Читаем без скачивания Роковая любовь - Француаза Бурден

Каждый вечер, словно в горячке, она перечисляла в блокноте все возможные способы достижения цели. Если ей претило воспользоваться ножом, то был еще револьвер Марсьяля, который тот оставил ей перед уходом, но она не знала, сумеет ли справиться с оружием.

Ведение дневника, должно быть, возбуждало ее, доставляя нечто вроде извращенного удовольствия. Чтобы не быть застигнутой врасплох, она ждала, пока мальчики заснут, и только тогда поднималась на третий этаж в самую большую мансардную комнату. Там она вся предавалась убийственным фантазиям. Воображая сцену мести и особенно встречу после долгой разлуки, она, кажется, вовсе не задумывалась об аморальности предстоящего. Обрести вновь Марсьяля – было целью, для достижения которой все средства хороши. Она заранее отпустила себе все грехи. Поправляя одеяла сыновьям, она обещала себе, что их отец скоро вернется. Потом она шла на кухню испечь пирог на завтра, откладывая момент, когда, крадучись, отправится на третий этаж, раскроет блокнот в черной клеенчатой обложке и продолжит свою писанину. Часы, проведенные за маленьким столиком в стиле Людовика XV, стали смыслом ее жизни, и ни жара, ни холод, царящие в мансарде, не могли ей помешать.

Первый раз она приехала в Каор и припарковала машину в нескольких метрах от дома, где Марсьяль предавался безумной страсти. Уставившись в фасад дома, она размышляла. В тот день она не решилась сделать шаг, но, пока ждала, заметила Марсьяля, спешащего по тротуару домой. Его цветущий вид, его радостная улыбка влюбленного мужчины породили в ней новую волну ненависти. В тот день она вернулась ни с чем, но исполнилась решимости довести дело до конца.

Вторая поездка в Каор была удачной. Она написала это без упрека и сожаления, твердым почерком. Ей помог случай. В десять часов утра Анеке была одна, как мать и предвидела, если не считать мальчугана, который едва мог ходить, еще не говорил и послушно играл в манеже посреди гостиной.

Мать не доверила блокноту все подробности, кроме той, что потаскуха как раз мыла окна. Вероятно, Анеке отказалась ссориться с женой Марсьяля, не зная, что ей сказать, и хотела прекратить разговор. Демонстрируя свое безразличие, она влезла на стремянку и снова взялась за тряпку. Револьвер, лежавший в сумочке наготове, сразу оказался бесполезным. Достаточно было простого толчка, и Анеке, оставив в руке убийцы платок, до того небрежно завязанный на плечах, полетела вниз.

Удостоила ли их мать хотя бы единственным взглядом ребенка, прежде чем выйти из комнаты? Об этом она не писала, но зато отметила другое: в момент, когда она покидала дом, она некстати столкнулась с этим типом.

Последняя страница одновременно выражала и ее триумф, и ее беспокойство. Марсьяль обязательно вернется с отвратительным малышом. Этот малыш слишком мал, чтобы помнить о случившемся, и он не может стать неудобным свидетелем, но ей следует принять его со всей привязанностью. И потом, всю свою жизнь, она будет приговорена терпеть его. Убеждать всех, и Марсьяля первого, что она любит его. Как будто это можно вообразить! Нет, он никогда не станет ее третьим сыном, но она чувствовала себя способной сыграть эту роль, это была та цена, которую она заплатит за то, что ее муж вернется и останется с ней. Ее передергивало от отвращения, когда она представляла, как будет играть любящую приемную мать, но она сумеет, она в этом не сомневалась, пусть даже ненавидеть малыша придется молча.

На этом записи в черном блокноте обрывались.

О том, что не было написано, Виктор читал между строк. Три раза подряд он перечитывал блокнот от корки до корки. Ужаснувшийся, негодующий, удрученный. В некоторых местах, ослепленный слезами, он вынужден был водить по бумаге пальцем.

