Читаем без скачивания В плену нашей тайны - Ники Сью
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я родился в семье, которую нельзя назвать семьей. Я никогда не был особенным и желанным ребенком. Все мои детские проказы сводились лишь к одной цели — обратить на себя внимание, показать, что я существую. Это был крик о помощи. Крик, который никто не слышал.
Однажды осенью под шум высоких берез, под капли, отбивающие грустные ритмы по подоконникам и крышами, я услышал голос Евы. Я увидел ее теплую улыбку, глаза, в которых переливались огоньки от приглушенного освещения. Она не была похожа на детей из богатых семей, она была другой. Я это сразу почувствовал. Мне не разрешали присутствовать на банкетах, мама всегда просила посидеть в комнате и почитать книгу или поиграть с игрушками. Они с отцом боялись, что я сотворю какую-нибудь пакость.
Но игрушки и книги были не такими интересными, как загадочная Ева. Она переступала с ноги на ногу, считала вслух до трех, порой ходила из стороны в сторону, прежде чем войти в комнату, которая отводилась ей с матерью. Я тайно наблюдал за ней, даже слышал несколько раз, как госпожа Исаева приговаривала дочке ни к кому не подходить, и ни с кем не разговаривать.
Тогда мне показалось, мы похожи. Позже я задумывался, почему Ева считала себя странной, почему ее мать стеснялась собственную дочь. Ведь девчонка была потрясающей, без доли преувеличения. А какие у нее губы, а как она их забавно выпучивала вперед, когда обижалась или злилась. Но я так и не нашел ответа на этот вопрос.
И вот сейчас, смотря ей в след, я снова задумался. Почему эта странная девушка — единственная, кого желает мое сердце. Почему я не могу отказаться от нее? В тот черный понедельник случилось нечто ужасное, в тот черный понедельник, я едва не остался сиротой. Я должен желать ей смерти, но каждый раз, когда случается что-то плохое с Евой, мне становится невыносимо тяжело. Я ненавижу себя за это проклятое чувство.
* * *
В секцию я не пошел, сил, итак, не было, какая к черту груша? Кир позвонил, предложил прогуляться, но и лучший друг иногда бывает в пролете. Я прыгнул в тачку, подаренную на восемнадцатилетие, и погнал по трассе, сжимая челюсть. А дома меня ждал отец, сидящий в гостиной. Если честно, я всегда считал его отцом, несмотря ни на что. Может то был вопрос денег, может отсутствие выбора, но он никогда не поднимал на меня руку, хоть и часто ругался. В отличие от деда, отец вслух не называл меня «проблемой» семьи, и за это я был ему благодарен. Мы были на равных.
— Мне звонили из школы, — произнес он, сидя на диване. Нога на ногу, в руках книга, на запястье дорогой ролекс и кеды, тот странный элемент, который всегда заставлял меня улыбаться. Дмитрий Вишневский не стремился к статусу идеала. Он мог запросто заявиться на собрание аукционеров в майке, забив на галстук и дорогой пиджак. После того как маму отправили жить в пансионат, мы стали чаще общаться с ним, и, пожалуй, Дмитрий был единственным человеком, кого я бы смело мог назвать своим родственником.
— Жаловались? — спросил, усаживаясь в кресло напротив. Отец мазнул по мне скучающим взглядом, словно ничего удивительного в разбитом лице не заметил. Мне нравилась его реакция, никаких охов и стонов.
— Сказали, ты раздобыл тараканов и довел парня до ручки. У меня только один вопрос, — он положил книгу на диван, вскинул бровь словно в самом деле, озадачился.
— Если тебя интересует причина, то…
— Где ты раздобыл тараканов? Они же переносчики инфекция, ты реально их трогал?
Я не выдержал, прыснув от смеха. Мне было больно смеяться из-за драки, но то была либо истерия, либо давно забытое чувство. Мы редко разговаривали вот так, как сейчас. Я бы не сказал, что отец не читал мне нотаций. Но порой казалось, он прекрасно чувствует причину моих поступков, по крайне мере, с тех самых пор… Мысли о маме вгоняли в тоску. Давно я не был у нее.
— Вчера я разговаривал с врачом Анны, думаю, надо бы забрать ее к нам.
— Что? — показалось, ослышался. В груди что-то сжалось, видимо сердце. Оно давно не тосковало по маминому голосу в нашем дома.
— Дома ей будет лучше. В конце концов, невозможно вечно прятаться в этих белых стенах. Нужно уметь принимать реальность со всеми ее вытекающими, даже если у тебя за спиной мешок страхов.
— Когда? — у меня не нашлось подходящего ответа, кроме как вопроса о дате. Да и отец, откровенно говоря, был не многословным. Мама жила в пансионате уже пять лет. Мы виделись с ней раз в месяц, но с каждым разом, создавалось вязкое ощущение, что она отдаляется от нас.
— В конце октября, у нее как раз закончится курс каких-то препаратов. Но Ян, — он поднялся с дивана, закинув руки в карманы прямых брюк. Я посмотрел на отца снизу вверх, прикидывая, к чему идет разговор. — Прекращай играть в героя защитника.
— Я не…
— Можешь врать мне, и даже друзьям, но вранье самому себе ничем хорошим не заканчивается.
— С чего ты взял, что я ее защищаю? — воскликнул. В голове вспыхнули события черного понедельника, мама, больница, врачи. Мне вдруг показалось, что кожу покрыл зуд, будто там язвы. Я много раз возвращался мысленно в те дни, пытался искать причины, глупые аргументы, но все это сводилось к нарастанию ненависти. Она не стихала, как и тяга к Еве. Внутри я разрывался на части, потому что невозможно под сильным порывом ветра идти по канту, и удерживать равновесие. В конечном итоге можно просто разбиться. Так происходило и со мной.
— Если бы ты не приставил нож к своему горлу, твой дед ни за что бы не спустил эту выходку маленькой проказнице. Уверен, ты и сам это прекрасно понимаешь. Я не знаю, что происходит между вами сейчас или было тогда, но Ян… — отец вздохнул, устремляя взгляд вдаль. Морщинки под его глазами говорили не столько о возрасте физическом, сколько о моральном. Он держал так много на своих плечах, что порой я не понимал, как вообще можно не сломаться под этой тяжестью.
— Пап…
— Если ты не можешь ее отпустить, то перестань хотя бы убегать.
