Читаем без скачивания На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917 - Валентин Левицкий

Развернувшись, мы с рассветом перешли в наступление. Движению боевого порядка очень препятствовал глубокий снег, и, как следствие этого, я, еще не дойдя до ближней дистанции, имел уже значительный урон. В девятом часу противник сам перешел в контрнаступление, тесня наш центр к Гуссен-Ага-Юрту. Боевой порядок принужден был податься назад, но затем, встретив противника огнем, мы отбросили его к своим позициям. В одиннадцатом часу мы вновь перешли в наступление. На расстоянии восьмисот шагов до линии противника пришлось двигаться в атаку под губительным огнем. Во втором часу перевал был в наших руках, а к трем часам противник отошел к горе Гель. Потери пока в точности не могу сообщить, но они как в офицерском составе, так и у нижних чинов велики. Прошу спешных распоряжений о доставке патронов и горячей пищи.

Подписав донесение, полковник приказал отправить его в штаб полка.

– Кроме того, прошу вас, прапорщик, – обратился полковник к писавшему донесение, – отправьте казначею полка при записке для посылки родным шашку и портсигар убитого поручика Ульянова и эти три рубля ефрейтора первой роты (фамилию я не помню), которые покойник перед смертью просил переслать своим родным. Вот вам солдатское наследство.

Полковник полез к себе в карман, достал бумажник и, вынув из него деньги, передал их офицеру.

Ночь, вопреки всяким ожиданиям, прошла спокойно. Утром 20 декабря около восьми часов из балки вышла к нам партия противника с белым флагом. Один из них на ломанном русском языке заявил нам, что в балке хотят нам сдаться в плен около двухсот человек, но не решаются выйти, боясь нашей стрельбы. Мы его убедили, что огня с нашей стороны не будет, но при условии, если они выйдут без оружия, держа руки поднятыми вверх.

Минут через двадцать нам сдалось около двухсот человек при двух офицерах и одном враче. Пленных сейчас же отправили в Сарыкамыш, кроме врача и нескольких санитаров, которым разрешено было собрать из окопов раненых неприятельских солдат. Около десяти часов дня нам стало известно, что отряд генерала Баратова вышел во фланг противнику и нанес ему у Девика сильное поражение, причем им было захвачено около десяти орудий и много пленных. В продолжение целого дня к нам являлись перебежчики. Они жаловались на крайне тяжелые условия и, главным образом, на голод. Кухонь нам не подвезли, так как дорога из Верхнего Сарыкамыша хотя и была в наших руках, но находилась под огнем противника. Пришлось ограничиться и на сей раз холодными консервами и чаем. Пленный врач также был позван на нашу скромную трапезу. Ему, как воспитанному человеку, очень неловко было показать свой голод, но скрыть этого он не мог.

Полковник Херхеулидзе попросил поручика Кондахчиани, отлично знающего турецкий язык, перевести врачу, что пусть он не смешивает настоящий русский чай с той бурдой, которую он сейчас пьет. Врач, в свою очередь, попросил передать нам, что он отлично знает русский чай, а еще больше русское хлебосольство.

– Передайте, кроме того, господину полковнику, – обратился он, смеясь, к поручику Кандахчиани, – что я с сегодняшнего дня с лошадиного положения перешел на человеческое.

Этих слов мы не поняли, и нам показалось, что поручик ошибся переводом. Заметив наше недоумение, врач добавил:

– В продолжение пяти дней мы питались лишь поджаренным ячменем, вспоминая о хлебе как о минувшей роскоши.

Не совсем тактично было со стороны нашего переводчика, когда он спросил врача, что будет делать Турция после того, как англичане завладеют Дарданеллами и Константинополем. Врач переменился в лице и уже волнующимся тоном ответил:

– Англичане никогда не возьмут Дарданелл. Если вместо них были бы вы, то тогда я мог усомниться в неприкосновенности нашей столицы. Эта нация может побеждать только за чужой счет, и вы ее скоро хорошо узнаете.

Хотел ли врач преподнести нам комплимент или же он был ненавистник английской расы, но разговор принял не совсем уместный характер, и полковник перевел его на другую тему.

Поблагодарив нас за гостеприимство и за помощь его раненым собратьям, врач вместе с другими пленными отправился к нам в тыл.

21 декабря команда разведчиков, пущенная в Кизил-Чубухскую балку для разведки, была встречена в лесу огнем. В девятом часу противник выпустил по нашему расположению несколько шрапнелей и почему-то замолчал. В час дня мы получили приказание атаковать гору Гель и продвинуться в глубь балки. Во втором часу моя команда и пулеметная команда пластунов, всего 16 пулеметов, открыли огонь по высоте, а цепи нашего полка и пластунского батальона перешли в наступление. Туркестанцы наступали по балке и влево от нее. Противник встретил сначала нас огнем, но затем, прекратив его, выкинул белый флаг. Навстречу нам стали выходить сотни безоружных турецких солдат. Это не были уже гордые и храбрые османы, как они себя называли, а люди, потрясенные поражением, голодом и нуждой.

Ночь мы провели на горе Гель, где утром узнали о полной сдаче нам всего 9-го корпуса во главе с командиром его Исхан-пашой, а также об отходе части 10-го корпуса в сторону Ольт. Целую ночь и весь день 22 декабря к нам подходили в одиночку, партиями, а иногда целыми ротами сдавшиеся в плен. Их отправляли напрямки через лес к железнодорожной станции. Турнагельский лес и балка сделались могилой 9-му турецкому корпусу. На каждом шагу, почти у каждого дерева приходилось натыкаться на трупы павших или замерзших неприятельских солдат. Они сидели и лежали в различных положениях, иногда напоминая своими позами живых.

Бродя по лесу, я наткнулся на пулемет, за ним сидел наводчик, спрятавший голову за щит. Создавалось впечатление, что он каждый момент откроет огонь, но машина молчала, а человек сидел без движения. Он был мертв. Пуля, пробив кожух, пронзила ему грудь, очевидно, задев сердце. Еще дальше я увидел группу человек в шесть. Они сидели вокруг костра, склонив головы, кто на сторону, а кто вовнутрь. Я подошел к ним вплотную. Костер давно уже погас, а вместе с ним и их жизнь. Но самые тяжелые картины пришлось увидеть в балке. Здесь стояло десятка два круглых палаток. Они были полны замерзшими турками, лежавшими вплотную друг к другу. Это был перевязочный пункт противника, где раненые после перевязки должны были оставаться в продолжение недели без крова и пищи и тут же находили себе смерть.

Поднимаясь назад в Турнагель, я увидел брошенную неприятельскую батарею. Я воочию убедился в той точности и в разрушительности, какую причинили наши мортиры противнику. Позиция батареи была покрыта большими черными воронками, щиты поцарапаны и выгнуты осколками, большая часть прислуги оказалась перебитой. Безжалостный огонь не пощадил и животных. Внизу, немного дальше брошенных порядков, валялось несколько трупов убитых лошадей.