Читаем без скачивания Сокровище троллей - Ольга Голотвина

Приковыляв к месту схватки, они встали над сидящим в сугробе Подранком. Рядом по снегу катался Хмурый, скорчившись, прижав к груди руку с синеющими на глазах пальцами.

— Он мне руку сломал! — обвиняюще взвыл Хмурый.

— Он меня прирезать хотел! — отпарировал Подранок, кивнув на кинжал, валяющийся между ними. — Меня рано добивать, парни!

— Я ему хотел помочь подняться, — заторопился Хмурый, — а он у меня из ножен кинжал выхватил…

— И не кинжалом тебя ткнул, а руку сломал? — зло хохотнул Гвоздь, левой рукой придерживая к голове оторванный от рубахи лоскут.

Хмурый скользнул взглядом по стоящим над ним разбойникам.

Они ему не верили. Ни один.

Оскалившись, Хмурый схватил левой рукой кинжал. Вскочил на ноги. Попятился.

— Суньтесь, ну… тварюги недобитые! Мразь лесная, неудачники покалеченные! Пропадайте с вашей тощей ведьмой!

Подранок поднялся. И тут Хмурый кинулся бежать. Он мчался так, словно за ним гналась волчья стая.

Подранок сделал ему вслед несколько шагов — и остановился.

— Не догоню, — сказал он виновато. — Голова кружится.

— Все мы для погони не годимся, — буркнул Горластый, придерживая левой рукой правую.

— Ладно, парни, делаем волокушу, — вздохнул Гвоздь. — Кто может — тащит Тетиву, кто не может — сам идет. Я вот кровь остановлю — и впрягусь.

— Я тоже впрягусь, вот перестанет башка кружиться, — согласился Подранок.

Балтер зашел к Подранку со спину, здоровой рукой тронул его затылок.

— Ух, какая шишка… и кровь запеклась.

— Это что ж выходит, — возмутился Гвоздь, — из драки только Хмурый вышел целым?

— Ничего, Подранок это поправил, — отозвался Бурьян.

Разбойники расхохотались — даже те, кто при этом кривился от боли — и принялись мастерить волокушу.

Река лежала под ледяным одеялом, старая ива заботливо склонилась над нею с обрыва.

— Тут славно, — огляделся Дождик. — А уж как летом будет хорошо! Неужто такая речка — и без хозяина?

— Ты ближе-то подойди, — хмуро отозвалась бабка Гульда.

Дождик улыбнулся и ловко спустился по обрыву к полынье под берегом.

Сделал шаг — и замер. Что-то мягко и тревожно толкнуло в сердце.

«Оставь меня. Уйди».

Нет, не так, не слова… словно холодная рука преградила путь к воде.

Уже без улыбки Дождик подошел к полынье, опустился на колени. Тревога остро стучала в висках. Юноша, не касаясь воды, ощущал медленное, словно неживое течение… но что же здесь было не так?

И через мгновение понял — что…

На черной глади не было его лица. Не было склонившейся над водой ивы. Ничего не было — только глубокая, поглощающая все чернота.

Юноша помахал над водой ладонью и неверяще обернулся к берегу.

— Вот-вот, — мрачно подтвердила с обрыва бабка Гульда. — Ничего в ней не отражается. Ни зимой, ни летом.

При слове «летом» Дождику вспомнилась прелестная речушка, встреченная в странствиях. Дикая смородина заполонила ее берега, а в воде росли рогоз и стрелолист, и летали над ними огромные синие стрекозы. Речка ловила отражение всего этого богатства и щедро возвращала его солнцу. Под опрокинутыми в воду прозрачными, чуть подрагивающими ветвями смородины ходили веселые мальки и мерцало желтое дно. Иногда лягушка прыжком разбивала отражение — и круги на воде напоминали мимолетную улыбку юной девушки…

Дождик отогнал воспоминание и заставил себя протянуть руки к полынье. Никогда еще он не касался воды с такой неохотой.

В этот миг произошло нечто страшное.

Дождик словно ослеп и оглох. На него навалилась незримая пелена: чье-то горе, непереносимое, убивающее душу. Черное, мертвое отчаяние, лютая тоска заставили его оцепенеть.

«За что?.. За что?..»

Эти слова… юноша не понимал, пришли ли они извне — или родились в его душе и бьются, словно птенцы, которые не могут проклевать скорлупу и задыхаются…

Как он встал, как отошел от воды, как прижался всем телом к обледенелому склону… но надо же было как-то отойти, нельзя больше касаться этой обнаженной, острой, смертельной боли…

— Эй, — окликнула сверху бабка Гульда, — ты как там?

Звук ее голоса привел юношу в чувство. Дождик вытер рукавом мокрое от слез лицо, шмыгнул носом и полез вверх по обрыву.

Когда Дождик оказался наверху, он почти успокоился.

— Да, — горько усмехнулся он, — у этой речки точно нет хозяина. Говоришь, люди сюда не ходят? Оно и понятно.

— Люди не чуют того, что почуял ты, — строго ответила Гульда. — Их пугает вода без отражения. Вот звери — да, звери понимают: тут что-то не так.

— Да уж, не так… — вздохнул Дождик. И тут же спохватился: — А ты тогда откуда… ты… ты не человек, что ли?

— Не задавай вопросов — не услышишь вранья, — строго одернула его старуха. — Пойдем, я тебе еще кое-что покажу.

Выспавшись и пообедав, Эшуаф принялся бродить по дому. Новый гость оказался весьма общительным, охотно затевал разговор с каждым, кто ему встречался. А собеседники не сводили глаз с диковинной тварюшки, сидевшей на плече укротителя.

Шесть тонких лап вцепились в куртку, а меж лапами провис мешочек, поросший бурой короткой шерстью. Мешочек опасно колыхался при каждом движении хозяина, но не падал. Эшуаф почти не обращал внимания на своего питомца, лишь иногда поднимал руку и почесывал отвислое брюшко.

Зато с людей Эшуаф не сводил острого, цепкого взора.

Углядел жадный и злой взгляд Хиторша, брошенный вслед малышке Айки, и завел с парнем беседу о том, что все девки — ломаки. Строят из себя недотрог, а сами только и ждут, чтоб их приласкали покрепче.

Хиторш угрюмо кивал.

На кухне Эшуаф наговорил Дагерте кучу приятных слов о ее стряпне, а потом перевел разговор на другое: мол, досадно, что здешний хозяин жену держит как рабыню. Видал он семьи, где жена — всему голова, а муж при ней шелковый, слова поперек сказать не смеет. А коли чего вякнет, так супруга ему — ухватом поперек спины…

Дагерта учтиво ответила, что господину лучше бы уйти с кухни, а то у нее в руках горшок с кипятком, так не вывернуть бы его нечаянно господину на ноги…

Эшуаф правильно понял хозяюшку, вежливо поклонился и поспешил выйти. За порогом тихо сказал: «Оплошка вышла». Пузатик у него на плече закачался так, словно вознамерился брякнуться на пол.

В трапезной укротитель встретил Намиэла и Челивиса, углядел лежащую на столе коробку для «радуги» и предложил сыграть.

— Без меня, — отказался Намиэл. — Так посижу, на зверушку полюбуюсь. Все равно я неудачник.

— Неудачник, да? — кинул на него Эшуаф запоминающий взгляд. — А вот мне, наоборот, всегда везет.