Читаем без скачивания Правитель страны Даурия - Богдан Сушинский

– Сведения, поступавшие от наших агентов, засвидетельствовали лишь тот факт, что его группа с боями дошла до Байкала. О том, как именно он прошел Сибирь до самого Урала – можем лишь догадываться. Хотя то, что он и в самом деле прошел её – уже факт. Где он потом бродил по российским равнинам, сие мне, в соболях-алмазах, неведомо. Письменного отчета от него не поступало, да этого и не требовалось. А вот, как реагировали на его появление в пределах рейха германские газеты и власти – это нам, как и вам, господа, известно из газет.

– Мы знаем, газетчики были восхищены, – сухо признал Судзуки.

– Они все еще восхищены, – уточнил Семёнов. – Верится, что и Европу этот казак тоже со временем одолеет, а возможно, и Америку. Есть в нем что-то такое… не позволяющее поставить рядом с ним сотни других рубак, есть…

– В свое время и мы получили от одного из агентов сообщение, что появление Курбатова зафиксировано в Воронеже, в зоне действия нашей тамошней агентуры. Больше сведений не поступало, больше сведений… Но пока он странствовал, германцы отходили все дальше на запад. Возникало опасение, что переходить линию фронта Курбатову придется уже под Берлином. Это, знаете ли, сразу же свело бы на нет все наши усилия, свело бы на нет…

– Так что будем предпринимать, в соболях-алмазах? Послать еще одну группу, но уже через Казахстан? И чтобы маршем, без диверсий?

– Вам нужно послать несколько групп. Больших групп. Не в Германию, а туда, за Амур, – вновь заулыбался Судзуки. – Мы создали армию Семёнова здесь, а нужно было – за Байкалом и на Дальнем Востоке.

– Но нам не удастся создать там целую армию. Кое-какое подполье – да. Небольшие отряды могут просуществовать месяц-другой, да и то лишь в ожидании наступления. Что ни говори, а зимой в сибирских лесах долго не попартизанишь.

– Нужно формировать боевой корпус за Байкалом, – въедливо улыбался собеседник, указывая корявым пальцем куда-то в пространство, словно бы и не слышал объяснений командующего. – Когда начнет воевать корпус, армия Семёнова тоже пойдет за Амур. Вы ведь этого хотите, генераль? – слово «генерал» Судзуки так по-настоящему и не освоил, хотя в последнее время – очевидно, благодаря общению с белоэмигрантами, – русский его стал намного чище и богаче. Вот только слово «генераль» у него по-прежнему звучало на французский манер.

– И что мы там станем делать, позвольте вас спросить? Пока мы поднимем восстание, Советы разделаются с Гитлером и перебросят к Амуру столько дивизий, что те сапогами нас затопчут. Фронтовиков бросят, прошедших всю Европу, победителей! Какие силы я смогу противопоставить им, если ваша Квантунская до сих пор ни одного брода через Амур не прощупала?

– Мы вам поможем, господин генераль, мы вам… Мы дадим вам оружие. Вы сможете мобилизовать свой русский резерв…

«Да они же предают тебя, в соболях-алмазах! – вновь вспылил Семёнов, поняв, к чему клонит Судзуки. – Они вышвыривают тебя за дверь, как шелудивого пса – на съедение голодной волчьей стае. Вот чем они платят тебе за всю твою службу! Сабельно, азиат вашу мать, сабельно…»

– Коль уж выступать за Амур, то вместе, господин генерал, – впервые за весь разговор употребил Семёнов тот истинный чин, в котором пребывал мнимый переводчик.

– Генераль? – удивленно переспросил «переводчик».

– Да, вы – и есть тот самый генерал Судзуки. Мне это прекрасно известно. И впредь давайте говорить как генерал с генералом.

Какое-то время он оцепенело смотрел на атамана, не зная, как следует реагировать на такое признание. Затем неожиданно взорвался:

– Правильно, я – генераль Судзуки. Но впредь вы, генераль Семёнов, будете знать только то, что вам надлежит знать. Сейчас надлежало знать, например, что я – капитан-переводчик Куроки.

– Если передо мной все еще находится капитан Куроки, тогда разговора у нас не получится, – закусил удила и главком. – С капитанами японской армии, да к тому же с переводчиками, я подобные темы не обсуждаю и операции за Амуром тоже не планирую. Не положено. Ранг и полномочия у капитана-переводчика не те, господин Судзуки, Куроки или как вас там на самом деле. Тем более что беседа наша проходит тет-а-тет.

Японец понял, что русский атаман прав, однако еще какое-то время продолжал отрешенно всматриваться в пространство за окном, словно монах, входящий в глубинную стадию нирваны.

