Читаем без скачивания Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века - Андрей Андреев

Страхов был страстный экспериментатор. Здесь можно сказать, что в отличие от некоторых профессоров, относившихся к своему предмету как к ремеслу, способу зарабатывания на жизнь, Страхов считал физику чем-то большим, искренне увлекаясь ею и приближаясь, тем самым, к идеальному типу ученого, занимающегося наукой ради нее самой. Его биограф рассказывает о наблюдениях, которые Страхов вел годами, над замерзанием воды, испарением ртути, атмосферным электричеством — грозой и молниями. Три раза в день он записывал в журнал состояние погоды и впоследствии, по просьбе Разумовского, публиковал метеорологический дневник в «Московских ведомостях». Особенно замечательным был надолго запомнившийся москвичам удивительный опыт, в котором профессор в окружении учеников и зрителей испытывал действие электрического тока, идущего поперек Москвы-реки в районе Крымского брода. (Следует понимать, что опыты с недавно открытым гальваническим током свидетельствовали о единстве химических и электрических явлений, а еще через десять лет в классических опытах Эрстеда была продемонстрирована связь электричества и магнетизма.) Заметка об этом опыте, появившаяся в «Журнале Общества Испытателей Природы», была написана Н. Ф. Кошанским, который интересовался в те годы, очевидно, не только эстетикой и литературой, но и физикой[263].

Профессор чистой математики В. К. Аршеневский был внешне полной противоположностью своего товарища Страхова, но его заслуги в становлении университетского преподавания математики не менее высоки. В отличие от статного, красивого, изысканно одетого профессора физики с безупречными европейскими манерами, Аршеневский был «росту низкого, плотный телом, а в лице худощав, черноват, но с бледностью, черноволос, напудрен, с косою, лицо плоское и продолговатое, с рябинами, имел необыкновенно широкие и щетинистые брови; жизни строгой, он во всем любил особенно порядок, свойственный Малороссиянам»[264] Он принял свой предмет в конце XVIII в., когда математику в университете едва преподавали на элементарном уровне, и, по словам биографа, «должен был собственными силами, так сказать, создать для себя кафедру». Всю жизнь Аршеневский совершенствовал свои познания в математике. К 1804 г. он смог уже перейти от старого руководства Вейдлера, ученика Хр. Вольфа, к новейшему учебнику Бюржа, по которому излагал начала высшей математики. Их Аршеневский видел прежде всего в высшей геометрии, показывая пользу и употребление дифференциального и интегрального исчислений. В своих научных взглядах Аршеневский придерживался господствовавшего в XVIII в. мнения о преобладающем прикладном значении математики, как науки, возникающей из созерцания природы.

Младший товарищ Аршеневского, адъюнкт Загорский также отличался ясным умом и трудолюбием. Он перевел и издал на русском языке учебный курс, написанный известным французским математиком Безу для Политехнической школы, — достаточно простой и полезный учебник, ставший на долгое время основным для российских любителей математики (например, Грибоедов, находясь под арестом в 1826 г., просил у Булгарина книгу Безу, желая повторить начала математического анализа). Кроме элементарной математики, Загорский читал дифференциальное и интегральное исчисление по учебнику Лакруа.

Светлую страницу в историю университета вписало краткое пребывание в нем профессора Иде. Приглашенный Муравьевым из Геттингена, Иде писал, что «желал бы познакомить Московский университет с новейшим Анализом, небезызвестным впрочем гг. Аршеневскому и Загорскому». В 1805 г. Иде начал преподавание на латинском языке исчисления бесконечно малых, с приложением оного к Высшей Геометрии, динамике и гидродинамике, по руководствам Эйлера и Бюржа, а также читал приватные лекции на французском и немецком языках. Не дочитав двухгодичного курса, Иде скончался от горячки. «Немногие лекции его студенты слушали с большой охотой и дорожили ими». Также Иде принадлежат две критические статьи по математике в «Московских ученых ведомостях», где он, критикуя учебник Лакруа, пропагандирует методические взгляды Био, автора курса аналитической геометрии в Политехнической школе.

Собственно прикладную математику, т. е. механику, оптику, гидравлику, сферическую и теоретическую астрономию и пр., по руководству Вейдлера читал М. И. Панкевич. Уважаемый коллегами и неоднократно избираемый деканом факультета, человек с оригинальным характером (см. гл. 2), он, однако, был старательным, но крайне малоспособным педагогом. «На лекциях бывал он нередко темен и непонятен. А как вообще он был упорен в мнениях и щекотлив, то весьма затруднялся, когда по причине ошибки в выкладке на лекции получал ложный результат. Он этим сильно тревожился и волновался внутренно; а желая поправиться и отыскать свою ошибку, еще более путался и сбивался. Это иногда продолжалось три, четыре часа: потому и время лекций он старался избирать последнее. Если б кто из слушателей вздумал указать ему место ошибки — это значило бы оскорбить Панкевича и потерять его благорасположение»[265].

