Читаем без скачивания Преодоление: Роман и повесть - Иван Арсентьев

От светящегося телевизора — в комнате голубоватое зарево. Развалясь в кресле, Павел поглядывал на экран, где эстрадная певица разевала широко рот, как бы намеревалась проглотить микрофон. В ее исполнении любимая народом песня «Дымилась роща золотая» звучала столь разухабисто, что Павла, питающего пристрастие к быстрым танцам, потянуло в пляс. Была бы сейчас Лана! Они бы!.. Но время еще не подошло, гостья не появлялась, и он, томясь ожиданием, все чаще поглядывал на часы.

На телеэкране вместо певицы появилась четверка горластых парней в «жениховских сорочках» с кружевами во всю грудь. Эти Павлу понравились больше. Умеют выдать, черти! Здорово получилась у них песня военных лет. Натурально. Аж за сердце тронуло. Детство вспомнилось голоштанное. Жизнь впроголодь… Как наяву представилась передовая перед боем, ветер, и глухая ночь, и бойцы, приникшие к земле. Еще секунда — раздастся артиллерийский залп и…

И Павел повалился навзничь от оглушительного взрыва.

Тьма… Тишина…

Несколько мгновений он лежал на спине, принюхиваясь растерянно и настороженно к зловонию, плывшему по комнате. Соображал: пожар, что ли? Вскочил, повернул включатель и выругался от злости. Сквозь желтоватый дым едва просматривались потроха телевизора.

— У–у-у! Бракоделы проклятые! — взвился он. Взорвалась трубка кинескопа. Такие эффектные номера случаются не каждый день.

В дверь громко забарабанили. «Лана!» — встрепенулся Павел и помчался открывать. Нет, не Лана. На пороге стояли соседки по квартире, изрядно испуганные. Увидев Зяблина живым и невредимым, сосед спросил ехидно:

— Бомбы пластиковые испытываете?

Павел молча указал на темную утробу «Темпа». Соседи похмыкали сочувственно и отправились к себе. Павел побрел на кухню за совком и веником. Сметая осколки стекла в кучку, он вдруг увидел возле разбитого телевизора камень. Небольшой, чуть поменьше куриного яйца. Павел подкинул его на руке и понял, отчего взорвался кинескоп: какой‑то дворовый хулиган швырнул камень в открытое окно, выходившее в сторону пустующего школьного участка. Уж не первый раз озлобленные второгодники и двоечники выбивают стекла в школе, а теперь взялись за жилые дома. Павел счел нужным предупредить соседей, показал им камень. Соседка тут же зашторила окна и, сдвинув брови, показала мужу на телефон, чтобы набрал «03».

Вернувшись к себе, Павел выглянул в окно, прикинул на глазок направление полета камня и у него возникла иная версия: не в телевизор метил дворовый хулиган — в него. Но за что? Врагов среди мужчин у него нет, не вспоминались такие и среди женщин. Но ведь хулиган тем и подл, что нападает без причин и без поводов.

Помотавшись по комнате, Павел взял электрофонарик, спустился во двор, обошел дом и, словно детектив из кинофильма, принялся шарить под окнами следы преступников. Осмотрел землю, кусты возле дырявого забора. Обрывки газет, мятые пакеты, щепки, детская рогатка — ничего достойного внимания. Сунул машинально рогатку в карман, вернулся в дом.

Мотоцикл с милицейским нарядом прибыл минут через двадцать. Сержант осмотрел развороченный телевизор, вещественную улику — голыш, спросил, где сидел хозяин во время нападения. Павел показал. Сержант выглянул во двор, сделал заключение:

— Метили не в телевизор… — И, покосившись на Павла, спросил: — Кого‑нибудь подозреваете?

— У меня врагов нет.

— Допустим. Однако действия злоумышленника не случайны. Чтобы сюда попасть, надо взобраться на то дерево или на забор, — показал сержант и, записав адрес Павла, пообещал, что завтра займется этим участковый.

Мотоцикл уехал. Радио пропикало десять часов. Вечер пропал. Не счастье на легких крыльях в образе Ланы влетело в комнату — булыжник. Не решение важных вопросов происходит сегодня — объяснения с милицией. Скверно, мерзко, отвратительно! Как быть? Лечь? Уснуть?

Павел бросил на диван простыню с подушкой и вдруг, словно мощный заряд катапультировал его из комнаты и швырнул по лестнице на улицу. Искривленное воображение заработало с такой быстротой, что он взвыл от мучительной догадки: «Катерина! Месть брошенной любовницы!»

Липкая, мутная, как одурь, потребность увидеть своими глазами покушавшуюся на его жизнь преступницу погнала его с бешеной скоростью по ночному городу. Перескакивая с автобуса на троллейбус, он через полчаса стоял под черемухой возле дома Катерины. Окна в ее квартире светились. Екнуло сердце, когда Катерина вышла на балкон, поставила у ног таз и принялась развешивать на веревке выстиранное белье. Закончила, посмотрела вниз. Павел затаился в тени.