Запрокинув голову, он пытался разглядеть то самое окно на третьем этаже, но крыша была слишком высока. Вычерченный на фоне молочного неба элегантный фасад словно насмехался над ним. За этими стенами их мать стала безумной, задумав, а потом и осуществив преступление, которое невозможно простить. Теперь, по прошествии многих лет, это безумие, слепыми свидетелями которого были они с Максом, вызывало отвращение. Будучи детьми, они видели мать такой нежной, хотя и убитой горем, и это вызывало восхищение. В его памяти сохранилось, как мать рассказала им о драме, постигшей отца. Она превосходно сыграла сострадание и попросила их, затаив истинные чувства, принять этого бедного крошку. Появление в доме Нильса было пережито ими как счастливое событие.

В то время Бланш Казаль вызывала всеобщее восхищение. Чуткая и внимательная, она вела себя с мужем как с выздоравливающим, а ребенка она взяла под свое крыло. И, в конечном счете, ее показное благородство было не чем иным, как средством, с помощью которого она накрепко привязала к себе Марсьяля, хотя для него возвращение в лоно семьи означало похоронный звон по свободе. Убитый горем, он перенес свою любовь на Нильса, которого Бланш все больше прибирала к рукам. За маской сострадания она держала мальчишку у собственной юбки, делая из него мокрую курицу.

Чего Виктор не знал – и особенно не хотел знать,– привязалась ли она с годами к Нильсу или все так же продолжала его ненавидеть. Нильс был живым доказательством того, что Анеке существовала, что этот период жизни невозможно было забыть. Кроме того, он был тем, кто все видел. Слишком маленьким, чтобы помнить, но уверенности нет...

Виктор был на пределе сил и дрожал. День разгорался, и он имел право позвонить брату с просьбой о помощи, после того как в одиночку нес этот непосильный груз всю ночь.

Он вернулся в дом, закрыл за собой дверь кухни и взял телефон. Максим вставал рано даже в выходные дни, но все-же ответил заспанным голосом.

– Это я, Макс...

Он говорил после долгих часов ошеломляющей тишины, и на глаза его навернулись слезы.

– Тебе надо приехать ко мне...

– Прямо сейчас? Что случилось?

– Скажу, когда будешь здесь.

После паузы брат встревожено спросил:

– У тебя проблема, Вик?

– Эта проблема у нас обоих. И не только у нас. Приезжай, пожалуйста...

Ком в горле приглушил его голос, и, повесив трубку, он разрыдался.

В кои-то веки Виржини решила понежиться в постели. Она никогда не закрывала шторы в своей спальне, выходящей на восток, и лучи восходящего солнца играли на одеяле.

Виржини лежала ничком, скрестив руки под головой, и размышляла. Проснувшись три дня назад рядом с Виктором, она испытала странное чувство. Что-то похожее на желание так и остаться у него в руках. Даже спящий, он внушал доверие.

Виржини потянулась и улыбнулась. Внушал доверие? А ведь недавно она уверяла себя, что ни один мужчина не будет больше покровительствовать ей! Она не нуждалась в том, чтобы о ней заботились. Спасибо Пьеру – он показал пределы такого рода отношений. Но Виктор даже близко не походил на Пьера, и она спрашивала себя, как она могла сравнивать их. Даже манера заниматься любовью была у них абсолютно разной. Внимательный, терпеливый, нежный, Виктор управлял собой до самого конца. Его чувственность была чувственностью опытного мужчины, завоевавшего немало сердец. В противоположность Пьеру, он не навязывал свои предпочтения и казался озабоченным лишь тем, чтобы доставить удовольствие своей партнерше. Перед тем как заснуть, он спустился за водой для нее, с улыбкой смотрел, как она пьет, а потом спросил, на который час завести будильник. Она обожала его улыбку, от которой под шрамом на щеке появлялась ямочка. Ей нравились его руки, его кожа, его мягкий низкий голос и врожденная приветливость. Когда она уезжала после завтрака, Виктор стоял на аллее и смотрел, как удаляется ее машина.