Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

Присутствие при беседе Победоносцева им не нравилось: и тот и другой по разным причинам, но в равной степени ненавидели старика.

Аликс пригласила занять места за столом. Еще не привыкнув к своему новому положению, она делала милые ошибки, которые умиляли одних, до сердечной тоски пугали других, а мужа приводили в восхищение.

Николай не сводил с нее глаз, он был влюблен по уши, несравненно больше, чем в Малечку Кшесинскую. То было юношеское увлечение, шалость, а тут зрелое чувство, которому он останется верен до конца.

Аликс училась русскому языку; давался ей этот варварский язык, как она его называла, с трудом, но она была женщиной упрямой. Преодолевая смущение, она пыталась говорить по-русски с мужем, — он, правда, предпочитал английский язык своему родному; говорила по-русски с прислугой, министрами, и все за столом улыбались, а муж порой и хохотал над исковерканными ею русскими фразами.

Когда разговор о погоде, о здоровье государя, государыни и недавно родившейся у царской четы дочери иссяк, заговорил Константин Петрович, и тотчас в столовой как бы все потускнело и заскрипело.

Витте нервным движением подкрутил ус, презрительно усмехнулся, а государя снова охватил приступ гнева: и за ленчем лекция!

Лишь Аликс сидела спокойно, наслаждаясь солнечным утром, теплом и уютом любимого дома; лицо ее было задумчиво.

Она умела очаровывать собеседников и в этой области была выдающейся актрисой. Одного Аликс не могла скрыть — злобных и мстительных чувств к вдовствующей императрице Марии Федоровне, матери Николая. Взаимная ненависть имела давнюю историю: Аликс, тогда еще принцесса Гессенская, была однажды привезена в Питер на «смотрины» — ее уже тогда прочили в жены Ники. Марии Федоровне Гессенская принцесса не понравилась. Оскорбленную и униженную Аликс отправили в Гессен, чтобы через несколько лет, перед самой кончиной Александра, снова срочно вызвать в Питер — умирающему царю некогда было искать для наследника другую невесту… Этого унижения Аликс не могла простить вдовствующей мама.

— Государь, государыня! — Победоносцев попытался изобразить на одеревеневшей физиономии подобие улыбки, отчего непропорционально громадные уши его задвигались самым странным образом. — Богу было угодно оказать вам свою милость через одного святого угодника. Он предсказал, государь, судьбу вашего царствования.

— О, любопытно, — сказал, смиряясь, Николай.

Аликс улыбнулась старику, давая тем знать, что поняла его.

— Речь, ваше величество, идет о святом старце Серафиме Саровском…

Архиерей беспокойно заерзал на стуле.

— Этот старец нес подвиг в Саровской обители, в Тамбовской губернии, в дремучих лесах, — кинув змеиный взгляд на архиерея, продолжал Победоносцев. — Он был великий отшельник: месяцами простаивал на коленях на голом камне или надолго погружался зимой в ледяную воду, и ничто не устрашало его. На могиле старца совершаются чудеса, их число велико. И этот святой праведник, ваше величество, изрек предсказание о светлом теперешнем царствовании. Предсказание было затеряно, и вот — чудесно найденное — находится при мне. — Победоносцев обвел всех сидевших мертвенным взглядом, уловил усмешку Витте, услышал неодобрительное покашливание министра юстиции, увидел полную любопытства физиономию царя, что-то таинственно-восторженное в глазах царицы и каменное лицо архиерея — и все запомнил. Он медленно разворачивал желтые листы бумаги, он желал продлить миг наслаждения властью над царем, как наслаждался такими же минутами много раз при царях, почивших в бозе.

Государь порывисто воскликнул:

— Да читайте же, Константин Петрович!

Победоносцев поправил очки и начал читать:

— «В начале царствования сего монарха будут несчастья и беды народные. Будет война неудачная. Настанет смута великая внутри государства, отец подымется на сына и брат на брата. Но вторая половина правления будет светлая и жизнь государя долговременная».

В тишине, которая наступила вслед за тем, слышался лишь шорох переворачиваемых страниц.

Свернув рукопись, Победоносцев встал и, перегнувшись пополам, положил ее перед царем.

— Ну-с, господа, — сказал Николай, ловко скрывая зевок, — будем заниматься делами?

Победоносцев встал и склонился перед царем.

— Государь, смею вас просить, — преклонные лета, необходимость ехать в город…

— Да, да, разумеется, с вами в первую очередь, — подхватил Николай. — Господа, Константин Петрович набросал манифест…

— Проектец, только проектец для высочайшего рассмотрения, — пояснил Победоносцев.

