Читаем без скачивания Второй вариант - Юрий Теплов

Доклад кончился, и Савин, уйдя от «вопросов в письменном виде», предложил задавать их сразу. Вопросов не последовало, и он объявил начало прений. Объявил и тут же понял, вернее, почувствовал, что собрание провалено. Взывал к желающим выступить, но все призывы разбивались о тишину. Приглашал откровенно высказываться о том, что мешает работе, но в зале лишь прошел шумок, и опять все стихло. Наконец слово попросил Гиви Хурцилава, и Савин, некстати вспомнив его прозвище «лейтенант быстрого реагирования», сказал ему мысленно «спасибо». Хурцилава начал с обстановки высокого трудового подъема в стране и на БАМе. Сослался на заметку в газете «Красная звезда» и на обобщенный многотиражной газетой опыт работы их роты. Потом выступили Ароян и Пантелеев. Помощник по комсомолу закончил свою речь тем, что пожурил комсомольцев за неактивность, доброжелательно так пожурил, и сам же предложил заслушать проект решения.

Савин встал и обреченно объявил, что проекта решения нет, что он надеется на предложения из зала. Подполковник Давлетов побагровел, уколол секретаря взглядом и, втянув голову в плечи, уставился в стол.

Зал зашушукался.

Ароян невесело пошутил:

— Лес рук.

В этот самый момент ослепительно вспыхнули электрические лампочки и разом погасли. Стало темно, как в закупоренной бочке. Кто-то хихикнул в темноте. Зычный голос прапорщика Волка объявил:

— Зайцев — на выход!

Зал грохнул от смеха, представив щупленького киномеханика рядового Зайцева, с опаской относившегося к нахалистому Волку. Киномеханик нужен был, чтобы запустить движок аварийного освещения. Слышно было, как он пробирался к выходу под возгласы: «Ну, заяц, погоди!..»

— Есть предложение перенести собрание в связи с отсутствием света, — послышался голос капитана Пантелеева. — Возражений нет?

Комсомольцы были единодушны в своем «нет». Лишь один голос, похоже сержанта Бабушкина, неуверенно произнес:

— Продолжить собрание...

Спускаясь с высокого крыльца, Савин услышал, как Давлетов говорил Арояну:

— Доэкспериментировались вы с новым секретарем. Теперь разговоров не оберешься.

— А может, все на пользу, Халиул Давлетович?

— На пользу Пантелееву — факт для конференции...

В штабе у Савина была маленькая, похожая на чулан, комнатушка с солидной табличкой на двери: «Комитет ВЛКСМ». Он потерянно уселся за стол, переживая не за собрание, а за то, что подвел командира с замполитом. В груди копилась обида на тех, кто не внял его призыву, отмолчался. Копошились досадливые мысли про равнодушие и равнодушных, о которых какой-то умный человек сказал, что их надо бояться больше, чем врага. И еще про то, что напрасно он не послушался Сверябу и взялся не за свое дело. Ему ли призывать с трибуны, если даже связать два предложения под прицелом глаз ему тяжело? Он и на собраниях-то прежде выступал только под самым категорическим нажимом. Маялся, готовясь к выступлению, исчеркивал десятки листов, пока не отбеливал каждую фразу, не думая о том, что она выходила гулкой и пустой, как длинный коридор. А выйдя к трибуне, боялся оторваться от текста, шпарил скороговоркой и облегченно вздыхал, свалив с себя трудное поручение.

Но если сам он такой, то чего хотел от других? Это все Ароян: зажечь, поднять, уйти от словесной шелухи и лозунгоголосия, революционизировать комсомольскую работу, потому как БАМ — стройка века, принявшая эстафету первых пятилеток. Заворожил замполит, только не сказал, как это — «революционизировать»? В савинских мыслях все выстраивалось четко и гладко. А гладко не бывает, если что-то ломать приходится...

Он сидел в своей клетушке и ждал, что Ароян заглянет, захочет поговорить с ним. Но не предполагал, что тот зайдет вместе с Пантелеевым. Савин вскочил из-за стола, уступая место гостю. Тот сел, сказал Арояну «до завтра», а Савину приглашающе и по-хозяйски показал на табурет. Когда Ароян вышел, спокойно так спросил:

— Так как же получилось, Евгений Дмитриевич, что вы не подготовили собрание?

У капитана был лоб мыслителя; глубоко посаженные светлые глаза смотрели на Савина с участием.

— Я не хотел готовить собрание.

— То есть как?

— Собрания проходят бесчувственно и, кроме вреда, ничего не приносят.

— Что-то, Евгений Дмитриевич, я не слышал о чувственных собраниях.

— Они должны настраивать людей!

