Читаем без скачивания Великая тайна Великой Отечественной. Ключи к разгадке - Александр Осокин

То, что это были не немецкие самолеты, косвенно подверждает время их появления над советской территорией. Над Севастополем они появились в 3.07 (или 3.17), то есть в 2.07 (или 2.17) по берлинскому времени, так как двухчасовая разница во времени между Москвой и Берлином в июне 1941 г. сократилась на час из-за перехода Германии на летнее время. Следует принять во внимание также расстояние от румынской границы до Севастополя (приблизительно 200 км), что при скорости самолета даже 400 км/ч требовало еще полчаса полета. Таким образом, для того чтобы появиться над Севастополем в 3.07, немецкий самолет должен был перелететь границу за 1,5 часа до этого (1 час плюс 30 мин.), то есть в 1.30 по берлинскому времени.

Однако в соответствии с указанием ОКХ по плану «Барбаросса» было установлено единое время перелета немецкими самолетами германо-советской границы: сначала 3.00, а затем 3.30 по берлинскому времени. Кстати, в обоих известных сегодня случаях обнаружения на рассвете 22 июня 1941 г. неопознанных самолетов советскими РЛС ПВО с момента их обнаружения до выхода на позицию бомбометания оставалось 17–20 мин. За это время посты ВНОС вполне успевали сообщить о налете своему непосредственному начальнику, а тот – доложить в Москву.

Но при этом на западной границе почему-то запретили не только атаковать приближающиеся самолеты возможного противника, но даже просто поднять в воздух свои самолеты на приграничных аэродромах ЗапОВО, чтобы защитить их от бомб и пулеметных очередей, в результате чего огромное количество советских самолетов было уничтожено на земле.

А на юге, в Севастополе, почему-то, ничего не опасаясь, дали команду открыть огонь, и налет был отбит, не пострадал ни один корабль, ни одно здание.

Что из этого следует? Видимо, подлетающую ночью к западной границе армаду самолетов высшее командование считало дружественной, осуществляющей по тайной договоренности между руководством СССР и Германии передислокацию через нашу территорию. А «неизвестные» (что может, кстати, означать и «летящие к нашей территории с неизвестной целью») самолеты, приближающиеся с юга, сочло за вражеские и разрешило открыть огонь, что и было сделано.

Но последствия оказались прямо противоположными соображениям высшего начальства. На западе «дружественные» самолеты не стали садиться на любезно подготовленные для этого советские аэродромы, а нанесли по ним жестокие удары. Потом вернулись на свои аэродромы, восстановили боекомплект, вновь пересекли границу и ударили уже по другим аэродромам. И так несколько раз в тот роковой день.

На юге же никакого урона советской стороне в первый день войны «неизвестные» самолеты не нанесли. Но поскольку об их пролете никакой договоренности не было, их назвали в первом боевом донесении в 03.00 22 июня «неизвестными», и там без колебаний дали команду: «Открыть огонь!» А куда же делось опасение спровоцировать противника на военные действия? Его не было, так как это был другой противник, против которого, возможно, и готовились начать боевые действия.

А вот одно из объяснений странностей самой первой бомбардировки 22 июня 1941 г. – удара по Севастополю – современными «самыми популярными отечественными историками» (так они названы в аннотации к цитируемой книге):

