Читаем без скачивания Второй вариант - Юрий Теплов

— Неудобно вроде.

— Неудобно. А что делать?

Савин понял, что речь идет о полковнике Грибове, начальнике политотдела, который лежал после инфаркта в госпитале и, как говорили, скоро должен был выписаться. Савин видел Грибова несколько раз, но всегда мельком. Папа Федя и его как-то назвал сынком. Сказал: «Светло смотришь, сынок», похвалил звезды и флажки на кабинах самосвалов, бульдозеров, экскаваторов и добавил: «Сразу видно, почетный человек с механизмом работает или так себе человечишко».

Конечно, жаль, что Грибов болеет. Такой человек не может не понять, Савин был в этом уверен.

— Наверное, с Коротеевым хотели проехать на Эльгу? — спросил Савина Ароян.

Как не хотеть? Там же Ольга, там глухарь Кешка, который любит мороженую бруснику. Но Савин не ответил, вместо него пробурчал Сверяба:

— Конечно, хотел — чего спрашиваешь?

— Об этом я и собираюсь с вами поговорить, Евгений Дмитриевич.

Ароян сел сам, кивком предложил располагаться обоим: разговор, мол, не на ходу. Сверяба приглашения не принял: я, мол, не участвую. Савин насторожился.

— О ваших отношениях с охотницей, Евгений Дмитриевич, — пояснил Ароян.

Будто снежную крупу сыпанули на голое тело. После разговора с Мытюриным Савин даже и расстроиться толком не успел. Вернее, не захотел, отбросил расстройство, как советовал ему еще до собрания Сверяба. Потом стало не до того. А теперь вот такой поворот. Значит, все же решили разбираться с ним. А в чем разбираться?

— Ты не очень официальничай с ним, Валер, — вмешался Сверяба. — У него кожи нету, живое мясо снаружи.

— Шел бы ты, Ваня, в вагончик, а? Мы недолго.

Сверяба шумно вздохнул и остался.

— Разве я в чем-нибудь виноват? — спросил Савин.

— Вас никто и не обвиняет, — ответил Ароян.

«А Мытюрин?» — хотелось спросить Савину. Но смолчал, замполит и сам все слышал. И, видно, угадал невысказанный вопрос.

— Не беспокойтесь, Евгений Дмитриевич. Никакого расследования не будет. Но хочу спросить: вы на полном серьезе думаете о женитьбе?

— Да.

— Извините, что я вторгаюсь в ваши личные планы, но, по-моему, вы не продумали их до конца.

— Продумал.

— И когда собираетесь это сделать?

— Еще не знаю.

— Я бы на вашем месте не торопился. Нет, я не отговариваю. Просто советую не торопиться.

— Его совесть мучает, — сказал Сверяба.

— Ничего меня не мучает.

— Не обижайся, Жень... Я, наверно, все-таки пойду, а то, боюсь, напортачу чего-нибудь в вашем разговоре. Чаек пока подогрею. — И вышел, не придержав дверь, отчего она жестко и гулко хлопнула.

— Вы уверены, что любите эту женщину? — спросил Ароян.

— Да.

— Я к тому, что семейные дела нельзя решать, как в тире: попал в мишень — хорошо, промазал — в другой раз прицелился. Мне Сверяба рассказал про вашу первую любовь, вы уж извините его. Просто он болеет душой за вас. Ведь была любовь? А что-то не склеилось. Вы и учились в одном институте. И одни и те же спектакли смотрели. И на лекциях вместе сидели. Только жизнь, оказалось, по-разному видите. А с охотницей у вас совсем ничего общего нет. Даже условия жизни, быта различные. Притираться друг к другу ох как трудно будет. Хватит ли вам терпения, сил?..

Савин молчал. Потому что хотел ответить честно и не звал, есть ли у него такое терпение. Наверное, есть. Но ведь о той он думал каждый час и каждый день. А об Ольге вспоминает только по вечерам или поздно ночью: «Пей, боке!» В такие минуты Савин страдал и задыхался от нежности, забывал про все: про дело, про свою прямую, про Сверябу, храпевшего на соседней лежанке, видел лишь узкую ладошку, чувствовал пальцы, прикасавшиеся к лицу... А утром... Словно бы она уходила куда-то совсем.

— Ладно, не отвечайте, — сказал Ароян. — Разберитесь в себе сначала.

Странный какой-то разговор получился у них. Словно бы как на равных. Вроде бы Савин и не был подчиненным. Он даже вспомнить потом не мог, почему стал рассказывать замполиту о детском доме, о тете Нюре, которая по вечерам пела в своей каморке про молодого урядничка. И о подкове тоже. Не о той, на местности, что предложил спрямить насыпью. А о подкове, что служила коню, спасшему когда-то беспамятного Ольгиного отца. Одна была прибита к дверному косяку зимовья на Юмурчене, другая — на Эльге. Примета приметой, но главное-то, наверное, все-таки память об отце, не прожившем после того и года.

