Читаем без скачивания Собрание сочинений в 6 томах. Том 4 - Грэм Грин

— Да, я знаю, но теперь, кажется…

Он сказал так, будто речь шла о вещах, вполне естественных в нашем мире:

— Ее отца повесили в американской зоне. Во время оккупации.

— Понятно.

— Мать уехала с ней в Южную Америку. У них там жили родственники. Она, разумеется, была тогда ребенком.

— Но она все знает?

— Да, конечно. Это ни для кого не секрет. Она вспоминает о нем с нежностью, но у властей были все основания…

Я подумал: «Сможет ли мир когда-нибудь так же безмятежно парить в пространстве, как это, кажется, было сто лет назад?» В викторианскую эпоху люди держали свои тайны под замком, но разве такими тайнами теперь кого-нибудь испугаешь? Ведь Гаити не представляет собой исключения в здравомыслящем мире: это просто небольшой ломтик, наугад вырезанный из повседневности. Барон Суббота бродит по всем нашим кладбищам. Мне вспомнился «висельник» из колоды гадальных карт. Странно, должно быть, сознавать, что твоего сына зовут Анхел, а его деда повесили, но потом у меня вдруг мелькнуло в мыслях: а что бы почувствовал я сам… Мы не очень предохранялись, и вполне могло случиться, что мой ребенок… Он тоже приходился бы внуком карте из гадальной колоды.

— Ведь в конце концов, — сказал посол, — дети ни в чем не повинны. Сын Мартина Бормана {46} — священник в Конго.

Но зачем, недоумевал я, зачем рассказывать мне это про Марту? Рано или поздно, а оружие против любовницы становится необходимым; он сунул мне нож в руку, чтобы в злую минуту я поразил им его жену.

Лакей распахнул дверь и впустил еще одного гостя. Фамилию мне не удалось расслышать, но когда он, мягко ступая по ковру, подошел к нам, я узнал сирийца, у которого мы снимали комнату год назад. Он улыбнулся мне улыбкой соучастника и сказал:

— Ну как же! Я прекрасно знаю мистера Брауна. Не подозревал только, что вы вернулись. Как вам показался Нью-Йорк?

— Что слышно в городе, Гамит? — спросил посол.

— В венесуэльском посольстве еще один беженец…

— В один прекрасный день они, наверное, и ко мне пожалуют, — сказал посол. — На миру и смерть красна.

— Ваше превосходительство, сегодня утром произошла ужасная вещь. Они помешали похоронам доктора Филипо и увезли его гроб.

— Да, слышал. Но, по-моему, это только слухи, я им не поверил.

— Слухи правильные. Я там был, — сказал я. — Видел весь этот…

— Мосье Анри Филипо, — доложил лакей, и в наступившей тишине к нам подошел молодой человек, слегка прихрамывая, вероятно после полиомиелита. Я узнал его. Это был племянник бывшего министра — мы с ним познакомились как-то еще в те, лучшие, времена, — участник небольшого кружка писателей и художников, часто собиравшихся в «Трианоне». Он читал тогда свои стихи — гладкие, музыкальные, чуть декадентские и старомодные, с отзвуками Бодлера. Как это все далеко ушло. Единственное, что осталось памятью тех времен, — ромовый пунш Жозефа.

— К вам первый беженец, ваше превосходительство, — сказал Гамит. — Я был почти уверен, что вы явитесь сюда, мосье Филипо.

— О нет! — сказал молодой человек. — Я не за тем. Пока еще не за тем. Если не ошибаюсь, от тех, кто просит убежища, требуют обязательства не принимать участия ни в каких политических акциях.

— Какую же политическую акцию вы намерены предпринять? — спросил я.

— Плавлю старое фамильное серебро.

— Я не понял, — сказал посол. — Вот мои сигары, Анри. Закуривайте — настоящие гаванские.

— Моя дорогая и прекрасная тетушка все твердит о серебряной пуле. Но с одного выстрела можно не попасть в цель. Я того мнения, что их много понадобится. К тому же нам предстоит иметь дело не с одним дьяволом, а с тремя. Папа Док, шеф тонтон-макутов и полковник дворцовой охраны.

— Как хорошо, — сказал посол, — что американская помощь выразилась здесь в поставках оружия, а не микрофонов.

— Где вы были сегодня утром? — спросил я.

— Ехал из Кап-Аитьена и опоздал на похороны. Может, это и к лучшему. Меня задерживали у каждой заставы. Наверно, принимали мою легковушку за передовой танк армии завоевателей.

— Как там дела?

— Тихо, слишком тихо. Город кишит тонтон-макутами. Глядя на такое количество темных очков, можно подумать, что находишься в Беверли-Хиллс.

Он еще не кончил говорить, как вошла Марта, и меня зло взяло, когда она посмотрела на него первого, хоть я и понимал, что с ее стороны было бы неблагоразумно сразу обращаться ко мне. Она поздоровалась с ним теплее, чем следовало, на мой взгляд.

— Анри, — сказала она. — Я так рада, что вы здесь. Я за вас беспокоилась. Побудьте с нами несколько дней.

— Я должен быть у моей тетки, Марта.

— Ее тоже возьмите. И ребенка.

— Время для этого не приспело. Еще рано.

— Смотрите, как бы поздно не было. — Она повернулась ко мне с милой, пустопорожней улыбкой, которую держала про запас для вторых секретарей, и сказала: — Пока у нас не появятся свои собственные политические беженцы, мы будем считаться третьеразрядным посольством, не правда ли?

— Как ваш сын? — спросил я. Мне хотелось, чтобы мой вопрос был так же пуст, как и ее улыбка.

— Гораздо лучше. Он очень хочет видеть вас.

— Зачем я ему понадобился?

— Он любит побыть с нашими друзьями. Чтобы не чувствовать, будто его оттесняют.

Анри Филипо сказал:

— Если бы у нас были белые солдаты, как у Чомбе! {47} За последние сорок лет мы, гаитяне, сражались только ножами и битыми бутылками. Нам нужно хоть несколько человек с опытом партизанской войны. Горы на Гаити высокие, такие же, как на Кубе.

— А лесов нет, скрываться негде, — сказал я. — Их свели ваши же крестьяне.

— И тем не менее мы долго держались против американской морской пехоты. — Он добавил с горечью: — Я говорю «мы», но сам принадлежу к более молодому поколению. Мое поколение училось живописи — вы знаете, что картины нашего Бенуа теперь покупает Музей современного искусства (правда, за них дают гораздо меньше, чем за европейских примитивистов). Наших писателей печатают в Париже, а теперь они и сами туда перебрались.

— А какова судьба ваших стихов?

— Мои стихи были весьма музыкальны, не правда ли? Но под их музыку к власти пришел Доктор. Все наши негативы дали один этот огромный черный позитив. Я даже голосовал за него. Знаете, я ведь и понятия не имею, как обращаться с пулеметом Брена. А вы умеете обращаться с «бреном»?

— Это не сложная штука. За пять минут ее освоите.

— Тогда научите меня.

— Для этого нам прежде всего понадобится «брен».

— Нарисуйте мне карандашом на бумаге и покажите