Читаем без скачивания Преодоление: Роман и повесть - Иван Арсентьев

— Ну–ну, Катерина Ивановна, вы совсем не то говорите.,. — протянул брюнет разочарованно… — Я официальное лицо, представитель…

— Не знаю, не знаю, какое вы лицо, документы не проверяем. Раз пропустили вас на проходной… я ведь по простоте не сразу докумекала, что вы — Флегонтов. Ходите по участку, булгачите народ, науськиваете рабочих на мастеров, мешаете работать. Убирайтесь отсюда, а то и вас в круг поставим!

Катерина отвернулась, села удобнее на стульчак и пустила пресс.

Собеседник удалился с кислой физиономией, бормоча что‑то нелестное в адрес совершенно несознательной ударницы коммунистического труда. Подойдя к двери ОТК, обернулся еще раз в сторону Катерины, хмыкнул презрительно: «И вот таким дают ордена!»

…Бригадир Нивянская в белых нитяных перчатках до локтей, перебирая под оптическим прибором нержавеющие сепараторы, проверяла чистоту поверхности. Никто не мог сделать это лучше Ланы, не терпевшей ни малейшей грязи. Она не видела, когд# кто‑то подошел к ней сзади, сказал негромко: «Здравствуйте, Светлана Александровна». Подняла голову от прибора, обернулась. Перед ней стоял довольно моложавый, любезно улыбающийся человек. Вскинула вопросительно брови, выпрямилась. А моложавый пышнокудрый человек онемел и словно остолбенел.

Видимо, внешность Ланы и на него произвела очень сильное впечатление. В глазах блеснул восторг, смешанный с удивлением и растерянностью. Протянув Лане руку, представился:

— Конязев Мариан Исмаилович… Для друзей просто, — Марек.

Он говорил, а Лана продолжала смотреть на него с тем же вопросом во взгляде и одновременно стаскивала белые перчатки, освобождая длинные пальцы с наманикюренными ногтями. Она не спешила или умышленно медлила, а Конязев стоял с дурацким видом, протянув к ней руку, как нищий за подаянием. Наконец Лана закончила операцию оголения конечностей, положила перчатки на рабочий столик, подала жеманно посетителю сложенную ложечкой ладонь и вдруг, словно на балу перед кавалером, сделала глубокий книксен.

Девушки–контролеры, наблюдавшие уморительную сцену, прыснули со смеху. Конязев же, сообразив, что дал маху, настороженно поежился, однако тут же принял важный вид, взялся объяснять, кто он, зачем здесь и почему ему нужно срочно побеседовать с председателем ОТК.

— Как будем беседовать, наедине? — громко спросила Лана, вскинув кокетливо брови–стрелки.

Контролеры опять залились беззвучным смехом. «Ох, уж эта Ланка!»

А Конязев, спотыкаясь, пробормотал:

— Гм… Да… Если вы, Светлана Александровна… конечно, наедине… только где?

— Позвольте, вы что имеет в виду? — насупилась строго Лана.

— Я?.. М–м-м–м… Ну, мне хотелось бы поговорить о производственных делах.

— И только? — протянула Лана с деланным разочарованием. — А я‑то подумала…

Контролеры хохотали совершенно откровенно.

— Ну, раз уж заморили нас производственные дела, пойдемте решать на солнышко?

Лана медленно плыла к выходу, а Конязев — метрах в трех следом, не в силах оторвать жадный взгляд от ее соблазнительно покачивающихся бедер.

В тени возле кафе–стекляшки, прозванного рабочими «аквариумом», Лана извлекла из кармана халата лоскут, и, подстелив на заеложенной спецовками рабочих скамейке, присела. Конязев затоптался нерешительно, жалко было портить светлые, почти новые брюки. Но Лана казалась столь потрясающей, а жена Гера столь опостылевшей, что Марек, махнув в отчаянье на штаны, брякнулся возле Ланы на скамью с такой силой, словно хотел раздавить заводскую мебель собственным задом или оставить на своих штанах несмываемый отпечаток всех технических масел, как память о встрече с бесподобной женщиной.

Вот кто расцветил бы, вот кто украсил бы ему жизнь! Вот кто одним своим присутствием приводил бы в повиновение окружающее начальство, кто будоражил бы, как прекрасное шампанское, выпитое, разумеется, после пол–литра «Столичной»…

И тут он усмехнулся одной щекой.

«Эх, Ветлицкий, осел Ветлицкий, хорошую ты сослужил мне службу, когда польстился в свое время на выдру–Герку, подобрал счастьице, ха–ха! До сих пор вкушал бы прелести семейной сипловской жизни, если б не понадобилась мне до зарезу диссертация. Или диссертация плюс Мооква и Герка или ни диссертация, ни Москва, ни само собой Герка. Пришлось продаться в рабство, влачить недостойное существование, а рядом такая красотка, такая жемчужина!

