Читаем без скачивания Братья Ждер - Михаил Садовяну

Собор вышел с зажженными свечами к реке Немцишор навстречу владыке Силвану. Отец Никодим повел своих гостей по опушке еловой рощи у Покрова в свою келью. Брат Герасим заметил их издали и открыл ворота.

— Благослови, святой отец, — крикнул он, радостно осклабясь.

— Благослови тебя господь, брат Герасим, — ответил иеромонах. — А если поторопишься и принесешь два ведра колодезной воды и поставишь стулья в тень на крыльцо, так ты, пожалуй, удостоишься вечного блаженства.

Уповая на обещанную награду, седой, сухощавый брат Герасим побежал исполнять поручение. Он думал про себя, что, как показывают на своих иконах афонские иноки-богомазы, многих духовных владык и бояр понесет в пасти своей дракон по ступенькам ада и вбросит их в геенну огненную. А вот он, удостоившись благословения своего старца, обретет блаженство в небесных чертогах.

Он отнес деревянное корыто под большое ореховое дерево, затем принес миску просяных отрубей и мыло. Путники отряхнули с себя пыль и освежили лица. Ионуц возился с конями.

— Пожалуй к столу, господин, — пригласил его брат Герасим.

Ионуц покачал головой.

— Мне ничего не нужно.

— Нет уж иди! Так повелел отец Никодим: умыть тебя и почистить, а уж затем послушаешь его молитву.

Младший Ждер горестно вздохнул.

— Гляди-ка, до чего ты исхудал, да печальный какой! — удивился брат Герасим. — С чего бы это? Саблей али стрелой уязвлен?

— Стрелой.

— Оно и видно. Ну ничего, стоит отцу Никодиму прочесть над тобой молитву, и недуг как рукой снимет. Занемог я как-то гнилой горячкой, так оп своими молитвами исцелил меня. И другой раз потерял я шестьдесят грошей, и взяла меня великая печаль. Так он прочитал молитву, и обрел я утешение, а оно куда дороже тех денег, тем более что на том свете воздастся мне за потерю сторицей.

— Я другое потерял, брат Герасим.

— Что бы ты ни потерял, найдешь.

— Когда?

— При втором пришествии. Тогда уж ничего не утаишь. Тогда-то откроются мои воры, и вернется ко мне мое богатство. Придут и положат его к ногам моим. И прибыток мне будет.

— Что ж, подождем до второго пришествия, — покорился юноша, следуя с опущенной головой за братом Герасимом к дереву, где стояло ведро с водой.

Братья ждали его на крыльце. Вода смыла с его лица маску пыли. Но теперь в косых лучах солнца оно выглядело еще более грустным, и глаза, обведенные тенью, еще более запавшими.

Иеромонах опустил руку на его голову.

— Ионуц, брат мой, — мягко проговорил он. — Больно стало мне и Путне, когда я увидел эти глаза. Но каково будет старикам, когда ты явишься в Тимиш? Недуг твой тяжек, как я понял из слов Симиона. Но он пройдет. Ты должен исповедаться. А я вымолю для тебя у всеблагого терпения и мужества.

— Хорошо, батяня Никоарэ и отец Никодим.

Горько заплакав, Ионуц прижался к Симиону. Тот похлопал брата по плечу, поставил его на колени под епитрахиль иеромонаха и торопливо сошел по ступенькам во двор.

Отец Никодим терпеливо и осторожно расспросил своего младшего брата, мягко укорил за дурные поступки. Затем прочел ему в книге с кожаным переплетом слова прощении. У юноши немного отлегло от сердца, он печально улыбнулся своему брату.

К этому времени вернулся и конюший Симион.

— После целого дня воздержания голодным полагается пища, — сказал он с притворной веселостью, кинув мимоходом взгляд на меньшого брата. — Брат Герасим принесет нам сейчас уху и жареные грибы. Он-то готовил эти яства для себя, но я уверил его, что нам они тоже не повредят. Всякий знает, что нет рыбы вкуснее немцишорского гольяна.

Монах и конюший развеселились. Ионуц сморщил лицо, делая вид, что тоже радуется. Отец Никодим покачал головой, многозначительно взглянув на Симиона.

— Господи, усмири души возмущенных, — шепнул иеромонах.

Ионуц ответил косым взглядом.

Сели за стол. Брат Герасим принес ужин. Иеромонах благословил трапезу.

Они молча ужинали на крыльце, озаренном закатным светом погожего осеннего дня, как вдруг раздался стук копыт по каменистой тропинке. У ворот остановился всадник. Ионуц вскочил, точно ужаленный, оттолкнул от себя пищу.

— Сиди спокойно на своем месте, полоумный, — сурово укорил его отец Никодим. — Не торопись навстречу дурным вестям.