— Это — другое дело. Но у вас-то получилось — расстраивать. Выступающих не было, и даже проекта решения, основного ориентирующего документа, не подготовили. Вы советовались с заместителем командира по политчасти?

— Нет.

— Напрасно. Он бы уберег вас от такой партизанщины.

— Товарищ капитан, но ведь из-за проектов решения все голосуют бездумно, не вникая в то, за что голосуют. И тут же забывают, за что поднимали руку. И собрание получается, как шар: катится, а следа нет.

— Это — если плохой проект решения.

— Но они же все плохие! Даже отчетно-выборного собрания!

— Евгений Дмитриевич, вы еще делаете только первые шаги в комсомольской работе. Не горячитесь. Давайте то решение, посмотрим вместе.

Савин достал книгу протоколов, новенькую, чистенькую, передал Пантелееву. Тот сначала пробежал записи глазами. Потом сказал:

— Кое-что, конечно, здесь упущено. Но в целом решение сомнения не вызывает.

Савин слушал, как капитан зачитывал первый пункт, длинный, как товарный поезд. В нем перечислялись все документы, которыми должна в своей работе руководствоваться комсомольская организация, и в «их свете» предлагалось «всем комсомольцам повысить личную примерность в учебе, дисциплине, выполнении директивных норм, добиваться на завершающем этапе...». «Завершающий» — это выход с насыпью БАМа на Юмурчен. Только название реки в протоколе было упущено.

Зачитав, Пантелеев спросил:

— Скажите, с чем вы здесь не согласны?

— Почему — не согласен? Все правильно. Но не воспринимается.

— Евгений Дмитриевич, мы с вами говорим на разных языках. Вы считаете, что у вас в части все в порядке с примерностью комсомольцев, изжиты случаи нарушения воинской дисциплины и срыва плановых заданий?

— Не считаю.

— И правильно, что не считаете. Рота Синицына до сих пор в должниках ходит. Сколько в ней комсомольцев?

— Семьдесят восемь процентов.

— Вот видите! Если бы каждый из них показывал примерность, она бы давно была в передовых.

— Рота и будет передовой.

— Очень хорошо. Только не понятно, почему у вас вызывает сомнение этот пункт решения?

— Слова гладкие и привычные.

— Задача в том и состоит, чтобы за привычным увидеть то, что касается каждого из нас, почувствовать личную ответственность за порученный участок дела. И выполнить на своем участке обязывающий пункт решения.

— Но ведь этот пункт даже в голове не задерживается.

— А это уже зависит от степени сознательности комсомольца. И ваша задача, как комсомольского вожака, будить эту сознательность своим страстным словом, каждым мероприятием...

Беседа длилась, наверное, не меньше часа. Савин ловил себя на том, что вдруг соглашался с доводами Пантелеева. На него обволакивающе действовала убежденность, с которой тот объяснял истины вроде бы и азбучные, но и не такие простые. Но тут же Савин внутренне спохватывался и уже понимал, что не верит всей этой кажущейся правильности. Но молчал. Не то чтобы из-за нежелания перечить своему политотдельскому начальнику, скорее, не хотел обидеть его категорическим несогласием, такого опытного и доброжелательного.

— Дневник индивидуальной работы с комсомольцами у вас есть? — спросил капитан.

Ароян говорил Савину про такой дневник, но как-то вскользь, не по-приказному. Предупреждал также, что любой проверяющий будет интересоваться дневником. Но Савин не придал этому значения и не завел дневник, посчитав его делом формальным.

— Нет пока, — признался он.

— Спишем факт на неопытность, — улыбнулся Пантелеев. — Но обязательно заведите. Поговорил с комсомольцем и тут же записал: с кем, когда, о чем...

«Для чего записывать? — хотел возразить Савин. — Для отчета? Для проверяющего?» Но вдруг подумал, что капитан их беседу тоже запишет в свой дневник. От этого Савину стало неприятно. Черт с ним, с учетом индивидуальных бесед! И слово-то заказененное, будто из старого канцелярского архива: «индивидуальных»! «Буду вести дневник, — решил он. — Для формы. Только показывать, кроме проверяющего, никому не стану».

— Просчеты на первых порах бывают у каждого, — сказал Пантелеев и встал, давая понять, что разговор подошел к концу. Положил руку Савину на плечо и, словно ставя точку под официальной частью, перешел на «ты»: — Пооботрешься. Опыта наберешься. На мою помощь всегда можешь рассчитывать... Ну, а насчет прокола с собранием, я не буду его записывать в акт. Мне даже импонирует твоя партизанщина, сам такой был. Главное в любом нашем мероприятии — это организующее начало...