Читаем без скачивания Лейтенант и его судья - Мария Фагиаш

— Кто была эта актриса? Вы ее знали?

— Она уехала из города вместе с Дорфрихтером. Ее исчезновение вызвало целый скандал.

— Вы не сможете вспомнить, как ее звали?

— Нет, но я могу написать фрау Варга и спросить ее. Она будет просто счастлива оказать услугу.

Кунце поблагодарил капитана за содействие и проводил его до двери. С тех пор как на Дорфрихтера пало первое подозрение, его прошлое было тщательно изучено, особенно его образ жизни в различных гарнизонах, но результаты были скудными: командиры отзывались о нем как о блестящем офицере, подчиненные повсюду его любили. Личная жизнь его также протекала, насколько это было известно, нормально: невинный флирт, связи с легкомысленными замужними женщинами, посещение дорогих борделей, а со дня женитьбы — только времяпровождение дома с Марианной. В этот день Петер Дорфрихтер после обеда снова был вызван на допрос. Его щеки, нос и уши были пурпурно-красными. Как объяснил надзиратель Туттманн, он как раз совершал свою «прогулку по городу».

— Вы так себя погубите, — заметил Кунце.

— Было бы неплохо, оставить вас с этим нераскрытым преступлением, — негромко рассмеялся Дорфрихтер. — Но не волнуйтесь. Я собираюсь остаться живым и выйти отсюда полностью реабилитированным. Устраивает это вас или нет.

Кунце был задет этим вызывающим тоном.

— Не ведите себя так глупо, Дорфрихтер. Вы же не считаете всерьез, что я хочу подвести под приговор невиновного. Я вовсе не стремился получить это расследование, и оно не доставляет мне никакой радости, могу вас заверить. Оставим шутки и позаботимся о том, чтобы это прискорбное дело завершилось так или иначе.

— Прошу прошения, — вытянувшись по стойке «смирно», сказал Дорфрихтер.

Кунце перелистывал свои записи. Он был все еще возбужден, сильнее, чем был для этого повод, и он понимал это.

Дорфрихтер прервал молчание:

— Могу я задать вопрос, господин капитан? — После того как Кунце кивнул, он спросил: — Вы что-нибудь слышали о моей жене? Как ее здоровье? Родился ли ребенок?

— Нет, ребенок еще не родился, но со здоровьем у нее все в порядке. Она наняла адвоката, который сделает для вас все, что возможно.

— Спасибо. — Поведение Дорфрихтера было официальным. Если он и испытал облегчение, то вида не показал. — Вы разрешите мне еще один вопрос?

— Только один.

— Не знаете ли вы, господин капитан, что с моей собакой?

— Тролль находится здесь, в Вене, в ветеринарном институте.

— Почему? — Замешательство Дорфрихтера было неподдельным.

— Вы сказали, что капсулы с облатками покупали для собаки, так как пес иначе не хотел принимать лекарство. Мы хотим проверить, так ли это.

— Конечно так. Но если бы я знал, что будут мучить собаку, я бы этого ни за что не сказал.

— С ним ничего не случится. Я вам это гарантирую. С ним хорошо обращаются.

— Откуда вам это известно?

— Потому что я сам его туда отвел и убедился, что с ним будут хорошо обращаться. Я сам привез его из Линца. Первую ночь он провел у меня в квартире. Он спал, свернувшись на моем шелковом одеяле, если это вас интересует.

Обычно сдержанный лейтенант Стокласка был первым, кто хихикнул. Лейтенант Хайнрих последовал его примеру. Дорфрихтер сказал, смутившись:

— Простите меня, господин капитан!

Кунце продолжил допрос:

— Раз уж мы говорим о животных: ясно, что вы любите собак. А как насчет лошадей?

— Что вы имеете в виду?

— Я просмотрел отзывы о вашей спортивной подготовке. И ваши оценки в военном училище. Барон фон Кампанини был отнюдь не высокого мнения о ваших успехах в верховой езде.

Дорфрихтер молчал. После некоторой паузы он спросил:

— А какое это имеет отношение к циркулярам Чарльза Френсиса?

— Я не говорил, что это как-то связано с циркулярами. Я спросил просто из любопытства.

