Читаем без скачивания «Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан - П. Паркер

Давуд ощупал мужское достоинство, которого его пока не лишили. От прикосновения к его детородному органу прилила кровь. Увлажнив кончики пальцев, он задумчиво провел ими по бархатистой коже. Внизу грохотали волны; он весь покрылся мелкими брызгами. Выгнув спину, он подставил грудь и бедра льющемуся сверху звездному свету. Возбуждение все больше охватывало его; он продолжал ласкать себя. Вскоре он стал задыхаться и, не сводя взгляда со звездного неба, неистово гладил себя по груди, животу и бедрам. В ноздри ударил запах семени, к которому примешивался соленый запах моря. Сладко заныли мышцы ног и ягодиц. Дыхание его участилось; его сотрясала дрожь наслаждения. Он продолжал ублажать себя, понимая, что такое удовольствие доступно ему в последний раз.

Он часто дышал — в унисон с движением рук. Потом повернул голову набок и прижался щекой к холодному камню. Пальцы не переставали ласкать плоть, и скоро он забылся и поплыл по волнам наслаждения.

Лежа щекой на холодном камне, он смотрел на стену дворца Топкапы; на калитку в стене; на открытые ворота.

Вдали он разглядел женский силуэт — она стояла и смотрела на него.

Оцепенев, он смотрел, как силуэт спускается сверху и направляется к нему.

— Александра! — прошептал Давуд… точнее, Дариуш.

Александра медленно шла по тропинке, по камням. Она приблизилась к нему, и ее голубые глаза с любовью оглядели его обнаженное тело. По ее лицу текли слезы. Она легла с ним рядом и прижалась к нему губами. Не говоря ни слова, развязала пояс и стала разматывать ткань, в которую было закутано ее тело.

Белизна ее кожи служила ярким контрастом с его кожей, обветренной в битвах и походах. Они слились в объятиях, и Давуд крепко поцеловал любимую в губы.

Они лежали на сброшенной одежде; Давуд без труда проник в то место, где уже давно находились все его мечты. Жаркое пламя поглотило его; они не прекращали целоваться. Страсть управляла всеми их помыслами и движениями.

Они одновременно достигли пика наслаждения. Давуд понимал: отныне и навсегда его жизнь еще теснее спаяна с жизнью его любимой.

Александра прижалась к нему и пылко поцеловала в губы; она тяжело дышала, но лицо ее сияло от счастья. А Давуд все не выходил из нее — до тех пор, пока наслаждение не стало невыносимым. Звезды падали с неба и рассыпались искрами. Он испытывал небывалую радость и благодарность. Наконец, насытившись и утомившись, он лег рядом с ней на спину. Крепко держа ее за руку, он посмотрел вверх, на небо, и громко рассмеялся. Его смех эхом прокатился над Босфором, пролетев мимо Девичьей башни.

Давуд посмотрел в небо и снова повернул голову, чтобы еще раз взглянуть на свою любимую. Но она исчезла. Он понял, что ее и не было с ним рядом.

Теперь он был готов к тому, что его ждет.

Глава 38

Хюррем сидела во дворе и кормила грудью Мехмета. Хатидже, сидевшая рядом, вышивала шелковый носовой платок.

— Ты ведь знаешь, что Сулейман не был единственным сыном? — как бы между прочим спросила Хюррем, следя за ловкими стежками Хатидже.

Та отложила платок в сторону и ответила:

— Да, милая.

Хюррем по-прежнему смотрела на отложенную вышивку и вдруг спросила:

— Моему сыну грозит опасность?

Хатидже долго молчала, глядя на Мехмета, который сосал материнскую грудь. Наконец она сказала:

— Милая, Сулейман еще молод и будет управлять империей очень долго. Нам нужно будет тревожиться, лишь когда он окажется на пороге смерти.

Некоторое время они сидели молча. К фонтану прилетела птичка.

— Хотя здесь все время приходится быть начеку, нам не о чем беспокоиться, — продолжала Хатидже. — Полно, Хюррем, не забивай себе голову такими мыслями. Впереди у всех нас долгая жизнь, а благодаря нашему султану она полна радостей.

Хюррем задумчиво посмотрела на подругу и за ее красотой разглядела нечто большее.

— Хатидже, ты счастлива здесь? Ты в самом деле счастлива?

— Конечно, мы живем в роскоши, нам не о чем беспокоиться. — Хатидже рассмеялась, пожалуй чуть натужно, но тут же замерла и взяла вышивку. — Хотя должна признаться… мне недостает мужского общества. Мой покойный муж был стар, но относился ко мне хорошо, и я его любила. Здесь ничто не доставляет мне радости, кроме тех часов, которые я провожу с тобой, дорогая, — прошептала она, нежно сжимая руку Хюррем. Вдруг она снова рассмеялась: — Разве ты не заметила, что перед тем, как морковь, огурцы и прочие длинные овощи попадают к Каретным воротам, их режут на мелкие кусочки?

Хюррем не очень-то поняла, что имеет в виду Хатидже-султан. Как огурец может заменить живого мужчину? Она нежно приласкала подругу и, поцеловав ее в щеку, сказала:

— Я всегда буду с тобой, милая.

— Знаю… А я с тобой.

Глава 39

Обнаженный Давуд лежал на спине на высоком постаменте из черного мрамора.

Они с главным белым евнухом проделали верхом долгий путь до Эдирне, где должен был состояться ритуал. В священном городе Стамбуле проводить подобные ритуалы было запрещено.

Мрамор приятно холодил ягодицы и спину, но Давуд ничего не чувствовал. Он невидящим взглядом смотрел в куполовидный потолок, сплошь покрытый затейливыми узорами, как и поддерживающие его колонны.

Хотя по углам зала горели факелы, в нишах между колоннами царил кромешный мрак. Приподняв голову, Давуд оглядел себя сверху вниз. Взгляд его скользнул по мягким каштановым волосам на груди и вокруг сосков, на животе и в паху, вокруг органа, пока еще служащего неотъемлемой его частью.

Он решительно повернулся к стоящему рядом главному аге. Старый евнух ласково коснулся паха Давуда, не сводя с юноши пытливого взгляда, и подал знак третьему присутствующему в зале человеку, чтобы тот начинал церемонию. Служитель, закутанный в просторную ало-зелено-желтую мантию, затянул молитву. Его голос прокатывался по всему залу и эхом отдавался от высокого куполообразного потолка. Через несколько минут Давуд закрыл глаза и присоединился к пению.

«Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его…»

Закончив молитву, главный ага наклонился к нему и шепотом спросил:

— Ты готов, мальчик мой?

Давуд открыл глаза и посмотрел в глаза аги:

— Да, во имя Аллаха и Тени Бога на Земле, я готов. — Его голос не срывался.

«И ради свободы Александры», — подумал он.

Служитель медленно подошел к Давуду, приложил к его телу плашмя лезвие кинжала, провел им по поросли волос на груди. Снова затянув молитву, зажал в левой руке мошонку Давуда. Кровь прилила к низу живота; детородный орган восстал.