Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И действительно, спустя несколько лет, я гулял вместе с Цветковым и питерским человеком с весёлой фамилией Усыскин по Звенигороду.
Были мы там не просто так, а по дело, и приехал к нам говорить о своей непростой жизни Ходорковский — но это уже совсем другая история.
Леша Цветков посмотрел на меня внимательно и спросил:
— А ты ведь пишешь новый роман?
— Ну, да, — ответил я.
— И действие там происходит в безумные девяностые годы?
— Да, — уже с опаской ответил я.
— И всё там построено на еде, её философии, ворохе кулинарных рецептов вплоть до каннибализма? — не унимался Цветков.
— Да.
— Так твой роман давно написан и издан в Питере. Он называется «Член общества или голодное время».
Приехав в Москву я в ужасе побежал в ночную лавку на Дмитровке и купил за восемьдесят пять рублей этот роман, принявшись читать его прямо за липким столом этого заведения, купив от страха вдоволь водки.
И, естественно, за долгие годы не испытал большего счастья, чем это — поняв, что это совсем другой роман, нежели чем мой. Хотя всё то, что мне наговорил Цветков, было правдой.
Всё было правдой, но моя жизнь рассказчика историй, записывающего ингредиенты, способы варки и томления, жарку и фламбирование — продолжалась.
Извините, если кого обидел.
25 сентября 2005
История про Шишкина (Вставная глава)
Я ехал в Цюрих на скоростном поезде из иностранного города К. Только я сел в него, как из-за поворота выскочил Бонн — через тринадцать минут. Я ехал и наблюдал разбросанные по полям деревья, будто воткнутые тут и там сумасшедшим дизайнером. Дорога вела меня — и только я глянул в окно, как принялся смотреть на едущий параллельно автобус.
Только потом я понял, в чём дело — у него на борту написано по-русски — «Спутник».
А тогда я жил в окружении странного, проросшего на этой земле третьего мира, возникшего как сорная трава — а кириллицы в нём вовсе не было.
Я ехал вдоль Рейна спиной вперёд — ожидая, как в Базеле поезд сменит свою ориентацию. Шишкин сидел на другом конце рельсов. Он сидел и писал в своём уголку, и слова складывались, и двигалось повествование, полз по коридору сын, жена (была тогда жена) возвращалась из магазина, и снова приходили — новые слова. Внешне этот процесс был лишён событий, но он сам по себе становился событием — потому что это не итог, а действие, совершение литературы, а не литературной новости.
У меня были в Цюрихе странные дела, и вот я, отвлёкшись от них, гонял по накатанных дорогах с местными рокерами. Одна из них была интересной девушкой, и когда я сидел сзади, руки сами с собой поднимались чуть выше, чем нужно. С ней мы пошли на вечерний праздник в Цюрихе. Нью-Орлеанский джаз (тогда в моей голове он был связан только с этой водой — водой текущей из швейцарского неба) — играл на старом мосту. Внезапно одна баба, стоящая рядом со мной, обернулась к другой и произнесла по-русски:
— Ну, всё, бля, пошли. Я же говорила, что нехуя здесь ловить.
Всё это происходило ночью, под плач джаза и мелкий дождь. Другие мои знакомцы приехали на своих мотоциклах с притороченными странными предметами — оказалось, что они едут петь свою песню. Поэтому, к мотоциклам подвязаны не средства устрашения, а национальные инструменты — очень сложный большой ксилофон и длинный рог для дудения в горах. Последний, впрочем, был именно средством устрашения. Хозяйкой ксилофона оказалась девушка с радикально зелёными волосами.
Мы сели слушать всё это под пиво. Дождь барабанил по толстому тенту, и рожок жил своей жизнью — как водяная змея. Рядом сидели амбалы, татуированные, страшные и играли вместе с панками играют в шахматы. Тут я вспомнил рассказ своего приятеля Олега Рудакова, который говорил, что шахматы — страшная игра: «У нас граждане осужденные тоже играли в шахматы — один всю сменку проиграл».
Дорога завела меня в Люцерн, очень похожий на Ялту.
Я сидел в крепостной башне и вспоминаю, как много лет назад сидел в Маринкиной башне, что в городе Коломне. А теперь вот с постной рожей и греховными мыслями сижу в Люцерне. Как раз тогда я придумал название для программной статьи — «Памяти профессора Плейшнера».
В городе Берне нет Цветочной улицы. Вот именно с этого надо начать. Это утверждение — ключевое для нашего повествования. А повествование это скорбное. Это всё-таки реквием. Реквием по маленькому человеку в очках. Или просто по маленькому человеку.
Между тем Плейшнер не просто самый трагический герой известного романа и фильма. Плейшнер — это маленький человек, один из нас. Несмотря на то, что на запрос «Плейшнер + трагедия» Сеть даёт извечный ответ: «Искомая комбинация слов нигде не встречается».
Тогда я поехал в Берн, чтобы найти Цветочную улицу. Я знал, конечно, что знаменитый фильм снимался в Риге, на улице Яуниела, кажется, но всё же поехал. Нужно мне было отчего-то посмотреть — как там? Стала для меня Цветочная улица символом отношений маленького человека и массовой культуры.
Итак, я всё-таки пошёл искать Цветочную улицу.
Цветочной улицы не было.
Был какой-то Цветочный переулок, вполне современной, послевоенной застройки. Я осмотрелся и неподалёку от нужного номера обнаружил кафе. Несколько разноплеменных людей сидели за пластмассовыми столиками. Эта пластмасса и строительные опилки в полиэтиленовых мешках вокруг подчёркивали правильность места — получалось, что Плейшнер должен был погибнуть в реальности точно так же, как герой «Пепла и Алмаза» — среди какого-то мусора и прочих негероических предметов.
Я произнёс перед ними речь о значении Плейшнера, и разноплемённый люд радостно согласился выпить за великого человека. Мы выпили, хотя один из моих новых знакомцев решил, что я — внук Плейшнера. И вот, теперь внук, как наследник жертвы нацизма, приехал проведать памятное и скорбное место.
Меня хлопали по плечам и снова предлагали выпить.
И было за что.
Погиб Плейшнер — маленький человек, жертва массовой литературы.
Дождь не прекращался — какой там мотоцикл — надо было ходить, как гандону, закутанному в пластик, или честно мокнуть под чужой водой. Я выбирал второе.
Поднявшись по дорожке капуцинов, ну не дорожка, через монастырское кладбище, уставленная не часовнями, а столбиками со странными барельефами, я попал в музей льда.
Есть
