Читаем без скачивания Второй вариант - Юрий Теплов

— Брешет, язви его в бочку! Не за орден работает, а от самого себя убегает. А убежит ли?

Он дал Коротееву прозвище Многолюдкин, на что тот смертельно обиделся и даже при встрече не подавал Сверябе руки. Многолюдкин — из-за нескольких Людок, между которыми несколько лет назад совсем запутался Коротеев. Жену его звали Людмилой. И первую, давнюю любовь — Людмилой. С ней он встретился, уже повязанный семьей, и она родила ему дочь, тоже Людмилу. Он тогда пережил кучу неприятностей по службе, схлопотал партийный выговор, исказнил сам себя, почернел и усох. Перевод свой на БАМ воспринял как спасение от личных невзгод. С его отъездом обе Людмилы, жившие в одном городе, как ни странно, подружились. И подружили своих дочерей — сестер. Такую вот вертушку может закрутить жизнь, и не поймешь, где станция, где полустанок в этом вечном движении. И не соскочишь на ходу, а поезда обратно не ходят — не вернешься в пункт отправления...

Напутствуя в поездку, Давлетов посоветовал Савину обратить внимание на опыт организации социалистического соревнования в карьере. Но никакого соревнования Савин пока не замечал. Видел только работу и ощущал ее лихорадочный темп.

Он старался держаться хоть и не рядом с Коротеевым, но поближе к нему, чтоб вникнуть, разобраться, где ж все-таки этот непонятный опыт лучшего землеройного комплекса. Наверное, тот заметил, что Савин мается, потому что сам после очередного разговора-накрутки с начальником смены подошел к нему:

— Ну как, Савин-друг? Весело работаем?

— Не понял еще, — честно признался он.

— Весело, весело, — заверил Коротеев. — Спрашивай, что надо.

— Даже не знаю, о чем спрашивать.

— Во-первых, отметь, что у меня в роте одиннадцать человек — ударники коммунистического труда. Во-вторых, высокий энтузиазм личного состава. Про него тебе лучше замполит расскажет — не буду у человека хлеб отымать...

— Ванадий Федорович, а как вы организуете соревнование среди механизаторов? — спросил Савин.

— Как положено. Я тебе дам прошлогоднюю газетку, там корреспондент описал про нас все как надо.

— Как надо или как есть?

— Ты чего? — Коротеев удивленно уставился на Савина. — Тебя за опытом прислали или блох выискивать?

— Зачем? Просто хочу понять...

— Чтобы понять, надо по стройкам с мое покрутиться, с тайгой побороться. Да не в штабе сидеть, а на трассе... Ну-ну, не обижайся. Я уже слыхал, что ты головастый мужик.

Савин внутренне поежился от этих слов, почувствовал приятность и досаду одновременно, не нашелся, что ответить, и подобрался, поджался, как пружина.

— Ты думаешь, мне легко кубики давать? — продолжал Коротеев. — Нет, Савин-друг, трудно. До белых колючек в глазах трудно. Вон погляди на этих красавцев! — Он показал на подножие крутого берега, где вразброс стояли шесть безмолвных «Магирусов» — самосвалов. — Шибко нежные создания, Савин-друг. Хуже баб, как сказал бы Сверяба. На всех тормозные камеры полетели. Разве эти машины для бамовских дорог? Им по асфальту кататься, а не по вечной мерзлоте.

— А если и на других тормозные камеры откажут, чем работать будете?

— В том-то и беда. Одна надежда на заразу Сверябу. Этот все равно что-нибудь придумает. Дерьмо человек, а механик золотой.

— Зачем вы так про него?

Коротеев поджал подкрашенные земляной чернотой губы.

— Не обращай внимания, Савин-друг. Все мы в чем-то дерьмо. Один больше, другой меньше. Просто у Сверябы язык колючий.

— Правдивый язык, Ванадий Федорович.

— Ладно, не будем. Опять вон трос полетел.

Коротеев крупно зашагал к дальнему экскаватору, Савин заторопился следом. Не оборачиваясь, ротный бросал на ходу, видимо, привычное и давно наболевшее:

— Сволочь эта вечная мерзлота. Тросы рвет. Зубья ковшей ломает. А где их брать? В заначке — ни шиша! На складах — шаром покати!.. Ну, чего торчишь, как пень? — крикнул он вылезшему из кабины экскаваторщику. — Вяжи трос!

— Куда вязать? — хмуро ответил тот. — Вязаный-перевязаный. Петля-то кончилась.

— Раньше о чем думал?

— Я же вам докладывал.

— Меньше докладывай, больше мозгами шевели! Небось у Кафарова трос не рвется!

— Ну да, если вы ему два запасных дали: он же маяк!

— Хурцилава! — закричал Коротеев, призывая начальника смены. А тот уже и сам мчался к ротному, высокий, стройный, с планшеткой на бедре.

— Вот офицер! — сказал Коротеев Савину. — Я его называю «лейтенант быстрого реагирования». Хоть сейчас на повышение. Только жалко в чужие руки отдавать... Ты его обязательно отметь, когда будешь листовку писать.

