Читаем без скачивания Во имя жизни - Хосе Гарсия Вилья

Криспин все еще мерил шагами свою комнату. В тот вечер я пораньше улегся спать, потому что на следующий день нужно было ни свет ни заря вставать на работу. Но в полночь, когда меня наконец сморил сон, в мою комнату ворвался Криспин.

— Порядок! Решено! — заорал он.

— Что решено? — испуганно спросил я, вскакивая с постели и тряся его за плечи. Я подумал, что случилось какое-то несчастье. — В чем дело, Криспин?

— Все, я решил стать американцем, — взволнованно заявил он. — Решено!

— А как это тебе удастся? — спросил я, глядя на его темнокожее лицо и расплюснутый нос. — Каким образом ты собираешься совершить это чудесное превращение?

— Да очень просто, — проговорил он с вызовом. — Проще некуда. Ты обратил внимание на типографию, возле которой мы вчера останавливались?

— Ну, обратил. Да только, что в ней интересного? На что она мне сдалась?

Криспин гордо приосанился и торжественно провозгласил:

— Я стану издателем!

Его голос звучал величественно, в полумраке комнаты он показался мне выше ростом. Словно это вовсе и не был тщедушный коротышка Криспин Балисон, которого неделю назад я ходил встречать на автобусную станцию. Передо мной стоял не маленький, насмерть перепуганный иммигрант, с трудом говорящий по-английски, а рослый, уверенный в себе американец. Казалось, он обладал энергией и пронырливостью вездесущего американского газетчика, способного раскопать любое темное дело.

— Но ты дотянул всего-навсего до четвертого класса в своей деревне, — сказал я, подтрунивая над ним. — Я думаю, что для издателя требуется образование получше.

— Ты видел книги, которые я взял в библиотеке?

— Видел у тебя в руках какие-то две книжки, но даже не знаю, как они называются.

— Так вот. Этих двух книг вполне достаточно, — объяснил он доверительным тоном. — Одна из них о самом рэкете, а другая — о человеке, который первым им занялся. Я стану редактором и издателем, все в одном лице. А грамматика — дело десятое. Это придет позже само собой.

— Ты прав, Криспин, — съязвил я и подумал, что через день-два он забудет про свою затею. — Мы, филиппинцы, не особенно сильны в грамматике.

— Разве дело в одних филиппинцах, — ответил он гордо. — Я теперь американец, да будет тебе известно. И пекусь о всех, кто живет в Америке.

Вот так Криспин Балисон начал претворять в жизнь свою великую идею. У него были грандиозные замыслы, но я не мог и предположить тогда, как далеко он продвинется в их осуществлении. Я не знал до поры до времени, что великая мечта может перевернуть жизнь человека и разбить вдребезги его счастье. Я не знал, что великая мечта может быть и чудовищно жестокой, и безгранично доброй; что никому не известный Криспин, ведущий свой род от отсталых крестьян из маленькой филиппинской деревушки, однажды положит начало новой традиции своего народа в чужой стране.

На следующее утро я не пошел работать в поле, а остался, чтобы помочь ему соорудить из старых досок, которые мы отыскали в сарае, импровизированные стол и стул. Мы их покрасили и высушили во дворе, а потом отнесли в заднюю комнатушку бильярдной. На стене мы приладили вывеску

«ФИЛИППИН ТАЙМС»

Криспин Балисон Редактор и издатель

На протяжении нескольких дней, собирая горох вместе с нашими парнями, я все представлял себе Криспина сидящим в своем «оффисе» на единственном стуле за единственным столом. У него не было даже пишущей машинки. Но с одной стороны стола он положил стопку пожелтевшей бумаги, а с другой — старые газеты. Перед ним красовался большой пузырек с чернилами, в руке он сжимал ручку с заржавленным пером, а из нагрудного кармана его рубашки торчало несколько карандашей.

Заглянув к нему однажды в полдень, я увидел Криспина с сигарой во рту. Он стремительно вскочил со стула и протянул мне руку. На лице его сияла ослепительная улыбка.

— Чем могу служить? — спросил он с готовностью, словно бизнесмен, готовый заключить крупную сделку. — Может быть, вас заинтересует первый выпуск моей газеты?

Игроки в пул, застыв с киями и мелом в руках, слушали его, разинув рты. Картежники посматривали на нас, сбрасывая карты, попыхивали сигарами и небрежно сплевывали на грязный пол. Даже болельщики перестали следить за игрой и обратили на него внимание. Прохожие на улице останавливались в косой тени дерева и прислушивались к словам Криспина. Его голос гремел в комнатушке, эхом отдаваясь от стен, и вырывался через широкую дверь наружу. Криспин походил на фанатичного проповедника, истово верящего в то, что он проповедует.

