Читаем без скачивания Попаданка. Мама для бастарда - Елена Белильщикова

– А зачем нам твои деньги, красавица? Мы за другим сюда пришли.

– Проучить тебя, чтобы чужое не брала! – свистящим шепотом на ухо проговорил мне третий мужчина.

Я оцепенела от внезапной догадки. Перед глазами всплыла Анисья, совсем недавно выходившая из покоев к Теодору. Подслушавшая наш разговор о том, что я на рынок собираюсь, и… нанявшая головорезов. Были у нее знакомства! Личную охрану Анисья подбирала сама. Не согласовывала даже с Теодором. Могла и таких найти. И заплатить им золотом, наверное. Раз они стали ее преданными собачками. И готовы были наброситься на меня сейчас, будто стая. И растерзать меня.

– Он вас убьет, – обреченно выдохнула я, отбрасывая руку мужчины.

За это я тут же получила звонкую пощечину. Моя голова откинулась назад и встретилась со стеной.

– А ты уверена, что жива сама останешься после того, что сделаем с тобой?

Голодом горели их глаза, когда эти мужчины зажимали меня у грубого камня стены переулка. Голодом и злобой. За хозяйку свою, Анисью, они порвать готовы были. Так что я не питала иллюзий. Участь меня ждет страшная.

– Делайте то, что должны. Насладитесь, и покончим с этим, – с горечью бросила я, решив, что сопротивляться не буду.

Незачем. Против троих крепких мужчин мне не выйти победительницей. А сбежать они мне не дадут. А даже если я выживу, в чем я очень сильно сомневалась… то назад, во дворец, я не вернусь. К Теодору не вернусь.

Захотелось истерически рассмеяться. Как мы оказались похожи с настоящей Даной? Она тоже… не вернулась к Теодору после насилия. Значит, и мне не суждено. Анисья все правильно рассчитала.

Вот только в груди болело все сильнее. Искренние, не чужие, а мои, личные, чувства к Теодору рвались на поверхность. Пускай он чужой муж и король. А я чужая жена и нищая, но… нас кое-что связывало. Не только Драго. Но и те поцелуи, что он дарил мне – попаданке, а не прошлой Дане. Объятия, касания… Неужели я покорно сложу лапки и не стану бороться за него? Пускай и самоубийственно… но стану! Вот так, резко, я передумала. Когда перед глазами встал образ Теодора.

– Отпустите меня! – вдруг завизжала я и, сама вывернувшись из рук одного из мужчин, бросилась на второго.

Как отчаявшаяся зверушка, попавшая в капкан, я укусила за руку одного из них, пнула под коленку второго, и… увидела опасно сверкнувший в руке нож третьего. Но вместо того, чтобы испугаться, самоотверженно кинулась едва ли не под острие ножа, размахивая руками, чтобы выбить оружие:

– Нет! Я люблю его! Люблю Теодора! Я не достанусь вам!

– Да я тебя! – мужчина не ожидал атаки, и я умудрилась сорвать с его лица платок.

Он замахнулся ножом, и я ощутила что-то горячее, стекающее по щеке. Не слезы, а кровь. Что ж… как бы ни сложилось мое будущее, Анисья добилась своего дважды? Еще не хватало показаться на глаза Теодору изнасилованной и изуродованной. Он-то помнит меня… Дану… красивой, как роса. Не со шрамом на лице?

– Иди сюда! – те двое уже очухались и бросились на меня.

Я ощутила на своем теле сразу несколько чужих рук, услышала треск платья, зажмурилась, продолжая отбиваться, не думая про опасность, про острый нож у горла… как вдруг холодный знакомый голос прорезал звуки нашей борьбы.

– Руки убрали. Все. Быстро.

Я обмерла, узнав голос Теодора.

***

Теодор до конца не верил в происходящее. Он набросил на себя плащ с капюшоном, когда Дана вышла из дворца. Сел на коня и направился за ней, пряча лицо. Потом, правда, когда девушка вдруг исчезла в хитросплетении переулков, Теодор немного заплутал. Он зашел на рынок, поблуждал там, не увидел Дану и решил зайти в неприметный переулок… из которого раздались звуки борьбы и женские крики. В которых он не сразу узнал голос Даны. А когда узнал, заледенело все внутри от ужаса. И перед глазами встали те картины, что она описывала ему недавно.

И вспомнился Теодору сон, который снился ему последние пару ночей. К чему был этот сон? И прознать прежде не мог. Видел Теодор, как ненавистный Милад, на коленях отчего-то стоящий перед ним, умолял его: «Спаси мою жену, Дану нашу, спаси!» Светлые волосы, упавшие на лоб, блестящие от слез глаза, алая полоса, как от удара клинка, на щеке, налитая кровью.

Все, как в страшном сне, случилось. Когда Теодор, и сам забыв об охране, рванул в тот переулок. Внутри короля закипала черная ненависть к насильникам, ко всем насильникам, что на пути Даны встречались когда-то! Грудь разрывал ужас, что хуже, хуже, чем убьют, его девочку сейчас. А причинят ей боль, невыносимую боль, не излечить которую уже никогда.

Рука Теодора сжимала клинок. А вторая, будто в агонии, плеть, как живую, магическую стиснула. Магия в нем настолько плескалась, ненавистью порожденная, что Теодор сам краем глаза заметил, как хвосты сине-белые, поблескивающие магическими искрами, в его руке шевелятся, как живые. Будто не плеть магическую он в руке держал, а тварь живую, неведомую, из другого мира, пленил, чтобы отомстить за Дану помогла, чтобы спасти у него удалось свою девочку.

«Небо, помилуй ее душу чистую, мою забери, лучше меня пусть убьют и изуродуют, не ее только!» – взмолился Теодор, влетая в переулок, и взмахнул плетью так, что искры посыпались. А в ушах его звенел голос Даны. Крик ее отчаянный: «Люблю его! Теодора люблю-ю…»

– Только троньте ее! Только попробуйте! – пригрозил король, набрасываясь, как безумный, на обидчиков.

Те при оружии были: у кого-то нож, у кого-то и клинок отыскался. Трое на одного – и звучит смешно. Никогда Теодор не справился бы при здравом уме и трезвом разуме с такими противниками. Да только сейчас ненависть к насильникам им завладела до такой степени, что он обезумел. Размахивал клинком, как заведенный, отбивая удары противников. Плетью их охаживал так, что одного противника за три удара на колени поставил да согнуться заставил, а после и вовсе по земле распластаться, добитого. Но магия быстро иссякла, словно смола в груди вокруг сердца застыла, окаменела у Теодора. А пальцы еще пуще клинок сжимали, он яростно дрался еще с двумя противниками. Удар, удар, замах, еще… Не чувствовал Теодор боли, когда его задевали остриями клинков своих мужчины. Сам он колол и резал без жалости, упиваясь стонами и вскриками насильников