Читаем без скачивания Избранное - Юрий Герт

Но вот отворилась массивная, с вершок толщиной дверь, гуськом потянулись озабоченные сотрудники. Последним вышел "сам": высокий, крепко сложенный, с открытым, простым лицом, широкими, уверенными жестами... Я успел порядком подзабыть его, а он, поискав меня глазами, тут же заметил, улыбнулся, извинился ("пришлось... неожиданно..."), распахнул дверь, пропустил вперед... Все сразу сделалось не столь жестким, официальным, как я представлял.

...Тогда, лет десять-двенадцать назад, бывший алмаатинец, журналист, человек порядочный и смелый, однако — чего не случается в жизни! — сделавший некоторую карьеру и перебравшийся в Москву, отмечал выход своей книжки в алма-атинском издательстве и по этой причине сочинил "дружеский обед", на котором я как сотрудник журнала, где он иногда печатался, оказался среди приглашенных. Тут мы с Игнатовым и познакомились. Он возглавлял республиканскую молодежную газету, и в тот самый день (или накануне) в ней была опубликована огромная и погромная статья, бьющая наповал известного в Казахстане академика Букетова. Впоследствии говорили, что Букетов согласился баллотироваться в президенты Академии, чем вызвал гнев Кунаева, который проектировал на этот пост своего бездарного пьянчужку-братца. Разумеется, в конце концов братец и воцарился в Академии, Букетов же был возвращен туда, откуда и вышел: в Караганду. Дабы скомпрометировать Букетова и была напечатана упомянутая статья: подписал ее некий "кандидат исторических наук", обретающийся в Москве, но все знали, что это всего лишь псевдоним помощника Кунаева — Владислава Владимирова. Собственно, что за статьей стоит сам Кунаев — это было известно, как понял я позже, всем, кроме меня. И вот, возмущенный гнусной статьей, я защищал Букетова и вопрошал главного редактора: "Как могли вы это напечатать?.." Он же смотрел на меня даже не с сожалением, а с умилением, как на окончательного, на всю оставшуюся жизнь идиота, и только кивал, не считая возможным все объяснить... Потом, на обеде, мы сидели рядом, пили, выдавали прочувствованные тосты и восхищались уральским казачеством — в то время меня интересовал Уральск, история казачества, его порывы к воле, поиски Страны Беловодии... Федор Федорович же то ли прожил долгое время в Уральске, то ли там и родился и чувствовал себя вполне казаком — не помню, но помню, что разговор, да еще и после выпитого под хорошую закусь, шел — душа в душу.

И вот через столько лет я оказался в его кабинете, передо мной сидел человек, знающий всю изнанку эпохи застоя... Ему тоже, должно быть, хотелось — провозглашенных перемен, чистого воздуха, справедливости...

— Федор Федорович, — сказал я, — у меня необычная просьба, да ведь и перестройка — дело необычное... Я бы просил вас напечатать это коротенькое письмецо. — И положил на стол перед ним листок: "Считаю необходимым посредством вашей газеты довести до сведения читателей журнала, что еще в декабре 1987 года я заявил о выходе из его редколлегии. Однако мое имя по непонятным причинам до сих пор продолжает фигурировать в журнале.

Тем не менее я не стал бы обращаться с этим письмом в вашу газету, если бы не появление в последних номерах журнала романа В.Успенского "Тайный советник вождя": к публикации этого произведения, во всех отношениях для меня неприемлемого , я ни в коей мере не причастен".

Игнатов пробежал текст, но, видно, не понял, о чем идет речь, снова пробежал, вернее — прощупал каждое слово, понял еще меньше и вскинул на меня обескураженные глаза:

— Может быть, вы поясните?..

— Нет, — сказал я, — ничего пояснять я не стану, мое мнение может оказаться субъективным. И не в нем суть. Суть в том, что я давно не член редколлегии, но мое имя продолжает значиться в журнале, я обязан рассеять недоумения на сей счет. Думаю, что имею на это право...

— Конечно, конечно... А что, роман в самом деле плохой?.. Я его не читал.

— Прочтите, я никак не хочу вас настраивать.

— Обязательно прочту. — Он вызвал секретаршу и велел сегодня же раздобыть для него номера журнала с "Тайным советником".

Прошло несколько дней.

— Ты был прав, — сказал мне Володя Берденникоа, простивший мою бешеную эскападу. — Я прочитал "Тайного советника" - и знаешь, какое у меня ощущение? Будто мы сидим по своим домам, квартирам, занимаемся своими делами — а в город уже ворвались танки, грохочут по улицам, и на каждом - свастика...

— Может быть, мы преувеличиваем? — вдруг усомнился я.

— И если ты думаешь, — как будто не слыша моих слов, продолжал он, — что я собираюсь на все это спокойненько смотреть... Ну, нет, дорогой мой, я вырос рядом с КарЛАГом, знаю, что такое колюча» проволока, и не хочу, чтоб вернулись те самые времена!..

Не ярость, которая требует мгновенного выплеска, а твердая, выношенная под сердцем непримиримость звенела в его голосе.

— Я напишу о "Тайном советнике" все, что думаю, и отнесу в "Казахстанскую правду" — пусть попробуют не напечатать!..

Володя сел за статью.

Звонил Жовтис, звонили Морис Симашко, Николай Ровенский, Галина Васильевна Черноголовина, звонили друзья и знакомые — тоже негодовали, сокрушалась, у всех было одинаковое чувство — коричневая тень легла на землю..." Что они делают с журналом?! — свирепо кричал Бродский, и телефонная трубка накалялась у меня в руке. — Я все выскажу Толмачеву! Я обращусь в "Литгазету"! В "Мемориал"!..

Между тем я работал над заказом издательства "Казахстан". Политическое, сугубо партийное заведение: "Советский народ на вахте мира", "Дорогой побед" и т.д. И чтобы по собственному почину вдруг адресоваться ко мне с предложением написать книгу о перестройке, о сталинщине, репрессиях — и при этом не ставить никаких предварительных условий?.. Возможно ли такое?.. Выходит, возможно! А вскоре я познакомился поближе с работниками издательства и обнаружил: ба, да мы же единомышленники! Радикалы в издательстве?.. Когда я рассказывал об этом, мне никто не верил.

Но вот в кармане у меня лежит подписанный директором договор. И — мало того! — по ходу разговора в кабинете то ли главного редактора, то ли его заместителя рождается заворожившая нас всех троих мысль, попервоначалу даже не мысль, а эдакое маниловское мечтание — составить сборник острой, современной писательской публицистики, от которой по инерции — впрочем, только ли по инерции?.. — все еще открещиваются в богоспасаемьх наших краях, и запустить его хорошим тиражом... И вот уже возникают азартные проекты: сборники, появляющиеся периодически... Альманах, выходящий при изда тельстве... И при издательстве же — писательский клуб "Апрель-85" или, скажем, "Публицист"... В республике "непуганых сталинистов" — прямая, открытая борьба со сталинщиной в общесоюзном и местном вариантах. Здесь, где межнациональные противоречия так обострены после декабря-86, поиск соединения, согласия, поиск не имперско-колониальных, а человеческих, нравственных связей... Николай Сетько — подтянутый, внешне холодноватый, по-английски сдержанный, с высоким, отчетливо обрисованным лбом и рыжими усиками, Владимир Шабалин — маленький, с цепкими, зоркими птичьими глазами, стремительный, вихревой — мы втроем толкуем и час, и другой, перехватывая мысли друг у друга и ни в чем не обнаруживая несогласия... Мне порой кажется: не розыгрыш ли?.. Но и на себе я чувствую порой недоверчивые взгляды: мол, трепачи эти литераторы, тут нужна черная работа, и немалая, а гонорар — мизерный... Пойдут ли на это?

Но расходимся мы, расположенные друг к другу, полные идей, о которых я сообщаю своим друзьям...

А вскоре мы с женой — в зале Дома кино, где собирается "Мемориал", т.е. не "Мемориал" еще, а желающие в нем участвовать, приглашенные инициативной группой, двести-триста человек, среди них — репрессированные в сталинские времена, и дети репрессированных, и сочувствующие движению — казахи, русские, немцы, корейцы, евреи, татары... Выступавшие говорили - о погибших, о жертвах и палачах, говорили о страшном — но было и горько, и радостно, и тяжко, и светло... Наверное, соединение людей даже в горести и в тяжком способно зажечь в душах огонек, и так же, как не горят поленья порознь, а вспыхивают живым пламенем, сложенные в костер, люди стремятся в иные моменты ощутить себя единым человечеством... Таким вот маленьким человечеством ощущали себя собравшиеся в зале — исстрадавшимся, кровоточащим, жаждущим надежды и взаимоподдержки на тягостном своем пути... И когда отрадное это чувство кто-то попытался нарушить ("Наша земля... Наши жертвы... Наше право..."), поднялась женщина, казашка, доктор наук, дочь погибшего в годы сталинщины, и несколько исполненных достоинства слов сбили пену...

Под конец стали выкликать имена тех, кто мог бы войти в оргкомитет по созыву убедительной конференции республиканского "Мемориала", кто-то назвал меня. Я счел, что после публикации "Тайного советника" было бы нечестно отказываться...