Читаем без скачивания Мистер Ми - Эндрю Круми

И вот я уже лежал на диване совершенно голый, стараясь не дрожать, чтобы не отпугнуть Катриону, и с отчаянным вниманием слушая песню «Моя любовь — как красная роза». Тем временем Катриона принялась экспериментировать с той частью моей анатомии, которая, по моим понятиям, не должна даже упоминаться в учебной программе, особенно в лекциях для девушек. Странным образом, мне вовсе не хотелось сопротивляться; я напомнил себе, что Катриона в некотором роде нечто вроде медицинской сестры, и я позволил ей сосредоточить свое внимание с объективностью, которую я был готов разделить, на моем membrum virile, главу о котором они, по-видимому, проходили по анатомии. Она гладила его, перекидывала справа налево, поднимала и бросала, так что он шлепался, как выпрыгнувшая из воды форель. Все это совсем не походило на те домашние задания, что нам давали в университете, когда я был студентом. Она даже, кажется, ничего не записывала в тетрадку, поскольку обе ее руки были заняты научными изысканиями.

Боюсь, что это продолжалось чересчур долго. Из вежливости я не возражал, но потом понял, почему она так старалась: ей не только надо было изучить мой орган во всех подробностях, но и привести его в определенное состояние; я бы с удовольствием ей в этом помог, если бы только знал как: мне ужасно хотелось с этим покончить и вернуться к своим обычным занятиям.

Наконец аппарат был готов, и Катриона принялась ритмически его массировать движениями, напомнившими мне движения миссис Б., натиравшей на терке сыр. Я полагал, что Катриона подсчитывает эти движения, готовя отчет о своей работе, который к концу семестра должна представить руководителю семинара. Однако я, к сожалению, к этому времени особенно остро ощутил вредоносное действие компьютера на мой организм, которое уже не ограничивалось резью в глазах, вибрацией нервных центров, взывающих к поисковым программам и видеосвязи, и ощущением умеренного жара во всем теле. Со мной происходило что-то невообразимое — мне казалось, что я на грани сердечного приступа или даже смерти, хотя у меня по-прежнему не было желания этому сопротивляться. И вот наконец в глазах у меня вспыхнул ослепительный свет, все мое тело содрогнулось, и я усомнился, что поступил правильно, отказавшись от пыльного книжного мусора и купив машину, преобразившую мою жизнь.

Катриона оставила меня в покое. Я приоткрыл один глаз и увидел, что она комкает бумажную салфетку. Никаких учебников или тетрадей не было и в помине: эта удивительная девушка делала все по памяти. Она встала и вышла из комнаты, а я решил, что, наверное, мне уже можно одеваться. От всех потрясших меня симптомов осталась только боль в руке и груди, которая вскоре прошла.

Закончив свое домашнее задание, Катриона пошла наверх принимать, по обыкновению, ванну. «Когда же она будет писать отчет о работе, проделанной в течение семестра?» — подумал я, завязывая галстук. Приключившийся со мной странный приступ заставил меня задуматься, не стоит ли мне поменьше «бродить» по Интернету.

Когда Катриона вернулась, я опять спросил ее, сколько я ей должен. Она сказала, что возьмет только половину обычной платы, хотя я настаивал, чтобы заплатить ей вдвое. В конце концов мы остановились на пятидесяти фунтах. Она обещала купить еще пилюль для моего мочевого пузыря, а я напомнил ей, что ей больше незачем терпеть нездоровую атмосферу массажного салона, поскольку она может готовить домашние задания у меня дома.

— Желаю вам повеселиться на вечеринке, — сказал я на прощание и даже, поддавшись минутному порыву фривольности, попросил ее принести мне оттуда надувной шарик. Впрочем, назавтра мы оба забыли об этой просьбе.

С тех пор у нас установился распорядок дня, который соблюдается так же свято, как расписание миссис Б. Утром Катриона занимается уборкой, а я «брожу» по Интернету, стараясь не перестимулировать свой организм всем этим обилием информации. После обеда мы идем наверх в спальню, и Катриона принимается за свое домашнее задание. Правда, через несколько дней я стал удивляться, зачем ей тратить столько времени на один и тот же раздел программы, который, по моему мнению, заслуживает разве что небольшой сноски в ее отчете, но на самом деле, видимо, является главной темой ее исследований. «Так это и есть „наука жизни“?» — думал я в то время, как Катриона накатывала на мой орган что-то вроде кольца — видимо, измеряя его в каких-то других параметрах. Если они убивают время на такие пустяки, подумал я, неудивительно, что они до сих пор не выяснили, почему не бывает зеленых кошек и собак. И каждый раз, когда я подолгу лежал голый на постели, стараясь не шевелиться и притворяясь, что ничего особенного не происходит, в то время, как голубая таблетка сдерживала импульсы моего мочевого пузыря, со мной в конце концов случался все тот же приступ, что и в первый раз, даже если я не злоупотреблял своими занятиями с компьютером. Однако постепенно, осознав, что смерть мне не грозит, я даже начал находить удовольствие в этих ощущениях и стал с таким же нетерпением, как и Катриона, ожидать того часа, когда она приступит в выполнению своего домашнего задания. После этого она принимала ванну, а я тер ей губкой спину, слушая ее грустные разговоры о Гари, или Юене, или как там зовут ее приятеля, и думая, что он может только помешать ее образованию.

На четвертый раз, когда она стала меня раздевать — по-прежнему не используя никаких записей, — Катриона спросила:

— Хотите, сделаем это по-настоящему?

Я согласился — дескать, делайте все, что считаете нужным, а она сказала, что это будет стоить вдвое больше обычного. Я ничего не имел против — ведь я и раньше предлагал платить за ее интеллектуальные труды именно эту цену.

На этот раз, когда я осмелился приоткрыть один глаз и посмотреть, что она делает, ее домашнее задание заключалось в том, что она надевала резиновый чехол на мой аппарат, литература о котором, наверное, занимает целую полку в библиотеке ее факультета, и затем опустилась на него. Я начал подозревать, что это уже выходит за пределы учебной программы. На этот раз приступ был сильнее обычного, и его трудно было утаить от ее внимания; через несколько секунд тело Катрионы содрогнулось в таком же приступе. Мои научные познания ограничены тем, что я узнал из книги доктора Кула и из Интернета; тем не менее я догадался, что принимал участие в половом акте. Не могу сказать, что возникшие при этом ощущения мне совсем не понравились, но все же меня удивляет, почему вокруг этого дела поднимают такую шумиху: лично я получаю гораздо больше удовольствия, читая «Ваш сад» или поедая суп, приготовленный миссис Б.

Господи, подумал я, чего только нынче не приходится делать студентам, чтобы получить диплом. Я рад, что мои студенческие годы далеко позади и мне не приходилось совершать ничего подобного, потому что система образования в те годы делала упор на развитие умственных, а не каких-либо других способностей.

Теперь ты знаешь, как мне довелось испытать то, чем захламлен Интернет и бесконечные любовные романы, которые, разумеется, не интересуют нас с тобой, но которыми забиты все полки в книжных магазинах. Я приближаюсь к концу письма, и вероятно, оно будет последним, поскольку Катриона заставила меня дать обещание, что я больше не буду тебе писать. Вот как это произошло.

Вчера я слышал, как она подбирала в прихожей почту, брошенную почтальоном в дверную щель. Еще лет сорок — пятьдесят назад эту работу приходилось делать по нескольку раз за день, но прогресс сократил доставку почты до единственного ритуала — где-то часов в десять утра. На мой взгляд, можно пойти и дальше, чтобы хлопок крышки почтового ящика тревожил занятых людей только через день или даже через два. Я сидел за компьютером, жужжал вентилятор, экран завораживал мой взгляд, и тут я почувствовал, что Катриона неподвижно стоит перед дверью, словно подобранные ею с пола письма привели ее в глубокое раздумье.

Утро, последовательно отмеченное шумом падающей почты, затем появлением знакомого запаха поджариваемого лука и консервированных помидоров, усиленного ароматом таинственных специй, возвещавшим о близости обеда, заканчивалось тем, что я с радостью завершал общение с Интернетом и начинал трудное дело спуска по лестнице, которое являло собой такой контраст путешествиям, совершаемым мной с легкостью Фауста по дальним континентам (где, впрочем, я везде находил примерно одно и то же), в направлении, куда меня манил мой благодарный орган обоняния. В кухне Катриона находилась в последней стадии приготовления пасты.

— Я положила почту на стол, — сказала она, обернувшись ко мне.

На самом деле ей следовало сказать «рабочая плоскость»; это постепенное стирание граней между разными предметами домашней обстановки является, на мой взгляд, одним из аспектов нашего неуклонного прогресса, который приведет, если он будет продолжаться, к тому, что мы сможем ограничиться одним словом для обозначения самых разнообразных предметов. Я увидел на столе стопку писем и обнаружил, что по крайней мере половина из них вернулась назад по адресу отправителя — то есть меня. Я отобрал эти письма под взглядом Катрионы, которая то принималась помешивать свое изделие, то наблюдать за мной, создавая у меня впечатление, что я мало чем отличался от блюда, закипание которого она боялась пропустить.