Савин совсем успокоился к концу разговора. Все пережитое улеглось в нем, освободив место для нового, что еще может и должно произойти. И, успокоенный, он сказал, вроде бы полушутя, но всерьез и с надеждой:

— А может быть, подкова счастье принесет? Бывает же так, что с первого взгляда?

— Бывает, Евгений Дмитриевич. Но все равно не торопитесь. Поняли? Только не то-ро-питесь!.. Ну, а теперь идите чай пить. А то Иван Трофимович заждался.

— А вы?

— Я сделаю выписку из протокола. Да, кстати, не забыли, что летим завтра вместе? Вас приглашают в охотнадзор.

— Зачем?

— Из-за соболей. Командир проинформировал инспекцию. Вертолет будет часов в одиннадцать...

Гостевой вагон притулился почти к шлагбауму. В одной половинке расположился Давлетов. Там же должен был ночевать Ароян. Другую — Синицын отвел Сверябе и Савину.

Иван ждал его.

— Садись, дед, почаевничаем.

На столе алюминиевые кружки, сахар, галеты.

— Поговорили? — спросил Сверяба.

— Поговорили.

— Ты к нему прислушайся. Справедливый мужик.

— Прислушиваюсь.

— Чувства приходят и уходят, дед, а жена остается. У меня тоже было «листья кружат...». Слыхал такую песню — про сад, который облетает? Сначала листья кружат, рука в руке и глаза как окна. А потом друзья перестали в дом ходить. Видят же, что сидим одни мужики на кухне. А жена в своей комнате. Потом молча в туалет пройдет и обратно: мол, пора и честь знать.

— Которая жена?

— Во-во, «которая», едри их в бочку! Нынешняя, которая меня любит. А если мое — значит, ничье. Ни друзьям, ни родственникам, ни детям...

Савин глотал обжигающий чай и думал о том, что Ольга совсем рядом. Два часа на лыжах и столько же обратно. Мелькнула шальная мысль: к утру успею. Но мысль была шибко шальной: в другой половине вагона — и Давлетов, и Ароян. Его отсутствие только добавит им всем нервотрепки. И Сверяба грудью встанет у двери. Добрый грубиян Иван Сверяба, которому, наверно, так и не дано понять Савина.

— Потерял я что-то в себе, Трофимыч, — сказал Савин.

— Зрелость к тебе приходит, дед.

— А на Ольге я все равно женюсь.

— От, язви его в кочерыжку! Прислушался к совету, называется!

6

Аэропорт, куда их доставил вертолет, представлял собой отторгнутый у тайги участок с грунтовой взлетно-посадочной полосой. С трех сторон он упирался в стену из деревьев, с четвертой был огорожен штакетником, примыкающим к низенькому домику, именуемому аэровокзалом. Говорили, что запроектирован новый аэропорт. Но пока пассажиры, в основном мужики, кучковались снаружи, предоставив домик слабому полу.

Они прошли к стоянке автобуса напрямую, перешагнув через штакетник.

Ароян сказал:

— Вы сразу в гостиницу. Снимите двухместный номер. Вам все равно придется вертолета до завтра ждать. А я — в политотдел, а затем — по обстановке.

Гостиница была довольно приличной для небольшого поселка. Чувствовалось, что ее недавно построили. Впрочем, как и многие другие здания. «Все БАМ», — подумал Савин. И только в этот момент, оторвавшись от кубов, экскаваторов и бульдозеров, разглядел свою железную дорогу со стороны, себя увидел и своих товарищей. И связал воедино все, о чем говорилось, писалось, с этим вот зданием гостиницы, с этим поселком, ставшим из-за БАМа многолюдным и шумливым, начавшим расти и вширь, и вверх. Из близи не увидеть могучесть. Это только в кино легко слепить панораму. Если бы все карьеры объединить в один, если бы прилепить друг к другу все мосты и мосточки, состыковать тоннели — тогда бы грандиозность поразила — издалека она и поражает. А вблизи — кубы, метры, километры, земля, бетон...

Глядя на гостиницу, Савин нутром понял, что значит магистраль для этого холодного края, уже потерявшего свою дремучую степенность. Сколько тут еще нетронутого, неразведанного, неиспользованного для людской нужды! Целая зеленая страна, где путник навстречу — было событием и где все теперь заполнено молодыми азартными голосами.

Дежурная по гостинице, пожилая и чистенькая, как в аптеке, дремала. Услышав шаги Савина, готовно встрепенулась.

— Номер? — спросила.

— Да.

— Помыться, миленький?

— Как — помыться?

— Я думала, ты из тайги. Ребята, как из тайги вывалятся, — сразу к нам. И номер, чтобы с ванной. Пополощутся, погреются — и до свидания.

— Я тоже из тайги, но мне на сутки.

— Хоть на неделю. Командированные у нас не задерживаются, на трассу все торопятся. Артисты, правда, живут. Пономаренко приезжал, народный композитор. А с ним длинная такая певица. И еще одна — уже пели они вечером, миленький! А потом он мне пластинку с надписью подарил... На ключик, подымайся на второй этаж в первый номер. Хочешь, мыльца вот возьми. На здоровье!