаких не питал, но заявление написал и подробно обрисовал в заявлении все до одной украденные иконы.

Скорее всего, на этом все и кончилось бы, но следователь местный был не обычным сыщиком, а большим ценителем древнерусской живописи – случаются еще такие в нашей милиции. Гоша Самохин до того, как пришел работать в милицию, окончил два курса художественной школы резьбы по дереву. Вообще-то он мечтал стать искусствоведом, но громыхнул в армию, а после нее прямой дорогой отправился в милицию – жизнь заставила.

Пока Гоша два года в армии глупостями занимался – стенгазеты рисовал да для начальства высокого сувениры армейские мастерил, в его родном поселке какие-то уроды убили учителя рисования, который был для детдомовца Гошки Самохина всем на этом свете.

Гошка в шесть лет остался сиротой – его родители погибли во время ледохода на реке. До этого как-то переходили, и не раз, прыгая с льдины на льдину, а тут... не повезло. Гошка уже все понимал и страшно переживал трагедию. Он даже онемел и полгода не говорил. У него не было родственников, и мальчик прямиком попал в детский дом, где от своей немоты стал еще больше замкнутым и нелюдимым.

А оттаял внезапно в школе, когда на уроке учитель рисования помог изобразить ему зайчика.

Соломон Михеевич Ковель с семи лет опекал Гошку, как отец родной нянчился с ним. Был он одиноким и неприкаянным, неизвестно каким ветром занесенный в глухомань архангельскую из Киева. Их и прибило друг к другу. Два одиночества, две одинокие птицы с перебитыми крыльями.

Гошка, как только пришел в школу, где Соломон Михеевич рисование преподавал, так и приклеился к учителю. Мальчик с трудом высиживал на уроках чтения и математики, а потом бежал в класс к Ковелю, где пропадал с утра до вечера. Первая половина дня – уроки для всех, обязательные по школьной программе натюрморты из геометрических фигур и восковых овощей и фруктов на драпировке. Все остальное время учитель вел кружок для тех, кто хотел научиться писать портреты и пейзажи акварелью и гуашью, кто стремился познать музыку цвета и игру света и теней. Он сопровождал свои уроки рассказами о жизни и творчестве великих художников, и ученики слушали его, открыв рты.

Иногда Ковель брал Гошку домой, и они пили сладкий чай с баранками и разговаривали о жизни. А если было поздно, учитель звонил директору детского дома – Марине Львовне, – и Гошке разрешали переночевать в гостях.

Гошка очень хотел, чтобы Соломон Михеевич усыновил его, что ли. Но это было невозможно! Старик был одинок, жил на крохотную учительскую зарплату, в коммунальной учительской квартире. И как только он заикнулся о том, что желает «взять мальчика на воспитание», так его едва не затоптали.

«Нельзя!» – визжали в РОНО толстые тетки, которые теоретически хорошо знают, как воспитывать детей. Они в ужасе были от мысли, что старый полунищий еврей осмелился принести заявление на усыновление.