Читаем без скачивания Драма жизни Макса Вебера - Леонид Григорьевич Ионин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кроме того, в 1909 г. Вебер вместе с Зомбартом, Зиммелем и другими выдающимися коллегами основал Немецкое социологическое общество. С этого времени он прямо стал называть себя социологом, а свою науку – социологией. До тех пор он именовал свой род занятий неопределенным термином Sozialwissenschaft (социальная наука). Имелась в виду еще не та позитивистская social science, сложившаяся к середине ХХ столетия в основном в США. Но все равно отделение социологии от социальной науки было полезным. Нужно только пояснить, что представление о том, что такое социология и как она должна развиваться, у разных отцов-основателей Немецкого социологического общества было часто совершенно различным.
Тогда же, в 1909 г., известный издатель Пауль Зибек предложил Веберу стать редактором планируемого многотомного коллективного труда «Очерк социальной экономики». «Очерк» должен был стать социально-экономическим компендиумом, энциклопедией самых актуальных представлений об экономике и обществе, составленной самыми знаменитыми учеными своего времени. Задача оказалась крайне сложной. Вебер разработал общий план издания и подобрал авторов, среди которых были наиболее авторитетные германские специалисты. Нельзя сказать, что этот грандиозный проект провалился – нет, первые тома очерка появились на свет еще при жизни Вебера, а последующие выходили даже через десятилетия после его смерти. Но этот результат меркнет по сравнению с тем, что было сделано лично Вебером на основе материалов, которые он готовил для своих собственных авторских частей и разделов «Очерка». На основе этих работ родилась, можно сказать, великая книга – opus magnum Макса Вебера «Хозяйство и общество». Это книга с невероятно сложной судьбой, рассказ о которой – впереди.
Также достойной упоминания инициативой – теперь уже не столько научного, сколько научно-организационного, а затем и научно-популяризаторского плана – стала организация кружка «Эранос». Словом «эранос» древние греки называли совместную трапезу или еду вскладчину. Инициатором «Эраноса» был историк религии Густав Дайсман; Макс Вебер был одним из главных участников и одним из первых докладчиков кружка, в который входили также теолог и историк религии, а впоследствии и ближайший сосед Вебера Эрнст Трёльч, правовед, теоретик конституционализма Георг Еллинек, философ Вильгельм Виндельбанд и другие видные гейдельбергские профессора, в большинстве своем немолодые – средний возраст участников, пишет Марианна, достигал сорока пяти лет, сорокалетний Вебер был самым молодым. Как организация, так и атмосфера в кружке была строго формальной: соблюдался, говоря современным языком, дресс-код, длительность докладов, дискуссионных выступлений и реплик строго регламентировалась. Женщины на заседания, как правило, не допускались, хотя и были исключения. 5 февраля 1905 г. на очередном заседании кружка выступил Макс Вебер с докладом «Протестантский аскетизм и современная хозяйственная жизнь». Марианна писала: «Макс отвечал за протестантскую этику, а я – за ветчину в бургундском для участников» (МВ, 301). Эта запись Марианны стала основанием для множества околонаучных анекдотов об объявлениях с извещением о семинаре типа «Профессор Макс Вебер выступит с докладом „Протестантская этика и аскетизм“. После доклада – ветчина в бургундском».
Гейдельбергский «Эранос» с его строгими нравами просуществовал относительно недолго. Позднее, уже в 30-е гг., в Швейцарии возле Асконы на берегу озера Лаго Маджоре возникло не имеющее ничего общего с гейдельбергским кружком общество «Эранос». Его основательницей стала британская исследовательница эзотерики и теософии Ольга Фребе-Каптейн. Новый «Эранос» с его общеевропейским размахом и большими ежегодными конференциями работал практически до конца столетия.
В Гейдельберге же в 1911 г. возникло как бы продолжение прежнего «Эраноса», но уже совсем в ином формате. После переезда четы Вебер в просторную квартиру в бывшем доме Фалленштайнов на берегу Некара (с. 40) был установлен журфикс, и по воскресеньям квартира Веберов стала местом встречи самых разных людей. Здесь сходились уже не пожилые солидные профессора, а в основном молодые люди научного и вообще творческого склада, не только философы, но и поэты, не только немцы, но и русские и восточноевропейские эмигранты, женщины – и не только феминистки, но и сторонницы учений о «новой чувственности» (с. 155). Там завязывались романы; в результате одного такого романа распался брак участника первого «Эраноса» выдающегося юриста профессора Радбруха (с. 210). Не случайно в широкой публике слово «эранос» ассоциировалось скорее с эросом, чем со складчиной в древнегреческом стиле. Макс Вебер для многих неожиданно оказался открытым и общительным человеком. Но кое-кого эта открытость настораживала (с. 211–212).
Новое явление Эльзы
Рассказ об Эльзе фон Рихтхофен, ставшей Эльзой Яффе, мы прервали на ее замужестве (с. 33). Все это время она оставалась близка семье Вебер, особенно дружна с Марианной. Уже во Фрайбурге они были на «ты», притом что одна была студенткой, а другая – женой профессора, хотя при этом тоже студенткой. Когда случилась страшная болезнь Вебера и Марианна, приходя иногда в отчаяние, практически в одиночестве влачила на себе этот ужасный груз, душевное участие Эльзы оказывалось очень важным. Женщины были влюблены друг в друга. Марианна для Эльзы (как, заметим, и для Макса) была «мордашка», а Эльза для Марианны – «воробушек». Марианна ее обожала, и некоторые ее письма Эльзе выглядят просто любовными письмами. Правда, все это только вербально. Как несколько прямолинейно замечает Радкау, «Эльза любила только мужчин и телесных нежностей не допускала» (R, 485). Хотя нетрудно представить, как нужны были Марианне телесные нежности! В дневнике она записала: «Наше отношение было нежным и целомудренным – ей не нравилось обнаруживать нежность, и я никогда не добилась от нее даже поцелуя» (R, 937). Замечу, несколько забегая вперед, что хотя Эльза и «любила только мужчин», но и с ними ей, вероятно, тоже не всегда нравилось «обнаруживать нежность», иначе Макс Вебер впоследствии не восторгался бы ее «несентиментальной манерой» любить (с. 305), свойственной скорее до́мине, чем нежной возлюбленной. А более поздние письма Марианны Эльзе (с. 340) еще отчетливее, чем приведенная дневниковая запись, показывают, сколь безнадежной и жертвенной оказалась и эта ее, Марианны, любовь!
Эльзу отнюдь нельзя было назвать милой девушкой. Она не только была интеллектуалкой хотя бы в силу серьезного образования, полученного во Фрайбурге, Берлине и Гейдельберге, в частности у профессора Макса Вебера, у нее