Ионуц остановился в нерешительности, потом вернулся на свое место и, опустившись на скамью, уронил голову на руки. Судя по лицу Татару, вести были нерадостные. Оставив коня под навесом, Ботезату с мрачным и нерешительным видом подошел к господину. Сняв кушму, он с досадой поскреб в затылке.

— Подойди, Ботезату, и рассказывай, — приказал ему Симион.

— Честной конюший, — ответил служитель — побывал я, как было велено, в ионэшенской усадьбе и не застал там княгиню Тудосию. Как только случилась известная вам заваруха, она не стала дожидаться утра. Велела запрячь коней и укатила с дочкой к родичам в ляшскую землю.

— К каким родичам?

— Вот это я и попробовал узнать. Расспросил слуг: куда уехала, к каким родичам? По их расчетам выходит, что княгиня Тудосия направилась к сестре, а та живет недалеко от Львова. Посоветовавшись меж собой, после всего, что тут стряслось, мы решили, что трудно сказать, когда княгиня Тудосия вернется. Она прихватила с собой и меха, и всякую одежду. Цыганки говорили, что взяла даже гребень из слоновой кости. А раз взяла она этот гребень, значит, скоро ее не жди, — видно, бережет свою голову. А пока мы так говорили, мимо нас проходили беглецы из Польши. Напуганные бедой, они искали спасения у нас, в Молдове. В землях короля нет никакого порядка. Вельможные паны укатили в глубь страны. Служители поспешили укрыться в Каменецкой крепости. Увидел я, что все перепуталось, а смельчаки шныряют во все стороны, и решил перейти за рубеж. «Понадобится, думаю, так дойду до самого Львова. Там живет и сын нашего господина Дэмиан. Есть кому защитить меня и наставить на путь истинный». Еду, ищу, спрашиваю. Всюду пожары и грабежи. Мертвецы лежат во всех оврагах, под всеми тынами. Усадьбы разграблены, иные шляхтичи попали в плен и отведали кнута. Иные княгини угодили под полог татарских кибиток. А через четыре дня пути, у королевского подворья, что возле села Сомотрока, узнал я, что стало с княгиней Тудосией. Заночевала там молдавская боярыня со служителями и рабынями. А орды степняков появлялись то тут, то там, и люди сидели как на угольях, готовые разбежаться при первой тревоге. Повозка княгини ехала медленно и осторожно. Не только ногайцы были страшны, — на дорогах озоровали и свои разбойники. Люди прикладывали ухо к земле и принюхивались к ветру. Тут и нагрянули татары. Захватили всех и умчались. А я все не верил, покуда не наткнулся на ионэшенского служителя. Уму непостижимо, как он спасся: спрятался в печной дымоход. И был он черен, как сатана, все скалил зубы на меня. От него-то я достоверно узнал, что все было так, как сказывали люди. Прихватил я этого человека с собой и воротился в Ионэшень. Оттуда прискакал сюда поведать, как было дело. Вчера в Сучаве узнал я, что ваши милости проезжали через город. Вот я и примчался следом за вами в святую обитель.

Ионуц медленно поднял голову, растерянно взглянул на служителя. Потом шепотом спросил что-то. Но никто не расслышал его голоса. Ботезату подошел к нему, нагнулся.

— Увезли княгиню Тудосию, — ответил он на еле слышный вопрос.

Меньшой снова что-то прошептал.

— Нет! — покачал головой Георге Татару. — Кроме этого служителя, никому не удалось спастись. Хочет знать Ионуц, — передал он старшим братьям тревожный вопрос юноши, — хочет знать, увезли ли княжну Насту. Так я же о том и толкую, что ее увезли!

Ионуц захохотал, точно безумец, дико озираясь вокруг.

— Все кончено, батяня Никоарэ!

— Погоди, Ионуц, куда ты? — преградил ему дорогу инок.

— Все кончено. Теперь уж укоры ни к чему.

— Хорошо. Не будем тебя корить. Отвезем домой, в Тимиш.

— Чего я там не видал? Не хочу ехать в Тимиш.

— Тогда оставайся здесь у меня.

— Батяня Симион, — слезно взмолился юноша, — не оставляй меня тут и вели Ботезату уйти с глаз долой.

Симион ответил недоуменным взглядом.

— Убери со стола, Ботезату, — распорядился он. — Поди поешь и отдохни. Завтра утром отправимся домой.

Меньшой метался, терзаясь своим горем. Инок опустился рядом с ним.

— Всевышний мудро поступает и судит, — ласково проговорил он.

Ионуц поднял голову, посмотрел по сторонам. Казалось, лишь теперь он с изумлением постигал горькую истину: все случившееся было небесной нарой, ниспосланной либо Насте, либо ему.

На исповеди он рассказал отцу Никодиму, как изменил своему побратимству. Инок молил у всевышнего прощения за этот грех. И вот оно, жестокое искупление: весть, принесенная татарином. Ожесточенность, сковавшая его душу, тут же рассеялась. Ионуц застонал, жалобно всхлипывая.