Читаем без скачивания Просвещенные - Мигель Сихуко

Фурио:

— Это верх паскудства.

Я:

— Но у Криспина не было наследства, и он жил не в…

Фурио:

— Пожалуй, даже гнусного паскудства.

Поэтесса заканчивает свое выступление, все аплодируют. Я тоже хлопаю — хорошо, что стихи кончились. Она сходит с помоста, и вместо нее водружается толстый мужчина в такой же блузе. Он хлопает себя ладонями по груди и в том же возвышенно-тягучем стиле читает белый стих о сварщике в Абу-Даби, который продал душу йеменскому предсказателю в обмен на певческий талант. Придя в барак, сварщик поет своим товарищам по работе песни о родине, по которой все они тоскуют. И слова этих песен так ранят их сердца, что они перерезают ему горло. И поэт склоняет голову, как будто ему перерезали горло. Стоящая сбоку троица в таких же блузах с надписью «Фем-Азия» хлопает с особым энтузиазмом. Где-то в конце зала мобильный оповещает о поступившем SMS. Поэт поднимает глаза к потолку и, прищелкивая пальцами, начинает читать следующий стих о праздношатающихся влюбленных.

Поэт:

— Там, в торговом центре «Лупас-Ленд»…

Рита (лишь слегка приглушив голос):

— Дорогой мой, неужели вы думаете, что писатель, обличающий коррупцию, способен ее искоренить?

Поэт:

— …у мужского туалета…

Фурио:

— От книги про секс не забеременеешь. Видишь ли, паре, дело тут не в этих несчастных «Мостах». Это могло быть сколь угодно яркое разоблачение, да только всем уже давно известно, что мы живем в феодальном государстве.

Поэт:

— …у витрины с твоими туфлями…

Рита:

— Я искренне считаю, что Криспину это было нужно, чтобы оправдать свою эмиграцию, чтобы убежать от здешних реалий.

Поэт:

— …у веселой пчелки…

Фурио:

— Все дело в — кавычки — ли-те-ра-ту-ре — конец цитаты. Она ни на что не способна. Мы должны перековать свои перья на орала, а орала на мечи.

Поэт:

— …у сочных фруктов…

Рита:

— Прием! Специально для Фурио последние известия с планеты Земля: сегодняшние революции вершатся в интернете. Семидесятые закончились, товарищ. Преподобный Мартин воскресил Господа. Красные книжечки мы повыбрасывали много лет назад, чтоб дети случайно не прочли.

Поэт:

— …у ледяного круга для катанья…

Рита (продолжая):

— Теперь мы платим за ипотеку, частную школу и уроки балета. Диктатура Эстрегана долго не продержится. Память о Маркосе заморожена и при первом же отключении электричества окончательно растает. Может, в виде медузы…

Поэт:

— …где каждого парнягу гнет…

Фурио:

— Ну не знаю! Фердинанд Маркос-младший и прочее маркосовское отродье сегодня на самом верху. О чем ты говоришь, если Имельда[124] была членом конгресса. Мы слишком быстро позабы…

Поэт:

— …в кабинке, как в гробу…

Рита:

— Что мы забыли? В сегодняшней «Газетт» Бансаморо говорит, что экономический бум не за горами.

Поэт:

— …мужского одиночества…

Фурио:

— Бансаморо хочет установить свою династию. Бум искусственный и держится на переводах от гастарбайтеров. Третий мир жирует на доллары первого.

Поэт:

— …как бабочка в стеклянном коконе…

Я:

— Я не был здесь несколько лет, но заработки иностранных рабочих, похоже, действительно стимулируют инвестиции.

Поэт:

— …пивной бутылки…

Рита:

— У Вигберто Лакандулы не срослось.

Поэт:

— …на моей тарелке…

Фурио:

— Бедняга стал рабом на очередной пирамиде Хеопса.

Поэт:

— …мой рот — моя ложка. Мой член — трепетный нож.

Рита (повышая голос, чтобы заглушить поэта):

— Вот что, дорогой, я не престарелый бунтарь, как наш добрый Фурио. На самом деле, чтобы писать правду, чтобы проливать свет, нужно быть журналистом. С тех пор как Мутю Диматахимик зарезали возле редакции в восемьдесят первом, у нас так и не появилось бескомпромиссных правдолюбов…

Фурио:

— Это было в восемьдесят втором. Я до сих пор уверен, что это был заказ Маркоса. Старик Авельянеда так и не оправился после потрясения. Если б не ребенок, за которым надо было присматривать, он пошел бы по той же дорожке, что и этот пидор Криспин.