— …по случаю нашей предстоящей коронации, господа, — продолжал Николай, — мы тотчас это порешим, а уж тогда и… Это и есть манифест? Отлично! Ваше величество, — обратился он к жене, — Константин Петрович взял на себя труд написать манифест о коронации. Хотите, я прочту его вам?

Разумеется, Аликс захотела послушать сочинение старика, к которому безотчетно благоволила. Николай взял из рук Победоносцева бумагу и глуховатым голосом принялся читать:

«Вознамерились мы в мае месяце сего тысяча восемьсот девяносто шестого года в первопрестольном граде Москве, по примеру благочестивых государей, возложить на себя корону и воспринять, по установленному чину, святое миропомазание, приобщив к сему, — царь повысил голос и поднял палец, — и любезнейшую супругу нашу, государыню… — и, еще раз с удовольствием перечитав последние слова и положив текст манифеста перед Аликс, сказал: — Может быть, вы хотите прочитать сами?

Аликс, запинаясь и подолгу рассматривая трудные слова, не употребляемые в обиходе, прочла заключительную строку манифеста.

— Ну что ж! Отлично составлено! — сказал Николай. — Право, отлично! Сергей Юльевич, как вы?

— Дело мастера боится, ваше величество, — проговорил Витте. — Никто, кроме нашего достопочтенного обер-прокурора Святейшего синода, не может так искусно сочинять манифесты. Многие пробовали, да все не то, совсем не то!

Победоносцев кинул быстрый взгляд на Витте и снова поймал ядовитейшую усмешку.

«Маклак, — с отвращением глядя на пышущего здоровьем Витте, думал он. — Лабазник! Тоже — знамение времени, в демократию лезет. Анархист-биржевик!»

«Трупоед», — мысленно же отвечал ему Витте.

Они так хорошо знали друг друга, что привыкли переругиваться и в мыслях, улыбаясь в то же время самым приятнейшим образом.

— Ну что ж! — говорил меж тем Николай. — Мне подписать сейчас или как?

— Из Петербурга будет послан форменный текст, государь. Разрешите откланяться? — Победоносцев встал.

— Одну минутку, Константин Петрович, — сказал Николай. — Этот старец Серафим из Сарова, гм, гм… Почему он до сих пор не сопричислен к лику святых?

— Виной тому, ваше величество, не Святейший синод.

— А кто же? — нетерпеливо проговорил Николай.

— Еще не исполнилось столетия со дня его кончины. А по правилам святой церкви, чтобы открыть гроб праведника, нужно столетие.

— А нельзя ли… Имея в виду пророчество и чудеса?.. Нельзя ли ускорить? — Николай обращался то к Победоносцеву, то к министру юстиции.

— Мне кажется, ваше величество, что это надобно обсудить, — ответил министр.

— Как обсудить? — Аликс злыми глазами посмотрела на министра юстиции. — Русский царь все может! Разве не так? Где обсуждать, с кем? — спросила она мужа.

Николай пожал плечами.

— Государь, — склонив голову, елейно произнес Победоносцев, — если вам угодно…

— Мне угодно ускорить это дело!

Неслышно вошел камер-лакей и, обратившись к царю, сказал:

— Ваше величество, как вы изволите приказать, та старушка ждет приема.

— Ведите ее! И распорядитесь подать чай. Эти сельские, — с видом знатока добавил Николай, — очень любят чай.

Лакей поклонился и вышел.

— Государыня, — сказал Победоносцев, — сейчас сюда приведут старуху, которая излечивает даже неизлечимые недуги.

— Любопытно… — пробормотал Витте.

— Да, да, представьте, Сергей Юльевич! — поспешил вставить Победоносцев.

Фетинья вошла в столовую и бухнулась перед царем на колени.

— Государь мой пресветлый! — запричитала она. — Ясны твои очи, надежа наша! И на волосиночку-то твою посмотреть недостойна! — Она ловила минуту, чтобы поцеловать царский сапог.

Николаю все было противно в старухе: и ее физиономия, и причитания, и ползанье по полу, — он знал, что эта сцена станет известна в столице и снова начнутся насмешки.

— Встань! — приказал он, едва скрывая гнев и отвращение.

— Не встану, государь-батюшка, недостойна! — упрямо твердила бабка.

— Встань, бабушка, — сказала Аликс.

Фетинья поднялась, поймала царскую руку, облобызала ее (он брезгливо поморщился), приложилась к руке государыни.