— Ну, Криспин, — проговорил я невозмутимо. — Признаюсь, я не ожидал, что ты так преуспеешь. У меня не было времени зайти раньше — мы все в поле, ведь сезон скоро кончается.

— Прекрасно, прекрасно! Превосходно! — затараторил Криспин, покусывая кончик сигары. И хотя он никогда прежде не был заядлым курильщиком, теперь с бывалым видом пускал дым носом и жевал сигару. — Присаживайся, и я покажу тебе, что успел сделать.

На столе громоздилась кипа гранок. Он придвинул их ко мне. Я мельком взглянул на стопку, не особенно разбираясь в технологии издательского дела.

— Ну разве мой первый выпуск не получился потрясающим? — запальчиво спросил он, бросая одну сигару и небрежно извлекая из жилетного кармана, где их теснился целый десяток, еще одну. — Закуришь?

Я не курил, но не посмел отказаться от предложения. Он перегнулся через стол и дал мне прикурить. Я затянулся, наблюдая за густой струей дыма, которая вилась над его сигарой. Пока я просматривал гранки, он то и дело вскакивал и принимался ходить вокруг стола. Один раз он вдруг остановился посреди комнаты за моей спиной и надолго замер в неподвижности. Мне стало не по себе, словно за мной кто-то следил из-за спины. Я повернулся и попросил его еще раз дать мне прикурить. Криспин, точно очнувшись от задумчивости, чиркнул спичкой. Голубое пламя лизнуло сигару, и я вновь обратился к гранкам, по-прежнему испытывая смутное чувство страха.

Криспин уселся на стул, водрузив ноги на крышку стола. Оторвавшись на миг от чтения, я увидел подошвы его ботинок, а за ними сияющее темно-коричневое лицо моего друга, попыхивающего сигарой. Весь его вид выказывал высшую степень удовлетворения.

— Разве я не говорил тебе, что это великолепный рэкет? — произнес он наконец и, похлопывая по кипе бумаг, воскликнул:

— Видишь, как у меня идут дела? Я могу взять тебя к себе генеральным распорядителем!

Я собрался сказать что-то в ответ, но тут у меня выпала изо рта сигара. Не успел я подобрать ее с пола, как Криспин вскочил на ноги и предложил новую.

—Не будем мелочиться, партнер, — сказал он важно, — у нас найдется еще одна. А теперь сбегал бы ты домой да переоделся. Разве газетчики ходят в таких обносках, как ты? Отныне мы будем жить в Америке по-американски.

Я взял у Криспина сигару и прикурил. Потом уселся поудобней и глубоко затянулся, следя за густой струей дыма, тянувшейся от моей сигары к потолку.

ВОР

Его звали Сесар Терсо. Двадцать лет назад это имя никому из нас ничего не говорило. Кто-то утверждал, что он присвоил себе имя одного малоизвестного филиппинского поэта. Другие говорили, что его и в самом деле так зовут. Я встретился с ним впервые в Салинасе23 летом тысяча девятьсот тридцать третьего года. К этому времени он уже прожил в Штатах лет восемь, и о его «подвигах» ходили среди наших соотечественников фантастические истории.

Это был самый несчастливый, скудный год в моей жизни. Я скитался по Калифорнии то пешком, то в товарных вагонах. Попробовал даже пересечь всю страну и добрался аж до Монтаны, но холодная зима остановила меня. Я возвратился в Калифорнию через Неваду, пройдя знаменитыми туннелями, соединяющими эти штаты. В Стоктоне24 попытался найти работу на тамошних консервных заводах. Потом отправился в Сан-Хосе, а оттуда — в Салинас. Холодная зима подошла к концу. В Салинасе, однако, было полно сезонников. Целыми днями я бродил по улице Соледад или сидел в китайских игорных заведениях.

Я встретил Сесара Терсо в небольшом мексиканском ресторанчике. Эта встреча живо сохранилась в моей памяти, потому что все, кто был тогда там, после не раз вспоминали Сесара Терсо. Он выпивал в отдельной кабинке с тремя парнями, похоже, из его же народности на Филиппинах — в их лицах было что-то общее. Сесар выглядел моложе всех в этой компании. Помню, один из них, тот, что вынужден был из-за безденежья прервать занятия в Вашингтонском университете, сказал громко, ни к кому конкретно не обращаясь: «И нужно-то всего каких-то несколько паршивых сотен, которые так легко проигрывают в китайских игорных домах!» Сесар спросил спокойно: «А ты вернешься в университет, если я дам тебе денег?»