Рита:

— Раньше я думала, что Мутя погибла напрасно. Ведь журналистов до сих пор отстреливают. Но это естественно, когда в бесправной стране есть какая-то свобода прессы. Что касается Криспина… Ну кто поедет в Штаты убивать всеми забытого старика, пишущего книгу, которую никто не видел? Как только киллер доберется до Штатов, ему снесет голову распродажами от производителя, и только его и видели.

Фурио:

— Обнаружен в Западном Голливуде, работает распорядителем в закусочной, грин-карта, все дела.

Рита:

— Если кто и хотел убить Криспина, то только сам Криспин.

Фурио:

— А в определенный момент и каждый из здесь присутствующих. В «Автоплагиаторе» он хорошенько по всем прошелся…

Рита:

— Правда глаза колет.

Фурио:

— Но только Криспину хватило бы злости убить человека. Себя в том числе.

Рита:

— В особенности себя.

Фурио:

— У каждого свой предел падения.

Я:

— Вы правда считаете, что это было падение? Но он лауреат многих премий. Благодаря ему мир обратил внимание на нашу национальную литерату…

Фурио:

— Премии — это литературная лотерея, паре. Премия не сделает тебя пилотом. А если по счастливой случайности ты и оказался у штурвала, вовсе не обязательно быть таким гондоном.

На сцену выходит третий стихотворец и начинает читать на тагалоге. Рубашка на нем такая же, плюс на голове повязан плетеный аборигенский шарфик. Его стихи оказываются переводами из Эмили Дикинсон. Он сердито выкрикивает каждое слово, правой рукой, как львиной лапой, акцентируя рифмы.

Я:

— А может, его беспокоило что-то, помимо творческого кризиса?

Рита:

— Знаете, с кем вам нужно переговорить? С Марселем Авельянедой. Если кто что-то и знает, то это он.

Фурио (ухмыляясь):

— Да, удачи тебе. Ты сначала попробуй его разговорить, а потом остановить его разглагольствования о том, каким никчемным писакой был Криспи.

Я:

— А вам нравится что-то из его произведений? Например, его шедевр — «Из-за те…»

Фурио:

— «Дахил Са’Йо»? Не хватает подлинности. Он не смог ухватить суть филиппинского характера.

Рита:

— Проблема этой книги в том, что при всех потугах стать новым словом в литературе на самом деле она весьма старомодна.

Фурио:

— Когда он честно старался добиться признания, мне он был симпатичнее.

Я:

— А «Европейский квартет»?

Фурио:

— Элитизм чистой воды.

Я:

— Трилогия «Капутоль» была довольно…

Рита:

— Ну что вы! Слишком манилоцентрично.

Я:

— А «Красная земля»? В конце концов, это книга про крестьян-марксистов…

Фурио:

— Слишком провинциально.

Рита:

— И спорно.

Я:

— «Просвещенный»?

Рита:

— Фу! Постколониальный мачизм.

Я:

— Полагаю, «Автоплагиатор» вам тоже не понравился.

Фурио:

— Это как раз было в тему.

Рита:

— И то только потому, что хуже некуда. Позлорадствовать мы все любим.

Фурио:

— Нет, сестренка. Криспин действовал от души и без оглядки. Но если уж собрался высказать всю правду сильным мира сего, важно, чтоб они не заскучали. Пусть лучше смеются.

Рита:

— Проблема «Автоплагиатора» в том, что это книга в большей степени о филиппинцах, чем для филиппинцев.

Фурио:

— Из тех книжек, что так любят американцы и так ненавидим мы. Мы должны писать для своих сограждан.

Рита:

— Согражданок.

Я:

— Почему ж тогда за границей ее никто не хотел издавать?

Фурио:

— А почему филиппинцев вообще так мало печатают? Вот потому же.

Я:

— Была ли у Криспина тайна, что-то, о чем он сожалел или…

Рита:

— Я же говорю — спросите Марселя. Когда еще в семидесятых распались «Пятеро смелых», Криспин сильно изменился. Из-за этого он и уехал в Штаты.

Фурио (глядя на выступающего поэта):

— Я-то всегда считал его скрытым педерастом. Они с Авельянедой были любовниками. Потому так и разосрались.

Рита:

— Довольно гомофобии! У нас всегда так, когда есть чему завидовать.

Фурио:

— Да брось! Даже свою кончину он срежиссировал в типично пидорской эстетике. Раскинув руки. Только креста и не хватало.

Рита:

— Или пентаграммы.

Фурио (хихикая):

— Вот это была бы тема.

Рита:

— Избитая тема. В каждом бестселлере есть пентаграмма.

Фурио:

— Чуешь зловещую закономерность? А ты свою душу заложила б?

Рита:

— За что?

— За деньги, — говорит Фурио, — чтоб на виллу в Италии хватило. Виллу Гора Видала видала?[125]