— Искусство верховой езды! — Дорфрихтер произнес эти слова так, как если бы это было проклятием. — Человеку нужно пройти ад, прежде чем он вообще будет принят в военное училище. Для начала нужно раздобыть рекомендацию от офицера командного состава. Свихнуться можно, пока ее получишь, — один неверный шаг — все насмарку. Наконец тебя допускают к общим экзаменам. Это происходит в январе. Примерно две трети справляются, остальные едут домой. В октябре восемнадцать дней подряд вой, стоны и зубовный скрежет. Вечером ты конченый человек и не можешь заснуть. Утром, еще до того, как идти в казарму, тебя выворачивает наизнанку. И наконец, вместе со ста пятьюдесятью другими ты готов сдавать решающие приемные экзамены. После двух лет остается только девяносто один человек, которые допущены к выпускным экзаменам. Военная география, вооружение, структура Генерального штаба и тактика боевых действий, история войн и организация вооруженных сил, топография и естествознание, укрепления, оборонительные линии и их преодоление. История культуры. Государственное право и международное право. Французский язык. Русский язык. И наконец — вот еще что — искусство верховой езды! Кроме того, картография. Добавьте полевые учения в обстановке, приближенной к боевой, с восхода до захода солнца без еды, изнуряющие марш-броски, при которых у некоторых ноги распухали так, что нельзя было снять сапог. Бесконечные скачки, от которых задница превращается в сплошную рану. И наконец после этих двух лет каторги — вообще-то вместе с экзаменами почти три года — все позади. Голова забита знаниями, как энциклопедия. Любой может перечислить все битвы Пунических войн, знает, где Веллингтон расположил свою конницу в битве при Ватерлоо, знает различия в толковании habeas corpus cum causa в наполеоновском и английском законодательстве и может спрягать французские неправильные глаголы. Но вся эта мудрость ему не поможет, если барон фон Кампанини не доволен тем, как он поднимает свой зад во время прыжка лошади через канаву. В будущей войне не будет места лошадям. Может быть, в самом начале, когда командовать еще будут эти старики генералы из XIX столетия. Тем не менее одна плохая оценка барона фон Кампанини может отбросить человека с одиннадцатого на восемнадцатое место…

Кунце терпеливо ждал, пока Дорфрихтер переведет дыхание. Терпение было тем, чему он, сын экономки, хорошо научился.

— Я считал, что вы закончили первый год двенадцатым.

— Так и было. — Последовала короткая пауза. — Человек, стоявший передо мной, покончил жизнь самоубийством.

— Что же его заставило?

— Откуда мне это знать? Он был не единственным. Один улан повесился. Командир пришел в ужас, так как он считал, что так офицеру поступать не подобает. Если мне не изменяет память, была еще одна попытка самоубийства. Человек вскрыл себе вены. Еще один пример mauvais goût![4] Он, правда, остался жив, но ему дали понять, что он должен уйти в отставку. Еще один умер во время учений от перенапряжения. Конечно, упор делался на выработку выносливости. Невыносимые марш-броски на сорок километров были не редкость. Ты можешь быть гением в тактике, но если не выдерживаешь темп в марше, тут же следует минус. Тот, кто писал этот учебный план, понятия не имел о существовании двигателя внутреннего сгорания.

Дорфрихтер сидел с лицом, покрасневшим от возмущения или от тепла, исходившего от кафельной печи; Кунце не мог решить, от чего именно. Ему внезапно пришла в голову мысль, что они поменялись ролями, возможно, еще при первой их встрече в Вене. Кунце был обвиняемым, а Дорфрихтер — обвинителем. Это было мимолетное чувство, но он должен сделать все, чтобы уйти от этого сценария, в который его завлекал Дорфрихтер. Иначе он, Кунце, проиграет в этой борьбе. «Какой борьбе? — спросил он себя. — За что я борюсь? За мое звание майора? За жизнь этого человека? Или за что-то другое, гораздо более важное, за что-то страшное, чему еще и названия нет?»

— Знаете ли вы, что почти все получатели циркуляра по оценке фон Кампанини являлись отличными всадниками? — спросил Кунце.

Дорфрихтер несколько успокоился.

— Нет. От меня ждали, что я это знаю? Честно говоря, я не могу уследить за вашей мыслью, господин капитан. Допускаю, что ваши вопросы должны меня запутать и вовлечь в противоречия. Я бы охотно пошел вам навстречу, если бы знал, куда вы клоните. Уж не хотите ли вы этим сказать, что я намеревался убить десять человек только потому, что они могли дольше, чем я, усидеть в этом проклятом седле?

— Молль этого не мог.

— Вы снова о Молле! Молль! Вы просто замкнулись на этой дряни!

— Почему вы называете его дрянью? Сегодня утром вы уверяли, что едва можете вспомнить о нем.

— Я этого высокомерного дурачка совершенно забыл, а вы просто помогли его вспомнить. Многое, о чем я забыл, сейчас снова вспоминается. Да, наши мнения во многих вопросах различались. Именно он был одним из самых глупых в классе.