Эх, будь что будет, а такой заняться стоит! Какое бы это было приобретение! Но клюнет ли она? Пойдет ли на контакт? Ох, проклятая Герка, не был бы я от нее зависим, а так что? Попробуй дать ей коленом под зад, дядюшка ее, Федор Зиновьевич, вышвырнет меня из НИИ, как щенка. Господи, боже ж ты мой, аллах милосердный, мудрый, когда его самого вышвырнешь ты из главка или заберешь его куда‑нибудь поглубже!.. Ведь сам же он не загнется еще столетие, здоров как бык, туристические трассы прокладывает…»

— Я слушаю Вас, — сказала Лана, закинув ногу за ногу, показывая собеседнику вблизи свои округлые перламутровые коленки.

У бедного Конязева дух сперло, молвил с натугой:

— Я… То есть комиссия главка интересуется отношениями ОТК с производственниками.

— Это не по моей части. Советую вам обратиться к нашей начальнице Ключаревской Таисии, свет, Николаевне.

— Нет, я имею в виду ваши личные отношения с производственным участком.

— Как?! — воскликнула Лана с наигранным удивлением. — С целым участком? Странно. А не кажется ли вам, что вы…

— Извините, Светлана Александровна, спрашивая об участке, я имел в виду конкретных руководителей.

— Это кого же? Мастеров или начальника?

— В первую очередь — начальника. О нем здесь говорят всякое такое…

— Правда? Как интересно! А что именно?

—. Негативное, главным образом.

— Ай–ай–ай! Так ему и надо! Все, что говорят, правильно, абсолютно отрицательный тип, — подтвердила Лана, соображая, зачем этот смазливый человечек выискивает врагов Ветлицкого? Отрекомендовался кандидатом наук, кучерявенький баранчик…

«Потешиться над ним, что ли? Ведь он, наверное, положительный семьянин, имеет жену–квашню и выводок при ней. А что? Закручу ему мозги, чтоб забыл и чад и своих домочадцев. Небольшое представление и глядишь — готов, свихнулся. А тут на него — бац! — аморалка и пошло, завертелись колеса… Парткомы, завкомы, месткомы… Эх и смеху будет! Я тебя проучу, мальчик! Ишь, чего вздумал! Еще молочные зубки не повыпадали, а туда же! На свет Егорыча замахнулся. Дудки, милок! Поползаешь пока под столом, а Станислав мне самой нужен, для собственного стойла…»

— Скажите, Светлана Александровна, а (верно, что начальник участка вынуждал вас предъявлять заказчику бракованную продукцию? — спросил Конязев, подстегнутый ее первым критическим отзывом о Ветлицком.

— Еще какая правда! И не раз. Причем, не только начальник, но и все рабочие поголовно. Так и норовят всучить брак, да еще ругаются, доказывают, что продукция их наивысшего качества. Но ведь вы понимаете, мы, ОТК, — фильт, через который не проходит ни одной бракованной детали.

— А как (вы пропустили вертолетные подшипники?

Лана развела руками, подняв глаза к голубому небу:

— Повеление свыше.

— От начальника участка?

— Ну–у… Он нам не указ. Берите выше.

— От кого же?

— От моей начальницы, разумеется, от Таисии Николаевны.

— Я с ней еще поговорю.

— Непременно. Через месяц она вернется из отпуска, — хихикнула Лана мысленно, представляя, как шуганет Ключаревская этого члена комиссии.

Конязев что‑то записывал. Наступила пауза. Вдруг Лана уже другим тоном, в котором сквозило сочувствие, сказала уверенно:

— А вы — человек семейный?

Конязев поежился, застигнутый врасплох вниманием красавицы.

— Почему вы так полагаете?

— Почему полагаю? — повторила она. — По тому, как пришиты пуговицы на вашей сорочке.

Конязев густо покраснел, но тут же нашелся, как повернуть разговор в свою пользу.

— Вы правы, — опустил он скорбно голову. — Вашей проницательности позавидуешь. Достаточно одного взгляда на пуговицу и — совершенно правильное представление о моей семейной жизни в целом. Она также наперекос, увы! Если бы вы знали мою жизнь…

— Увы! Не сомневаюсь, в ней много интересного и поучительного, но мне пора. «Торопит график часовой, стучат часы живее. Она трудится — просто во! А он — еще вовее!» — как пишет наш заводской поэт…

— Да–да, страшно жаль, Светлана Александровна… Я бы хотел, Светлана Александровна… я бы… извините, может, после работы продолжим наш приятный разговор, а? Вне завода? — спросил он почти безнадежно.

«Ха–ха! — рассмеялась в душе Лана. — Карась‑то не просто клюнул, он заглотил весь крючок!» — И изобразив некоторое колебание, приличествующее в начале знакомства, сказала как бы вопросительно, но скорее утвердительно: