Читаем без скачивания Второй вариант - Юрий Теплов

— Просчеты на первых порах бывают у каждого, — сказал Пантелеев и встал, давая понять, что разговор подошел к концу. Положил руку Савину на плечо и, словно ставя точку под официальной частью, перешел на «ты»: — Пооботрешься. Опыта наберешься. На мою помощь всегда можешь рассчитывать... Ну, а насчет прокола с собранием, я не буду его записывать в акт. Мне даже импонирует твоя партизанщина, сам такой был. Главное в любом нашем мероприятии — это организующее начало...

5

«Удивительно, — думал, шагая по тайге, Савин, — одни и те же слова могут иметь в устах разных людей разный смысл». У Пантелеева — организующее начало означает продуманный сценарий, иногда даже спектакль. У Давлетова — подробный план: кому, что и как делать — и все от сих до сих. А у него, у комсомольского работника Савина?..

Минуты ползли и бежали одновременно, складывались в часы. Солнце уже светило в лоб. Значит, по предсказанию Дрыхлина, Юмурчен близко, и их пути вот-вот придет конец. Лиственничник стал погуще, в него то и дело встревали сосенки, радуя глаз зеленью и знакомостью. И, словно ставя точку, объявился поджидавший их Дрыхлин.

— Не слышу песен, отцы-командиры!

— Далеко еще? — спросил Савин.

— Рот на ширину приклада, Женя! Взгляните внимательнее.

Совсем близко Савин увидел избушку на курьих ножках, прикрытую от постороннего глаза березнячком. А внизу лежала закутанная в снежное одеяло река.

— Юмурчен, — сказал подошедший Давлетов.

— Юмурчен, — тихо проговорил Савин.

Когда я читал своим бамовским друзьям еще в рукописи эту повесть, Анатолий Федорович Синявский сказал:

— Красиво звучит — Юмурчен. Придумал?

— Нет, — ответил я. — Такая река есть на самом деле.

Алексей Михайлович Железнов уточнил:

— На западном участке.

А когда мы дошли до конфликтной ситуации, все дружно воскликнули:

— Такого не было!

— Было, — возразил Валерий Айдынян. — Только не у нас. Кажется, в Февральске.

— В Февральске все обошлось без конфликта, — сказал Юрий Назаров. — Это вроде бы в Березовке какая-то неприятность с трассой была. И спросил: — А ты знаешь, что с нашим представителем заказчика случилось?

— Опять вы про конкретных людей и про конкретные факты, — стал объяснять я. — Герои повести вымышленные. Имеет же право автор на художественное обобщение?

— Конечно, имеет, — согласился Назаров и с сомнением поглядел на меня.

Потом начались воспоминания о действительных делах и событиях, которые мы переживали вместе. И, комментируя их, бамовцы говорили:

— Тут ты малость приврал.

Потому, чтобы избежать кривотолков, должен признать, что в основу повести конечно же легли личные впечатления о БАМе, где я трудился около трех лет. Но конкретных прототипов героев нет. И если кто-то кого-то признает по отдельным признакам, похожим ситуациям, то это совсем не означает, что так оно все и было в реальности.

Глава II. ЗИМОВЬЕ

1

— Вы что-нибудь понимаете, Женя? — спросил Дрыхлин, расшвыривая сугробик возле двери.

— А что?

— Посмотрите. С каких это пор аборигены стали верить в русскую подкову? А?

К дверному косяку была приколочена обыкновенная лошадиная подкова.

— Говорят, к счастью, — ответил Савин.

— Да. Но тут лошадь за сто верст не найдешь. Впрочем, наше дело гостевое...

Дверь негостеприимно проскрипела, пропуская их. В зимовье было сумрачно, свет пробивался лишь сквозь крохотное, полузалепленное снегом оконце.

Приблизительно таким Савин и представлял жилье охотника. Нары, грубо сколоченный стол с керосиновой лампой. Потолок зарос инеем, видно, хозяин давно не ночевал здесь. Но рука его чувствовалась.

У порога притулился топор, между железной печкой и нарами ровной поленницей лежали дрова. В самой печке аккуратным топырком была уложена на сухой мох лучина. Дрыхлин поднес спичку, мох голубовато загорелся. Но дым сквозь щели в железной трубе и через дверцу повалил в избушку.

— Снегом забило дымоход, — сделал вывод Давлетов. — Придется вам, товарищ Савин, как самому молодому, подняться наверх и прочистить трубу.

Савину до смерти неохота было подниматься. Он сидел на березовом чурбаке расслабленный и распаренный. Хотелось брякнуться на нары и полежать, но он понимал, что и нельзя этого сделать в выстуженной избушке, да и по чину не положено. Чуть помедлил, прежде чем встать и выйти. Дрыхлин опередил его:

— Сидите, Женя! Откуда вам знать, как это делается! Лучше — я. — Он бережно положил на нары какие-то деревянные рогатульки, которые до этого, увидев на подоконнике, разглядывал с интересом и вниманием.

Савин собрался было возразить, но Дрыхлин уже выкатился наружу. Слышно было, как он загремел чем-то, потом глухо застучал по трубе. И затих. Савин, собравшись с силами, тоже вышел из зимовья. Дрыхлин, стоя на шаткой коротенькой лестнице, высвечивал карманным фонарем чердак.

— Это вы, Женя? — спросил он. — Знаете, здесь лыжи. Возможно, и хозяин недалеко.

К реке от зимовья вела еле заметная, запорошенная снегом тропка. Савин пошел по ней и остановился у самой кромки крутого берега. Вот он какой, Юмурчен!.. Весь в обрывистых берегах, упрятанный под лед и тихий-тихий. На снежном покрове Савин увидел рисунок из птичьих следов. Чуть в стороне, наискось, реку пересекала цепь глубоких парных вмятин: прошел какой-то зверь. Было безветренно и даже почти тепло. А может быть, тепло просто еще не ушло из тела, разогретого ходьбой по цельнику.

— Тайгой любуетесь, Женя? — спросил подошедший Дрыхлин. — Я тоже люблю тайгу. Привык за пятнадцать лет бродячей жизни.

— И никуда не выезжали?

— Ну что вы! Каждый год бываю на Черном море.

— Так уж и старые?

Дрыхлин хохотнул. Спросил:

— Видите, глухарь купался?

— Где купался?

— В снегу, Женя. Вон следы. А вот и ямка... Нетронутые еще места.

— А что это за рогатки вы разглядывали в зимовье?

— Это, Женя, охотничий инструмент. На нем шкурку соболя растягивают.

— Никогда не видел соболя.

— Королевский мех! Самый красивый — игольчатый соболь. Представляете, по черному — серебряные иглы. Шедевр природы! Я уж не говорю о рыночной стоимости.

— А сколько он стоит, игольчатый?

— Вашей бамовской зарплаты не хватит.

Савин подумал: «А кто же их носит, такие дорогие шкуры?» И тут же вспомнил магазин мехов в Столешниковом переулке, куда он забрел как унылый попутчик своей королевы, увидел ее нервные пальцы, разглаживающие мех шубы, на которой висела бирка с четырехзначной цифрой. Потом возле шубы появилась красивая фарфоровая женщина с плавными жестами, а с ней невзрачный носатый мужичок, выплативший враз эту несусветную из четырех цифр сумму...

Мелькнул кадр из прошлого и исчез. Не место ему было в этой боголепной тишине уходящего дня.

Дрыхлин потоптался на месте, ушел в зимовье. Савин еще постоял, чувствуя, как густеет вечер и ползут с той стороны реки глубокие тени. Запахло жилым. Из трубы потек дым, белым рукавом потянулся вверх и, расширяясь, стаивал, запутавшись в лапах лиственниц.

Когда Савин вошел в зимовье, иней по углам уже не курчавился. Давлетов зажег керосиновую лампу, стоявшую на столе. Стал вставлять в горелку стекло, оно тут же лопнуло.

— Горожанин вы, Халиул Давлетович, — сказал Дрыхлин. — Разве можно холодное стекло на огонь?

— Никак нет, — ответил тот. — Деревенский. А хозяину завтра «летучую мышь» подарим.

Давлетов достал из своего вместительного рюкзака толстую амбарную книгу, из внутреннего кармана полушубка — свой любимый (не стынет на морозе) химический карандаш и сосредоточенно, с тугими раздумьями стал писать при свете коптилки. Поначалу Савину казались странными эти ежедневные записи, потом стало просто любопытно, что же такое начальник пишет. Была возможность заглянуть за серый переплет. Но Савин пересиливал любопытство, хотя Давлетов несколько раз за эти десять суток и оставлял книгу без присмотра. А позавчера вдруг сам предложил познакомиться с записями и вроде бы даже потерял на тот миг невозмутимость:

— Секрета не делаю.

На первой странице синим фломастером было написано: «Тем, кто будет изучать историю строительства Байкало-Амурской магистрали».

Далее шли обычные дневниковые заметки. «Я — руководитель десанта. Наша задача — доставить на место будущей станции землеройную технику, оборудование для строителей и емкости с горючим, уточнить места карьеров с допустимым плечом возки до места отсыпки, поставить две вертолетные площадки...» «Дал указание Савину произвести обмер скального прижима и установить...» «Опережаем график почти на сутки...»

Вот уж не думал Савин, что непроницаемый Давлетов так хочет зацепиться за историю. Упрямый он мужик, может быть, и зацепится. Если уж что-то ему поручили, то расшибется, а сделает от сих и до сих. Лобастый, как ГТТ, на котором они сегодня ехали, с короткой шеей, коричневой и шершавой, как печеный блин, с могучей лысиной в подкове седого ежика, он выглядел крепким и здоровым, хотя ему было за пятьдесят. Казалось, он жил по раз и навсегда заведенному будильнику. Ежевечерне скоблился до синевы при свете «летучей мыши» опасной бритвой, выливал на лицо две пригоршни одеколона и, крякая, до красноты растирал щеки. И заставлял бриться всех, категорически отрицая таежные бороды.