Читаем без скачивания Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов - Мари-Франсуа Горон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующий день в выгребной яме были найдены браслет с бирюзой, принадлежавший Марии Реньо, маленькое зеркало в позолоченной оправе, спичечница из алюминия и прочее.
В то же время я получил из Парижа уведомление, что часы и серьги, подаренные в одном закрытом доме, формально признаны принадлежащими Марии Реньо.
После этого не оставалось никакого сомнения, что Пранцини был замешан в преступлении на улице Монтень, а рапорт марсельского доктора господина Балата, который сделал медицинский осмотр Пранцини, окончательно убеждал, что в руках правосудия не сообщник, а главный виновник преступления, наносивший удары.
— В воскресенье ночью, — рассказывал Балата, — когда я был на дежурстве при полицейском посту, комиссар, господин Курт, пришел ко мне и сказал:
«Я очень рад, что застал вас здесь, потрудитесь осмотреть человека, которого мы только что арестовали».
Арестованного привели ко мне. Это был Пранцини. Я заметил, что он очень бледен и имеет матовый цвет лица.
«Покажите ваши руки», — сказал я.
Сначала он протянул мне левую руку. На ней был маленький порез. На мой вопрос о его происхождении, Пранцини ответил, что оцарапал руку перочинным ножом. Порез уже начал затягиваться. Я осмотрел правую руку. Около указательного пальца заметил небольшую ссадину, как бы от ушиба. Пранцини объяснил, что ушиб руку, выходя из вагона. Однако обе раны имели одинаковый цвет, что доказывало их одновременное происхождение. Я попросил его раздеться и увидел хорошо сложенного мужчину с сильно развитой мускулатурой, в особенности рук.
На другой день, когда меня позвали его осмотреть, я увидел, что лицо его красно, и на мой вопрос, что с ним, он ответил — «прилив крови». Но при ближайшем осмотре я заметил, что его нос и веки припухли, а вокруг шеи образовались полосы кровоподтеков, характерные при задушении. В этом случае я без колебания могу утверждать, что он пытался задушиться.
Допрос, которому я подверг Пранцини в присутствии судебного следователя, господина Ревердена, и прокурора республики, господина Дормана, произвел подавляющее впечатление.
— Пранцини, — сказал я, — в пакете, который вы получили из Парижа, находились драгоценности госпожи де Монтиль, той несчастной женщины, которую вы убили.
Нервная дрожь пробежала по рукам этого человека, лицо его перекосилось, глаза закрылись. Я думал, что сейчас с ним сделается обморок.
Однако, сделав над собой невероятное усилие, он ответил спокойным голосом:
— Нет, я не убийца Марии Реньо. Я любил эту женщину и уважал ее.
Бедная жертва!
Потом он добавил растроганным тоном:
— Убить женщину, которую я любил! Нет, я не способен на такой чудовищный поступок.
Тогда прокурор республики, господин Дорман, спросил его о Геслере, о котором Пранцини, наверное, уже читал в газетах.
— До сих пор правосудие считает вас единственным виновником убийства трех женщин, — сказал прокурор, — но вы значительно облегчите тяготеющее над вами обвинение, если укажете, кто этот Геслер, которому вы помогали в совершении преступления.
Тогда я быстро, не давая времени Пранцини обдумать ответ, спросил его:
— Не правда ли, это тот Геслер, который провел вас в ночь совершения преступления к госпоже де Монтиль?
Пранцини совершенно спокойно возразил:
— Нет, эту ночь с 16 на 17 марта я провел с моей любовницей в доме С., она должна это подтвердить.
Действительно, это было верно, и я это знал.
— Госпожа С., по всей вероятности, ваша сообщница, — сказал я, — впрочем, она уже арестована.
Легкая тревога блеснула в глазах Пранцини, однако он твердо возразил:
— У меня нет сообщников, потому что я никогда не совершал преступления.
Между прочим, я получил по телеграфу известие, что одно почтенное лицо, некто господин П., очень мало знавший Пранцини, передал в сыскную полицию довольно странное письмо, полученное им от Пранцини в воскресенье вечером, именно в то время, когда этот последний был арестован в марсельском Большом театре. Вот это странное послание, которое я прочел Пранцини, так как содержание его мне было сообщено по телеграфу.
«Париж, 20 марта 1887 года.
Добрейший господин П.
Если бы вы знали, в каком ужасном моральном состоянии я нахожусь, то, наверное, пожалели бы меня.
Событие, о подробностях которого вы, наверное, уже знаете из газет, так меня расстроило, что я заболел.
Вы и господин Д. — единственные личности, благородство и безукоризненная честность которых позволяют мне обратиться к вам с убедительной просьбой исполнить в точности все нижеследующее.
Я не могу компрометировать имени одной особы, с которой живу почти как муж с женой. На мне лежит ответственность за ее будущее и доброе имя, а потому потрудитесь, умоляю вас, говорить всем, кто бы к вам ни обратился, что я уехал по делам в Лондон 16-го или 17-го текущего месяца и что, как всегда, время моего возвращения неизвестно.
Я нынче же вечером уезжаю из Парижа в Лондон, куда прошу пересылать все письма и корреспонденции. Адресуйте их: At the general post office, London. Я сам буду ходить за ними на почту.
Быть может, вы не одобрите того, что я сделал, но это было необходимо. Долг чести запрещает мне компрометировать особу, которую я глубоко уважаю.
До свидания, крепко жму вашу руку. Анри».
— Действительно, я написал это письмо, — сказал Пранцини, — и сам опустил его в почтовый ящик.
— Это неправда, — возразил я, — оно было опущено в воскресенье, то есть после вашего отъезда.
Пранцини с минуту колебался и, наконец, сказал:
— Не знаю: после того, как у меня был прилив крови, память стала мне изменять.
Мы имели неопровержимые доказательства лжи и виновности этого человека, однако все еще оставался невыясненным один очень важный пункт.
— В этом деле я ни при чем, — настойчиво повторял Пранцини, — самое очевидное доказательство — это то, что я провел ночь с 16-го на 17-е у госпожи С.
Действительно, я уже знал, что арестованная женщина формально заявила, будто Пранцини оставался у нее всю ночь с 16 на 17 марта.
Тем не менее для меня это далеко еще не было очевидным доказательством.
— Это доказывает только, — сказал я Пранцини, — что госпожа С. была вашей сообщницей. По всей вероятности, это она опустила в почтовый ящик ваше письмо к господину П.
— У меня нет сообщников, потому что в этом деле я ни при чем, — еще раз повторил Пранцини.
Помимо воли, я начинал возмущаться его запирательством и ложью. Все улики подавляющим образом складывались против Пранцини. Привратник гостиницы «Ноай» явился сообщить нам, что он видел, с какой лихорадочной поспешностью Пранцини схватил пакет,
