Читаем без скачивания Преодоление: Роман и повесть - Иван Арсентьев

Лана, словно прочитав мысли Ветлицкого:

— Не сердитесь, ради бога, на взбалмошную именинницу. Насчет ресторана я вас обманула.

— Как, опять обманула?

— Каюсь… Но вначале я на самом деле хотела в ресторан, а сейчас… Знаете что, давайте выпьем за меня, если у вас нет более значительного тоста.

— Именинница — звезда, вокруг которой вращается все и вся!

— Боже, как высокопарно! Инженер Ветлицкий, вы сбиваетесь на дифирамбический штиль. Что будем соображать: коньяк или вино?

— Гм… Соображают на троих.

— Третий — лишний!

Лана достала из буфета бутылки, рюмки, нарезанный заранее лимон. Выпили стоя за хозяйку, а через несколько минут, словно по мановению волшебной палочки, стол буквально ломился от изысканных закусок, хранившихся на полках холодильника.

Ветлицкий, сидевший наискосок от Ланы, смотрел на ее красивую голову с приподнятым подбородком, который сейчас не казался тяжеловесным, на тонкую талию, грудь, наполовину выглядывающую из декольте. Как однако совершенно в ней все! А если заняться ею всерьез? Красивая женщина, окружившая себя красивыми вещами, у нее развитый вкус, деловая сметка… А какой интеллект! Все в ней прекрасно, но почему к восторженному чувству все время вкрадчиво пристраивается — другое, странное? Какой‑то невидимый настырный злопыхатель нашептывает в ухо, мол, так‑то оно так, да не совсем… Дескать, Лана с ее властным характером вовсе не властвует над вещами, а сама является предметом этой изысканной обстановки.

«Безобразие! — окоротил себя Ветлицкий. — Сидеть в гостях и думать так о хозяйке!»

Вот она выпрямилась, поправляя прическу, соблазнительно выпячивая тугую грудь, притягивавшую взгляд и как бы подманивавшую к себе. С каждой минутой Ветлицкий поднимался все выше к той грани, которую легко переступить. Лана — независимая, развитая, целеустремленная, волнующе–красивая, это ли не тип новой женщины, это ли не яркое олицетворение второго пришествия матриархата на Земле!

— За годы самостоятельной жизни я успела немало, — говорила Лана задумчиво. — Замуж могла выйти запросто. Но того, что мне хочется, не встречала.

«Та–а-ак… — сказал себе Ветлицкий. — Все течет, все повторяется. Сейчас пойдут сетования на судьбу-индейку, на неверность мужчин, точь–в-точь, как то, что слышал когда‑то от Геры». Лана тем временем продолжала:

— Я — ворона стреляная и очень памятлива. Родителей своих я не люблю, у нас полное взаимное отчуждение. Странно? Я обязана им только появлением на свет, а так жила, будто в детском доме, если не хуже. Еды — кот наплакал, зато подзатыльников да ругани — с избытком. Отец всю жизнь помыкал матерью, а она терпела. Куда денешься с оравой о пяти головах мал мала меньше? Это не шутка. Именно после такого «счастливого детства» я до отвращения возненавидела так называемый «скромный образ жизни», который проповедуют наемные демагоги из современных бюрократов. Потому и свила себе это, как вы мило выразились, гнездышко, — показала Лана вокруг. — Быть дальше от стресса — вторая задача, которую я поставила себе. Дело в том, что я не люблю скопища. Чем больше столпотворенье, тем сквернее я себя чувствую^ Состояние такое, будто я в электричке, набитой до отказа пассажирами, где не продохнуть, где смертный бой идет из‑за мест на скамейках, тебя давят, поддают локтями, и некуда деваться. Это милая реальность нашего времени.

«Черт побери! Как однако верно и образно рассуждает она? Только почему такая серьезность за праздничным столом? Хочет произвести выгодное впечатление своим умом? Чудачка! После выпитого коньяка, после созерцания твоих прелестей, мне вовсе не до рассуждений, о проблемах добра и зла».

Лана протянула ему бутылку, попросила налить еще. Улыбнулись, молча выпили. За спиной тихо бормотал транзистор. Волосы Ланы просвечивались насквозь, впитывая в себя отблески хрустальных подвесок люстры, руки белели на фоне платья, она поглаживала по привычке одну другой.