– Правильно, беседа проходит тет-а-тет, – наконец примирительно проворчал он.

– …Если же Квантунская армия, – продолжал выплескивать свой гнев Семёнов, уводя Судзуки от болезненной для того темы конспирации, – не собирается воевать с Советами, тогда не спешите изгонять нас, белое воинство. Куда нам теперь? На погибель, что ли? Мы еще понадобимся вам здесь, в борьбе против китайских и маньчжурских повстанцев. Нам еще вместе придется сражаться и на Амуре, и на Сунгари. И не надейтесь, генерал, что, разгромив германцев, большевики позволят вам, союзникам Гитлера, хоть полгода продержаться в Маньчжурии и вообще в Китае. Так что вы еще молиться будете на моих казачков-рубак, потому что ни в одной схватке с красной Россией вам не устоять. Это я вам говорю, русский казачий генерал Семёнов.

– Когда русские разгромят германцев, мы с ними уже заключим мирный договор, когда русские разгромят… – в улыбке Судзуки не осталось уже ничего, свидетельствующего о такте и традиционной сдержанности самураев. – Сталин не решится переходить Амур и начинать другую великую войну – теперь уже в Азии. Так же, как мы не переходили Амур, когда он отступал к Москве.

– Просто вы еще не поняли, господин генерал, что имеете дело с коммунистами, в соболях-алмазах. Для которых слово чести и верности договору абсолютно ничего не значит.

– То есть вы считаете, они нападут на нас в любом случае? – предельно сузились глаза японца. Перегнувшись через стол, он приблизил свое лицо к лицу атамана.

– Я в этом уверен, в соболях-алмазах. И не хотелось бы дожить до того дня, когда придется вспоминать о моем предупреждении, уже находясь в плену у красных. В одном лагере с вами.

Судзуки нервно рассмеялся и откинулся на спинку кресла. Предсказание относительно лагеря красных показалось ему на удивление забавным.

– В плену? – вальяжно переспросил он. – Мы с вами? Я не терплю подобных пророчеств, господин генераль.

«А ведь Куроки-Судзуки, мать его… все еще не желает понимать, что прорицание мое не так уж комично выглядит, как ему кажется», – с грустью подумал Семёнов. Зато в ходе этого разговора он окончательно убедился: и в штабе Квантунской армии, и в управлении армейской разведки, и даже в правительственных верхах Токио, так до сих пор и не уяснили для себя, какую непростительную глупость совершают, пытаясь в разгар великой войны отсидеться за Амуром, словно юродивые – на пепелище.

33

Когда Сото появилась в номере атамана, они бросились в объятия друг друга в таком порыве, в каком влюбленные обычно пытаются либо скрыть отчаяние близкой разлуки, либо возродить безнадежно угасшие чувства.

Японка всегда преподносила собственное тело с каким-то особым артистизмом; она не отдавалась мужчине, а одаривала его изяществом плоти, красотой, лаской и умом. Но сегодня она превзошла себя во всем, способном покорить атамана. А, главное, он, возможно, впервые поверил, что это уже не игра гейши и не профессионализм соблазнительницы от контрразведки. За каждым конвульсивным движением её бедер, томностью вздохов и полётом рук скрывается сокровенная чувственность. И теперь уже не было для генерала ничего запретного в таком «плоде» постельной любви и не существовало ни йоты, омрачающей физиологизмом самые возвышенные порывы и фантазии.

Поскольку все это время номер генерала оставался открытым, офицер военной полиции, явившийся уточнить кое-какие детали покушения на командующего, увидел на тахте опьяненные страстью тела любовников и, вежливо откланиваясь, попятился назад, выяснять, не оплошал ли. Убедившись, что ошибки не произошло, он вновь вернулся к предусмотрительно приоткрытой им двери генеральского люкса, однако постучать не решился. Но не отважился и уйти.

Усевшись на лежавшую у порога циновку, японец по-монашески склонил голову и, закрыв глаза, стал прислушиваться к пьянящим стонам девушки. Обхватив голову генерала ногами и свесив их за могучие плечи, она предавалась безумию обряда любви каким-то странным и не совсем понятным для молодого офицера способом. Однажды он даже не выдержал и вновь на мгновение заглянул в номер, но, так ничего и не поняв в сути этой мистерии, устыдился не столько необычности её, сколько собственной, непростительной для самурая, каковым он надеялся когда-нибудь стать, слабости.

– Я хочу задать вам вопрос, который интересует японскую военную полицию, – молвил он, когда страсти за стеной наконец угасли и ему позволено было войти в атаманскую «опочивальню».