К Севастополю подходили бомбардировщики «Хейнкель-111»… Их было меньше десятка, от пяти до девяти, по разным данным. Некоторые самолеты из-за затемнения цели просто не нашли. Разумеется, выделенных для удара по Севастополю сил немецкой авиации было недостаточно для погрома, подобного устроенному 7 декабря 1941 г. в Перл-Харборе, даже с учетом разницы в размерах флотов. У немецких ВВС в тот момент были куда более важные задачи на сухопутном фронте, и пытаться уничтожить советские корабли было бы просто безумием. Советский ВМФ был все же куда менее опасен, чем многочисленные самолеты приграничных округов. Немецкое командование поставило перед летчиками задачу напугать противника, а не нанести уже первым ударом непоправимый ущерб. Вместо бомб «Хейнкели» несли мины, которые нужно было сбросить на выходе из Северной бухты. Для усиления психологического эффекта использовались парашютные мины…, а не беспарашютные[65]<… > То есть мины сбрасывались так, чтобы их видели. Расчет, что их увидят, оправдался: от постов СНиС поступило множество сообщений о парашютистах. Затемнение существенно дезориентировало немецких пилотов, и две мины были сброшены на сушу. В 3.48 и 3.52 они самоликвидировались. Среди жителей города появились первые жертвы. О том, что на город и гавань были сброшены мины, а не парашютисты или бомбы, в штабе флота догадались очень быстро. Уже в 4.35 командующий флотом Ф. С. Октябрьский приказал провести траление в бухтах и на выходном фарватере. Однако результат был разочаровывающим и даже пугающим: никаких мин обнаружено не было (вполне возможно, что их и не было там. – А. О.). Дело в том, что траление проводилось в расчете на обнаружение обычных якорных контактных мин, а немцами были сброшены неконтактные магнитные мины. Они взрывались под воздействием магнитного поля корабля. Более того, мины оснащались приборами срочности и кратности, то есть могли взводиться не сразу, а через несколько суток и сработать не под первым кораблем, который над ними проплывал. Хуже всего было то, что у советского флота в первые дни войны просто не было тралов, способных бороться с новейшими минами противника. Первая трагедия произошла уже 22 июня. В 20.30 в Карантинной бухте подорвался и затонул буксир СП-12, прибывший туда в поисках якобы сбитого зенитчиками самолета. Из состава экипажа буксира погибли 26 человек, а спаслись всего 5.

А может, буксир искал самолет, который ни в коем случае нельзя было находить?!

Вот такое опосредованное доказательство того, что в налете на Севастополь 22 июня 1941 г. участвовала не немецкая авиация, причем налет этот начался на час-два раньше, чем на западе и не нанес ни малейшего вреда СССР. Напротив, он дал возможность объявить тревогу на всех флотах и во всех приграничных войсках с указанием отбивать все атаки противника, в частности противостоять его авиации. Кстати, доклад Копеца о приближающихся немецких самолетах был сделан через 30–40 мин. после того, как адмирал Октябрьский доложил об обнаружении «неизвестных» самолетов и получил разрешение открыть огонь.

Долгие годы об использовании советских РЛС в начале Великой Отечественной войны даже не упоминалось. Лишь в конце 1990-х годов стало известно, что эффект первого налета немецкой авиации на Москву вечером 21 июля 1941 г. был значительно ослаблен благодаря тому, что приближение вражеских самолетов удалось засечь РЛС РУС-2 «Пегматит», находившейся на боевом дежурстве под Можайском. Это обеспечило возможность через систему ВНОС почти за час до налета дать сигнал тревоги и достойно подготовиться к его отражению.

В приказе наркома обороны № 241 от 22 июля 1941 г. Сталин, вынося благодарность системе ПВО Москвы, отметил, что «вражеские самолеты были обнаружены, несмотря на темноту ночи, задолго до появления их над Москвой». Это могла сделать только радиолокационная станция.

Однако о том, что советские РЛС ПВО четко сработали и в самый первый день Великой Отечественной войны, почему-то никогда не упоминалось.[66] Вполне возможно, что впервые это делается в настоящей публикации, и при этом внятно объясняется причина 68-летней задержки в восстановлении исторической правды по этому вопросу.

Новое о 22 июня от участников и свидетелей событий

Осип Яковлевич Хотинский (Москва, 1919 г. рождения, инженер-полковник в отставке, ветеран Великой Отечественной)

О. Я. Хотинский был одним из первых читателей, позвонивших мне после выхода книги «Великая тайна…» (с моего разрешения ему дали мой номер в редакции издательства «Время»). Он сказал, что моя гипотеза объяснила ему многие непонятности первого дня войны, и начал рассказывать о событиях этого дня, которые пережил или наблюдал лично. Потом мы много раз перезванивались, встречались, он даже пришел на телесъемку обсуждения фильма «Тайна 22 июня», снятого на основе гипотезы, изложенной в книге, и прекрасно там выступил.

Хотинский попал в армию со студенческой скамьи в 1939 г., побывал на Финской войне, провоевал с первого дня всю Великую Отечественную, начав ее старшиной (замполитрука роты) и закончив офицером. После войны окончил факультет боеприпасов Артиллерийской академии им. Дзержинского и дослужился до звания инженер-полковника. Много лет работал представителем заказчика на фирме С. П. Королева, и это немало способствовало тому, что точность и достоверность в изложении фактов стали главными жизненными принципами Осипа Яковлевича.