Профессором астрономии на отдельной кафедре, первым в истории университета (со званием астронома-наблюдателя) с 1804 г. был Ф. Гольдбах. С его именем связана неудачная попытка основания университетской обсерватории. Несмотря на неудачу, Гольдбах делал регулярные, зафиксированные в его журнале наблюдения из окон своей квартиры, определял широту, долготу и магнитное склонение Москвы и пр. С помощью Муравьева ему удалось собрать в университете все необходимые астрономические приборы. Руководством к преподаванию астрономии и математической географии для Гольдбаха служили Вейдлер и Боде, причем последняя книга была действительно лучшим сочинением этого рода в то время. На 50-летнем юбилее университета Гольдбах произнес речь «Об истории математических наук в России», в которой, к сожалению, за пышными французскими фразами оставил этот предмет без исследования, не дав содержательной оценки или критики приводимых им авторов.

По протекции попечителя П. И. Голенищева-Кутузова в 1810 г. в университете на кафедру чистой математики попадает П. И. Суворов. Хотя Суворов и окончил Оксфордский университет[266], знал несколько языков и даже издавал в Лондоне математический журнал, к тому времени уже престарелый ученый (ему было за 60 лет) явно не мог преподавать свой предмет на приемлемом уровне и рассматривал свою должность как синекуру, которую Кутузов выделил своему другу, находящемуся в стеснительных материальных обстоятельствах. Вследствие интриг, Загорский, на которого после смерти Иде и Аршеневского падала вся тяжесть преподавания математики, вынужден был оставить кафедру, и поскольку Суворова едва хватало на прочтение элементарного курса, университет фактически остался без профессора математики[267]. Реакция в самой неожиданной форме не замедлила сказаться: впервые в истории университета была предпринята попытка организовать студенческое научное общество для углубленного изучения предмета — в данном случае математики. Этот пример показывает, насколько возрос уровень требовательности студентов к преподаванию к исходу первого десятилетия XIX в. История общества математиков (см. гл. 4) доказывает, что молодые дворяне, учившиеся в университете в 1810 г. (среди которых и будущие декабристы), уже ясно осознавали круг знаний, которые хотели бы получить, с тем чтобы пользоваться ими в жизни. Математика, не только как атрибут офицера, но и вообще просвещенного человека, безусловно входила в этот круг[268].

Профессор химии Московского университета с 1804 г., отпрыск средневекового дворянского рода из Тюбингена, доктор медицины Геттингенского университета Ф. Ф. Рейсс заслужил вполне несправедливый упрек Герцена в «Былом и думах», что он якобы случайно «попал в профессора химии, потому что не он, а его дядя занимался когда-то ею. В конце царствования Екатерины старика пригласили в Россию; ему ехать не хотелось, — он отправил вместо себя племянника». На самом деле, еще до приезда в Россию работы Рейсса, известные Муравьеву и определившие его выбор (например, по исследованию химического состава лимфы лошади), получили признание ученых. В Московском университете Рейсс проработал более 35 лет. По мнению исследователя, в его лице «Московский университет получил химика несколько отсталого в теории, но с хорошею практической подготовкой, с разносторонним образованием и превосходного лингвиста»[269] (Рейсс свободно и с изяществом говорил по-латыни). В курсе лекций, который Рейсс читал по своему неопубликованному учебнику, изложение предмета было полным, подробным, с акцентом на практическое применение химии в медицине и фармакологии. Управляя с 1804 г. одной из старейших в Москве аптек (Покровской), Рейсс имел возможность пользоваться ее богатой химической лабораторией, так что первым из профессоров химии вел систематическую научно-исследовательскую работу. Главная область его интересов — электрохимия, где Рейсс в 1807 г. сделал замечательное открытие: обнаружил явление передвижения жидкостей через пористые перегородки в замкнутой цепи, а также движение по цепи взвешенных частиц, под действием электрического тока (электрохимический осмос). Это открытие было опубликовано в трудах МОИП. Всего же в результате своей научной работы в Московских обществах испытателей природы и соревнователей медицинских и физических наук, секретарем, а затем президентом последнего из которых он был, Рейсс опубликовал более 50 работ по физике, химии и медицине[270]. Особой заслугой Рейсса перед Московским университетом был его труд по формированию, упорядочиванию и систематизации университетской библиотеки (с 1822 г.) Как и в уже рассмотренных нами математике и физике, в химии Рейсс столкнулся с необходимостью приспосабливаться к ее быстрым успехам, когда открытия следовали оно за другим, что, например, препятствовало изданию его курса лекций, заставляя совершенно переменять целые главы сочиняемого им пособия.