«Да, именно такие женщины, которые кажутся воплощением чарующего превосходства, и заставляют нашего брата тянуться вверх. Правда, они же не с меньшим успехом умеют сталкивать под откос…»

Из транзистора лились мягкие воркующие звуки блюза. Лана шевельнулась, посмотрела на гостя. Ветлицкий пожал виновато плечами, но она все равно подошла к нему, кинула руки на шею. Плавная музыка, плавные линии изгибающегося тела женщины были как никогда созвучны настроению Ветлицкого. Он старательно переставлял ноги, подлаживаясь под движения Ланы. Вдруг она остановилась, посмотрела в упор. Глаза стали странными, словно их густо припорошило. Возбужденная каким‑то внутренним накалом, заговорила глухо, отрывисто:

— Я наврала вам, нет у меня сегодня никакого дня рождения. Это мистификация. Просто я хотела… Нет, не знаю. Совершенно дурацкая прихоть, вы не поверите. Знаете, чего мне хочется сейчас? Чтоб меня… побили, — всхлипнула она, не то вздохнула, уставившись на него какими‑то вдруг выцветшими глазами. — Да, да! Хочется быть распятой и воскрешенной одновременно. Это, наверное, и есть наивысшее счастье. С вами такое бывает?

— Гм… Меня и без хотения распинают что ни день на всяких совещаниях да оперативках в заводоуправлении.

— А у меня, наверное, оттого, что во мне течет кровь староверов–фанатиков. Уж кто, как не они, преданны одной идее! Убеждения у них были тверже железа. Если любили, так любили, а ненавидели, так ненавидели и испытывали великое наслаждение, когда принимали муки, сжигали себя живьем. Так они понимали тогда свободу духа. А я сегодня не хочу свободы.

Лана склонила голову на плечо Станислава и вздрогнула резко, всем телом. Он поддержал ее, чтоб успокоить. Внезапно она раскинула руки, как перед прыжком в бассейн, грудь властно и требовательно вжалась в его тело, из губ вырвался шепот:

— Ну, чего ты? Боишься? Ну, убей же меня и воскреси!

Ее обмякшее тело повисло на руках Станислава.

«Взять ее сейчас, значит, взять на себя очень серьезные обязательства. Ведь не ради пустого развлечения пригласила она его. Не из тех она женщин, которым лишь бы ночь переспать, а с кем — не важно. Но я совершенно не знаю ее! А вдруг это повторение Геры?» — с ужасом подумал он и растерянно промямлил:

— Лана, было б нечестно с моей стороны использовать обстоятельства… захмелевшую женщину…

Лана отпрянула, проколола его презрительным взглядом, фыркнула с убийственной насмешкой:

— И это мужчина!..

Ветлицкий густо покраснел. Это было оскорбление.

«Вон как? Ну, держись, отважная красотка!» — погрозился мысленно и, схватив ее в охапку, расстегнул на платье молнию и в несколько секунд освободил от всего остального.

Прекрасней женщины, чем она, Ветлицкий, кажется, не видел и доказал ей, что она напрасно оскорбила его...

И все же того, чего она ждала и хотела, не случилось. «Предмет» не оправдал ее надежд, вел себя будто робот–автомат и обошелся с ней, как с машиной. Словно это была для него принудиловка. А Лане хотелось обожания, постоянного преклонения, она мечтала о нежных вздохах, поцелуях до изнеможения, ласковых словах, от которых кружится голова, и о всяком другом прекрасном.

Сентиментальщина бабушек и дедушек? Отнюдь нет. Но когда нет ни поцелуя, ни томного вздоха, ни ласкового прикосновения рук, ни признания страстного, а так просто… Конечно, это романтика, усложняющая жизнь, но если чувство серьезно…

Лана была терпелива и воздержана в любовных делах, и если кто‑либо проникал в ее сердце, она не спешила раскрыться, постепенно распаляла себя с таким расчетом, чтобы получить «наибольший доход с задействованных эмоциональных капиталовложений…». Но когда чувственное пламя, ею же самой и зажженное, глохло, Лана без сожаления прекращала связь с очередным обожателем, считая дальнейшие отношения безнравственными, подобными тем, которые существуют среди множества супружеских пар, выдающих примитивное удовлетворение похоти за проявления истинной любви.

Мать Ланы, не перестававшая удивляться, что дочь в таких годах, а нет у нее ни мужа, ни детей, однажды при встрече попеняла ее сердито:

— Ты, Светлана, не женщина. Когда тебе приходит срок, ты подбираешь себе самца, а как справишь нуж–ду, тут же его прогоняешь и живешь бобылкой. И в кого ты такая уродилась? Одумайся, пока молода да пригожа, заведи настоящую семью, как все порядочные люди.

Мать хорошо знала свое чадо, попала не в бровь, а в глаз. Именно после этого разговора связи между дочерью и родителями почти полностью прекратились.

Сейчас влажные глаза Ланы смотрели в потолок. Прекрасное тело, еще минуту назад неистовое, умиротворенно отдыхало. Станислав слышал ее дыхание — » ровное, негромкое, и сам невольно подлаживался, дышал с ней в унисон и чувствовал, что ей это нравится.