— Макси–и-мка! — крикнула Катерина негромко. Чуть подождала, прислушиваясь, позвала еще раз, но мальчик не откликнулся, видать, заигрался допоздна.

В освещенном окне в доме напротив возник Ветлицкий. Он был раздет, в руках держал бутылку и стакан.

«Пьет пиво…» — облизнулся Павел, вспомнив, чго у самого осталось на столе нетронутое шампанское. Проглотил слюну. «Нет, не похоже, чтоб Катерина только что вернулась после диверсионной операции. Вроде стирает. Зря я, видать, погрешил на нее, не тот характер, чтоб вытворять такое».

Ветлицкий, опорожнив стакан, принялся что‑то жевать, затем лег животом на подоконник и стал глядеть наружу.

«Воздухом дышит… Перед сном. А ты, идиот, носишься по городу, сломя голову. Осел!» —чесанул себя самокритично Павел.

Ночной сквознячок донес откуда‑то с задворков вонь гниющих отходов, в подъезде замяукали коты. Павел постучал себя костяшками пальцев по лбу и отправился понуро домой, сетуя и укоряя попутно обманщицу Лану. Чем ближе подходил он к своему дому, тем злее думал о ней, проклинал ее коварство и лицемерие.

«Все, хватит! К черту всех баб! Буду вести спокойный уравновешенный образ жизни, наслаждаться в своем уголке тишиной и уютом».

Вошел в комнату и ахнул: под ногами хрустят осколки от разбитой бутылки шампанского, на полу лужа, камни. Павел опустился в бессилье на диван. В недобрый час, видать, затеял он сватовство.

Настойчивые звонки разбудили Ветлицкого. Встал, подошел к двери, спросил:

— Кто?

— Станислав Егорыч, это я, Катерина… Извините, пожалуйста.

— Что случилось?

— Откройте на минутку!

— Сейчас. Подождите.

Одеваясь, Ветлицкий взглянул на часы: «Ого! Трн ночи!» Открыл дверь, впустил Катерину. На ней был хот же пестрый халатик, в котором она развешивала вечером белье на балконе, но вид у нее сейчас какой‑то раздерганный, глаза красные от слез. Стиснув руки на груди, она умоляюще пролепетала:

— Простите, Станислав Егорыч. На коленях прошу: помогите…

— Что случилось?

— Пропал Максимка.

— Как пропал?

— Ушел поиграть с ребятами и с тех пор нет.

— С каких пор?

— С вечера.

— Ребят спрашивали?

— Всех знакомых обежала, всех соседей переспросила — никто не знает.

— Странно… А может быть, кто‑нибудь из родителей Максимкиных друзей просто не отпустил его домой по позднему времени?

Катерина закачала отрицательно головой.

— А мог он в милицию попасть, когда шлялся вечером по городу?

— Теперь вот я вспоминаю… Он был какой‑то не такой, как всегда. Будто обозленный. Если вы не поможете, Станислав Егорыч, не знаю что и делать.

— Чем я помогу вам?

Катерина глухо зарыдала.

— Ну, хорошо, я схожу сейчас в отделение милиции. Дежурный по своим каналам моментально узнает: задержан Максимка или нет? А вы идите, прилягте и не волнуйтесь преждевременно.

Катерина посмотрела с мольбой на Ветлицкого и в глазах ее зажегся огонек надежды. Вышли вместе во двор. Мостовые, тротуары Москвы, раскаленные июльским солнцем, спешили отдать городу накопленное за день тепло. Мигнул на повороте зеленый огонек такси, и скрылся. Встречных мало. Звуки их шагов доносятся издали, как слабое тиканье часов. Ветлицкий напрягает слух, зрение: не Максимка ли топает домой?

Дежурный по отделению милиции сделал запрос о пропавшем мальчике на центральный диспетчерский пост управления, оттуда, в свою очередь — по всем отделениям города. Спустя полчаса, поступил ответ: «Сведений не имеется».

Возвращался Ветлицкий медленно. Светало. Его обогнал пустой троллейбус. Грохотом и вонью обдал МАЗ. На все это привычное, примелькавшееся Ветлицкий бы в другое время не обращал внимания, но сейчас, при блеклом свете зари движение машин, беспорядочная смесь звуков вызывали в его воображении навязчивые картины уличных катастроф. Он почти уверовал в то, что стряслась какая‑то беда, но Катерине, ожидавшей одиноко на скамейке во дворе, сказал с напускной бодростью:

— В милиции нет. В больницах — тоже. Значит, удрал озорник из дому.

Катерина захлопала длинными ресницами: