Читаем без скачивания Избранное - Юрий Герт

...Но порой автор отбрасывает маскировку... "Считаю, если бы республики объединились так, как предлагал Иосиф Виссарионович, мы бы избежали потом многих трудностей"... Речь идет о пресловутом плане автономизации, предложенном Сталиным, но отвергнутым Лениным. План этот предполагал вхождение национальных республик в состав РСФСР на правах автономных, с жесткой централизацией власти в Москве. Ленин исходил из того, что все республики равноправны, все входят в Союз добровольно и по своему желанию выходят из него.

Однако впоследствии провозглашенная в нашей стране национальная политика была совершенно извращена Сталиным.

О каком равноправии можно было говорить, когда одного движения его бровей было достаточно, чтобы высылать и репрессировать не людей — целые народы?..

...И все-таки — какова сверхзадача романа В.Успенского, его генеральная идея?... Поначалу в романе раз-другой мелькает фраза о единой и неделимой России. И — не настораживает: ведь слова эти вложены в уста повествователя, а он — дворянин, бывший царский офицер, приближенный к генсеку. Потом В.Успенский, как бы рассердись на самого себя за нерешительность, заявляет напрямик: "Очень обидно, что лозунг "За единую и неделимую!" был выдвинут не Советской властью, а белогвардейцами".

С этого момента становится ясно, почему, помимо всего прочего, сердцу В.Успенского так любезен Сталин. И почему он гневается по поводу того, что "румынские бояре отрезали Бессарабию", что "отделилась Польша", что "не смогли удержать (а может не особенно старались?!) Финляндию, Эстонию, Литву, Латвию", что и в Средней Азии "вообще не поймешь что"... Его до глубины души возмущает, что "будущее нашего Российского государства по иронии судьбы пытались решать эти двое: еврей и грузин" (речь идет о Троцком и Сталине). И "он1 гордился славным наследием россиян и с конца тридцатых годов говорил с любой,трибуны, и внутренней, и международной, не иначе как "мы русские", подчеркивая тем самым непосредственную связь с прошлым, преемственность... И это делает ему честь!"

1 Т.е. Сталин.

Заканчивалась статья Берденникова словами: "Хочется задать вопрос редколлегии журнала, отдавшего три номера роману "Тайный советник вождя": публикация таких произведений — это и есть, на ваш взгляд, гласность, которую принесла нам перестройка? Это и есть — не на словах, а на деле — осуществление резолюции XIX Всесоюзной партконференции, в которой сказано: "Недопустимо использование гласности в ущерб интересам Советского государства, общества, правам личности, для проповеди войны и насилия, расизма, национальной и религиозной нетерпимости..."?

Не пройдет и года, как на пещерный вопль — "зов крови" — прозвучавший в Москве, откликнутся весьма сходного тембра завывания в совсем иных градах и весях, вспыхнет дымное, чадное пламя Ферганы, загремят по тбилисскому проспекту Руставели траки армейских танков, забьется в конвульсиях Молдавия, а там — трехдневным погромом армян взорвется Баку, неистовые толпы, грабя и насилуя, захлестнут Душанбе — и шестисоттысячный вал беженцев хлынет в Россию... Много ли ума требовалось, чтобы все это предвидеть? И такое ли уж изощренное чутье необходимо было, чтобы почуять зловещую гарь?.. Мы еще не понимали, кому и зачем понадобилось второпях собирать сухой валежник, и складывать горкой, и дуть, дуть, дуть на сухой, тлеющий мох, пока не вспыхнут над ним белые язычки, не забегают по сушняку... Мы не догадывались об истинных масштабах начинающегося пожара, но... Володя Берденников сидел за машинкой и бил, бил, бил по клавишам, объяснялся с редактором газеты Ф.Ф.Игнатовым, доказывал, упрашивал, грозил, умолял... Не помню теперь, кто именно позвонил спозаранок десятого ноября и сообщил, что газета продается в киосках...

В том же номере было напечатано мое "Письмо в редакцию" и еще три материала: письмо М.Исаева, преподавателя алма-атинского института иностранных языков, кандидата филологических наук ("В.Успенский буквально курит фимиам Иосифу Виссарионовичу, лишь время от времени вспоминая, в какое время публикуется его произведение... Мне кажется, писатель или глух и нем от чрезмерной любви и преданности Сталину, или до сих пор боится его"), письмо Л.Шефера, профессора, зав. отделом Казахского института туберкулеза, и В.Волковой, врача-бактериолога, кандидата медицинских наук ("Автор устами Сталина обвиняет Троцкого в сионизме. Очевидно, версия о сионизме Троцкого принадлежит не Сталину, а автору романа, и здесь проявляется известная у многих современных антисемитов тенденция отождествлять с сионистами весь еврейский народ"), а также пространная статья К.Гайворонского: "Хотелось бы обратить внимание на художественную убедительность произведения... В произведении представлены живые, искрометные детали гражданской войны... Читая роман, не раз удивимся: как много "белых пятен" в нашей новейшей истории".

Телефон в тот день и в последующие дни трещал беспрерывно.

Морис Симашко, собкор "ЛГ" Саша Самойленко, Виктор Мироглов, Галина Васильевна Черноголовина, Руфь, друзья нашего дома, друзья наших друзей, знакомые литераторы, Александр Лазаревич Жовтис, — кто только не звонил! Мало того — Олжас Сулейменов обнял в своем кабинете Володю Берденникова и чуть не расцеловал, во всяком случае долго жал ему руку и повторял: "Спасибо, старик... Спасибо..." И все, кто держал нашу сторону, тоже изнемогали от звонков, разговоров о журнале, о сталинистах, о том, что те отнюдь не сдали позиций и рано, рано успокаиваться...

Мы это знали.

Втроем — Володя Берденников, Саша Самойленко и я — зашли мы к директору издательства "Казахстан", заранее договорившись о нашем визите, и были приняты не просто, как говорят в дипломатических кругах, "с пониманием", но словно желанные гости. "Два номера альманаха в год?.. Мы даем вам четыре!" - сказал директор. - "Сколько времени на производство?.. С момента сдачи — три месяца!.." Крупнотелый, массивный, неторопливый в движениях, разделяющий протяжными паузами наши вопросы и свои ответы, он вызывал доверие. Разговор был короток, деловит. Борьба с наследием сталинщины?.. Очень хорошая, современная идея, как раз то, с чем слабовато у нас в республике...

Пожимая на прощанье руку директору, мы обещали: в начале декабря наш первый сборник будет лежать у него на столе. Через несколько дней в небольшом кабинете зам. главного редактора кое-как разместилось человек двадцать, среди них — Черноголовина, Жовтис, Тамарина, Косенко, Герольд Бельгер, Татьяна Квятковская, Женя Дацук, Леонид Вайсберг, Берденников, я... Половина собравшихся - журналисты, юрист, переводчик, половина (десять человек) — члены СП. Впервые — без начальства: все равны, нет "ответственных" и "не ответственных", все вольны писать как и о чем хотят, лишь бы — ярко, смело, в "перестроечном" духе. Название?.. "Альтернатива"... "Личное мнение"... "От первого лица"... Выбрали редколлегию первого номера. Прикинули — что у кого уже написано, что и когда будет готово. Под конец сбросились по десятке: на машинистку. И когда червонцы наши, без задержки вынутые из кошельков и карманов, легли кучкой посреди стола, все как-то успокоенно переглянулись: дело будет!..

Расходились все с маленьким праздником в сердце...

И — как продолжение этого праздника — "Мемориал".

Собственно, пока еще только первый к нему шажок: в Доме кино, в уютном просмотровом залике заседает оргкомитет под председательством кинодокументалиста Габитова: оргкомитет должен созвать учредительную конференцию "Мемориала" у нас в республике. Габитов — квадратный, седоватый, с мягкими, расплывшимися чертами лица и немного растерянными глазами... В нем привлекает интеллигентность, искренность (он из семьи репрессированных), но не слишком ли он многоречив?.. Ему бы побольше деловитости. А впрочем — кто из нас, тех, кто тут собрался, знает, как создаются — общество, партия, организация?.. Мы привыкли к начальству, команде, "взвод, равняйсь... На первый-второй рассчитайсь..." И потому три-четыре часа в неделю, которые мы здесь проводим, наполнены скорее всплесками эмоций, чем конкретным продвижением к цели, ради которой мы собрались, точнее — ради которой нас выбрали.

Вот самый, видимо, близкий к Габитову среди нас человек — пожилой, с недобрым, дергающимся лицом: он постоянно рвется распоряжаться, кричит, багровеет, напирает на Габитова, бог знает отчего взвинчиваясь и распаляясь. Вот известная мне по собраниям в Союзе писателей поэтесса — как-то раз ее пылкая, гневная речь, произносимая с трибуны, держала в напряжении весь непривычный к вниманию и сосредоточенности зал — даже русскоязычная часть, не понимая, чувствовала искренность, силу и боль ее слов... Три-четыре журналиста, инженер, историк, неожиданно вспыхивают споры. Перечислять ли деньги на памятник жертвам сталинских репрессий в Москве или следует открыть собственный счет?.. Ведь здесь, в Казахстане, во время голода 30-х гг. погибли миллионы?..׳ И уже обидой вспыхивают глаза, дрожит голос, любое слово поперек — покушение на святая святых: на память погибших, на достоинство нации... Люди, до того во всем солидарные между собой, разделяются на две враждующие стороны, в просмотровый залик врывается эхо давних, не остывших страстей... Мне вспоминается Чехословакия, черные Чумные столбы, многофигурные памятники, воздвигнутые в каждом городе и сельце в память о поразившем Европу море в XVI веке... И когда я говорю о сталинщине как чуме, поразившей, не разбирая, все народы, и о том, что и в Москве, и в Алма-Ате, и в любой деревеньке или ауле должен бы стоять большой или маленький памятник погибшим, и так оно, несомненно, и будет когда-нибудь, если реанимированный сталинизм не построит на месте прежних новые карлаги, но разве не ради того, чтобы не допустить этого, создан "Мемориал"?.. — когда я говорю об этом, лица проясняются, ко мне подходят, благодарят...