Лейтенант подбежал к ротному, лихо вскинул руку к козырьку.

— Вот что, Хурцилава. Хватай тягач и лети к Синицыну! Проси, уговаривай, обещай что угодно от моего имени, но выцыгань трос. А заодно хотя бы одну тормозную камеру для «Магируса». Даю ему головной блок для бурильного станка. Им сейчас без него — зарез: на скале работают.

— А если не даст?

— Значит, ты — не Хурцилава.

— А вдруг нет у него?

— У этого жмота все есть. Не вздумай без троса вернуться!

— Есть, не возвращаться без троса!

Савин вслушивался в разговор, и что-то тяжко ему становилось. Почувствовал себя маленьким и беспомощным, не умеющим ни вмешаться в ход событий, ни изменить их. От этой беспомощности тихо нарождалась злость на самого себя и на Коротеева. Мгновенно вдруг возникшая неприязнь к нему теснила прежнее восхищение неистовым ротным.

А над рекой вовсю пылало полуденное солнце. Река под ним выглядела стеклянной, и там, где она налетала на валуны, стекло дробилось на тысячи осколков. Река была сама по себе, бежала на юг, торопясь миновать взрытые берега. Сам по себе жил и карьер, подчиняясь распоряжениям и жестам худющего, кадыкастого человека.

К складскому навесу на яру подогнали гусеничный тягач тяжелый, именуемый для краткости ГТТ. Коротеев уже распоряжался там погрузкой головного блока для обмена. Савин успел туда перед самой отправкой. Сказал ротному:

— С вашего разрешения, Ванадий Федорович, я тоже поеду к Синицыну.

— Слушай, Савин-друг, это же идея! Вот спасибо за помощь. Ты от имени Давлетова действуй, тогда он не откажет. Слышь, Хурцилава, головной блок сразу Синицыну не показывай. С тобой авторитетный человек едет, просите два троса. А насчет своего задания, Савин-друг, не беспокойся. Вечером тебе прямо в вагончик замполит привезет и газетку, и всю цифирь помесячно и поквартально.

— Товарищ капитан, — прервал его Хурцилава. — Оглянитесь. Чтоб я никогда не увидел гор, если это не Паук пожаловал.

— Он, черти бы его взяли! Совсем не вовремя.

От безработных «Магирусов» краем наезженной колей спускался к реке невысокий полный человек в штормовке.

— Ключ от сейфа, Хурцилава, быстро! — шепотом приказал Коротеев.

— Я же весь остаток к вам в вагончик перенес, товарищ капитан.

— Склероз, Хурцилава... И ты, видишь, не вовремя уезжаешь. Ну да ладно. Езжайте, а я пошел...

Еще до того, как тоненько взвизгнул пускач, Савин услышал голос Коротеева:

— Лев Борисович! Сколько лет, сколько зим...

— Кто это? — спросил Савин Хурцилаву.

— Из Чегдомына один.

— А чего это ротный всполошился?

— Паук, будь проклят его род в лице предков и потомков! Плохо встретишь — кровь высосет... Садись в кузов, дорогой.

Взревел двигатель. Тягач рванул с места и пошел напрямую по маревой подушке. Ах, какая сильная машина — гусеничный тягач тяжелый! Нет для него непроходимого бездорожья. Торя самый короткий путь, он укладывал под гусеницы кедровый стланик, валил стальным лбом молодые березки и лиственницы, подминал их под себя. Сидя в кузове, Савин бездумно смотрел на зеленую колышущуюся марь позади, разрезанную двумя черными колеями.

Он думал, что Синицына найдут в карьере, но лейтенант Хурцилава, видимо, не первый раз общался с ним, потому что свернул в лиственничник-подлесок и погнал тягач влево. Савин, сидя в кузове, вдруг почувствовал, что тягач пошел мягче. И в самом деле, увидел, что они вышли на дорогу, очень даже смахивающую на грейдер. Он решил было, что они попали на притрассовую автодорогу. Но не могла она быть такой зауженной, да и вообще никак не должна тут проходить. Дорога же была явно накатанной и содержалась в приличном, рабочем состоянии. По ней и выскочили к свежей насыпи магистрали, поднялись наверх и пошли по еще безрельсовой трассе БАМа. Метров через семьсот, съехав вниз, уткнулись в шлагбаум, единственное препятствие на пути к пяти вагонам, выстроенным буквой «П».

В головном и нашли Синицына.

Вместо худенького и суматошного человека, каким тот рисовался Савину на расстоянии, он увидел за столом грузноватого, лысого, слегка сутулого человека. Перед ним лежали листы бумаги, густо усеянные цифрами. Синицын оторвался от них, поднял голову. Был он седоватым по вискам, крупнолицым и сероглазым, и Савин отметил, что обликом его белобрысые сыновья пошли в отца, а щуплой фигурой — в мать. Курносый нос Синицына оседлали очки с тонкими металлическими дужками, делая их обладателя похожим на сельского учителя из старого фильма.