Читаем без скачивания На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917 - Валентин Левицкий

Перед выходом из барака, у самых дверей я увидел лежащего фельдфебеля 1-й роты прапорщика Петюкевича. Еще за год до войны бравый старик праздновал, при торжественной обстановке, тридцатилетнюю службу в полку. Несмотря на солидные годы, он в Кеприкейских боях выказал не раз храбрость и распорядительность. Сейчас он лежал с простреленными обеими ногами.

Я поднимался по узкому ущелью без дороги по глубокому снегу. Орудийный огонь стих, ружейная стрельба как будто стала удаляться. Навстречу опять вереница раненых; одни шли, других несли, а некоторые ползли. Пришлось одного туркестанца усадить на лошадь и отправить к перевязочному пункту. Стрелок был ранен в бедро еще ночью, надеялся на свои силы и хотел пройти несколько верст до шоссе, но по пути упал, отморозив себе ноги.

Наконец я добрался до подошвы Гуссен-Ага-Юрта, где нашел телефонную станцию своего полка. Начальник связи поручик Алавидзе торопил людей восстановить связь с Туркестанским полком, прерванную только что прошедшей вперед артиллерией. От него я узнал, что батальоны кубинцев наступали на перевале в направлении высоты Гель и балки Кизил-Чубух-Дере. Перевал взят, и бой сейчас шел за ним восточнее Бардусской дороги.

Я взял направление на восток и стал приближаться к полю боя. В полверсте, а может быть, и больше, от перевала, поднимаясь на маленький бугор, я услышал голос полковника Херхеулидзе. Старик был от раздражения вне себя и кого-то на родном грузинском языке ругал на чем стоит свет. Когда я поднялся, то увидел полковника и перед ним стоявшего навытяжку солдата.

– Посмотрите, поручик, на этого подлеца, – обратился ко мне полковник. – Единственный трус, оказавшийся в нашем полку, да еще мой земляк из соседнего села. Скотина, спрятался в овраг, зарылся, как крот, в снегу и ждал, пока все утихнет. Да я тебе, трусливая собака, сейчас твою башку раздолблю вот этой палкой! Осрамил меня и себя. Приеду домой, всем бабам расскажу, какая ты дрянь. Убирайся сейчас же вперед, – солдат повернулся и поплелся в сторону стрельбы, провожаемый новыми очень сильными эпитетами полковника.

– Да, поручик, если бы вы знали, – говорил мне полковник, – как я жалел утром, что вас не было с нами. О наступлении я не говорю. Куда же вам было двигаться с этими полупушками по такой снежной глубине, но как вы были нужны, когда противник перешел на нас в контратаку. Вы знаете, эти гололобые[89] так нажали, что я думал, дело кончится дрянью. Отбросили левый фланг почти до Гуссен-Ага-Юрта, а дальше хоть лети в овраг до самого шоссе. Спасибо офицерам и людям. Остановились и таким метким огнем встретили врага, что тот, потеряв добрую половину, с трудом отошел к своим окопам. А дальше мне больно рассказывать. Батальоны шли выше колена в снегу, и людей косила, как траву, безжалостная смерть. Третий батальон, приняв в штыки противника, после короткой схватки очистил перевал и всю дорогу. Сейчас бой идет за дорогой. Прошу вас с пулеметами вперед, очень возможно, что противник нас вновь атакует. Двигайтесь, пожалуйста, вот на эту высоту.

Полковник, чтобы показать мне направление, поднялся со мной на небольшой гребень. Мне представилось то зрелище, остроту впечатления которого я переживаю включительно до сегодняшнего дня. Впереди в двух тысячах шагах, на длинном гребне, около двух верст тянулись брошенные противником окопы. Ближе к нам, разбросанные по всему большому пологому скату, лежали наши убитые. На первый взгляд казалось, что это поддержки перешедших гребень цепей, и только неподвижные их различные позы говорили о том, что их всех нет уже в живых.

– Вот что стало с нашим дорогим полком, – проговорил полковник дрогнувшим голосом, сняв папаху и широко крестясь.

С минуту и он, и я, и моя команда стояли в каком-то оцепенении.

– Команда, стройся, влево марш, направление на высоту, – скомандовал я и пошел вперед.

He доходя до линии брошенных неприятелем окопов, я снялся с вьюков и перешел в цепь. Через несколько минут я с пулеметами влился в роты. Противник, удерживаясь на буграх перед горой Гель и Кизиль-Чубухской балкой, упорно оборонялся, но около 3 часов дня, преследуемый нашим огнем, отошел на гору Гель и в глубь балки. Бардусский перевал окончательно был взят кубинцами и туркестанскими стрелками не слишком дорогой ценой.

К сумеркам правый фланг первого батальона соединился с левым флангом частей полковника Нагорского, наступавшего с Верхнего Сарыкамыша. На линии перед противником остались пластуны и туркестанцы. Кубинцы отошли на гребень вдоль дороги. Вечером подошли 2-й батальон и команда разведчиков. Длинной черной лентой убегая в темноту, тянулись брошенные противником окопы. От них веяло тоской и смертью. Много легло наших, чтобы добыть их. Еще больше обескровленных и искалеченных пришлось вынести с поля брани, но потери с лихвой были отомщены.

Окопы противника в полном смысле слова были завалены трупами, и приходилось поражаться его необычайной стойкости и самоотверженности. Окопы были сложены из снега, камня и бревен, так как промерзшая земля не позволяла врыться в нее. Умирая тысячами, они хотели спасти весь свой корпус, стоявший на Турнагеле, и обеспечить ему выход через перевал, но сделать этого они не смогли.

Бесспорно, что на войне самые сильные переживания человека бывают в бою, но по тяжести ощущения эти переживания можно наблюдать и после боя, когда бойцы начинают недосчитываться товарищей.

Эта печальная математика войны есть неизбежный результат всякой победы или поражения, где за единицу измерения берется человеческая жизнь или его ранения. Потери за истекший день в трех батальонах выразились около трехсот убитыми и около тысячи двухсот ранеными. Несмотря на ряд бессонных ночей, всем было не до сна. Слишком много было пережито за истекший день, чтобы забыться сном, а кроме того, приходилось считаться и с тем, что противник с отчаяния попытается нас отбросить с перевала, чтобы за ночь уйти в направлении Бардуса. Перейдя гребень, я спустился к маленькому костру. На сложенных патронных ящиках сидел полковник Херхеулидзе и диктовал донесение в штаб полка. Один из офицеров при свете костра записывал в полевую книжку.[90]

– Вечером на 19 декабря, – начал полковник тихим голосом, – я получил приказание двинуться из Верхнего Сарыкамыша с 1-м и 3-м батальонами к высоте Гуссен-Ага-Юрту, откуда совместно с Туркестанским стрелковым полком (кажется, 14-й) я должен был атаковать Бардусский перевал с западной его стороны.

Перевалив Чемурлы-Даг ночью, я подошел к указанной мне высоте. Согласно полученным мной указаниям, я должен был составить правый боевой участок и наступать в направлении горы Гель левым фланговым включительно до балки Кизил-Чубух-Дере. Левый боевой участок составляли туркестанцы, и они своим левым флангом должны были продвинуться до молоканской кочевки. В распоряжении у нас был дивизион горной артиллерии, занявшей позиции на Гуссен-Ага-Юрте.