Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта

— Сколько же тебе лет? Крепок ты еще, погляжу. — Николаю все больше нравился этот исполин.

— Я, государь, пока что собираюсь прожить до ста лет, — почтительно ответил Лука Лукич. — Здоров, нечего бога гневить. Кабы не моя громаднющая семья — у меня, государь, семья вроде твоей — да кабы не мирские заботы, я бы и до двух сотен дотянул. — Он усмехнулся, помолчал и добавил: — Не года старят — думы. И мирские и свои.

— Какие же у тебя думы и заботы?

— Сын мой, государь, ушел из семьи, нужда его выжила, а теперь его в тюрьму закатали.

Николай нахмурился.

— В тюрьму? Он, что же, крамольник, что ли? Социалист?

— Точно, государь! — Лука Лукич почитал великим грехом скрыть что-нибудь в этот час от царя.

— Вот как! — Николай сурово посмотрел на Луку Лукича. — Это нехорошо: уходить из семьи, вставать против отца и против своего государя!

— Да ведь он за правду стоял, а его в тюрьму! За что? За правду?

— Я не знаю этого дела! — отмахнулся Николай. — Значит, за дело, раз в тюрьму. А что у вас за народная нужда? Мне бабушка говорила что-то, но я не уловил сути.

— Фетинья, государь, старуха хитрющая и деньгу любит, ты ей не очень-то верь, — проникновенно сказал Лука Лукич. — Но, спасибо ей, помогла мне с тобой свидеться. Батюшка, царь наш милостивый! Вот какая у нас нужда. Мы на нашу землю Грамоту имеем от твоего прародителя царя Алексея. Но царица Катерина ту землю у нас отобрала и своему постельничему Улусову отдала…

— Как ты смеешь так говорить? — оборвал его Николай.

— А я правду сказал, батюшка, правду, уразумей! — Лука Лукич был поражен тоном царя.

— Чепуха, какая там правда!

— Обыкновенная, государь. Дело житейское. Улусову наши земли пришлись по нраву, она ему их и отдала. А у нас на них Грамота имеется.

— Хм! — Разговор принимал неприятный оборот. Царь нахмурился. — Грамота? Что за Грамота?

Лука Лукич вынул из сумы ветхий свиток и отдал царю.

— Она с титлами писана, государь, — сказал он, боясь, как бы царь невзначай не помял Грамоту. — Бесценная вещь, и в ней вся наша жизнь.

Николай, перестав курить, стал рассматривать Грамоту. Не найдя в ней ничего интересного да и не разобравшись в титлах и завитушках древнего письма, он отдал Грамоту старику.

— Ну, что же вы просите? — стуча носком сапога, спросил Николай.

— Воротить нам нашу землю, государь.

— Я не могу возвратить вам того, что было отдано моей великой прабабкой дворянину Улусову за заслуги перед отечеством, — отвечал Николай, недовольно покусывая ус.

— Да какая там заслуга, батюшка? — со смехом отвечал Лука Лукич. — Невелика была улусовская заслуга, чтобы из-за нее все село по миру пускать.

Николай поморщился.

— На коленях просим тебя, государь, — прикажи нашему барину Улусову не отбирать у нас землю. Мы ее у него арендовали, а теперь он ее отбирает, и миру от того полная петля.

— Но, любезный, земля его собственность!

— Земля божья, государь, — твердо проговорил Лука Лукич, — а ты поставлен богом над ней хозяином. Ты наш главный земельный хозяин, царь-батюшка. Ты у бога насчет земли приказчик, вот как старые люди говаривали. Твое дело, государь, поравнять всех землей. У иных ее вовсе мало, у других такое множество, что руки до нее не доходят. Бесхлебье у нас, батюшка, а это тебе же в убыток! Какой спрос с голодного мужика, рассуди сам… Ему бы работать, а он в побирушки идет. Государь, ждем твоей милости насчет земли. Вели мне сказать всю правду, прикажи сделать так, как я тебе посоветую… Ведь я и тебе добра желаю. — Лука Лукич снова склонился перед царем.

Николай был ошеломлен; только поэтому он не прервал Луку Лукича на полуслове. Он ничего не понял, кроме одного: этот мужик хочет каких-то милостей насчет земли. Но ведь земля им дана! И потом, что же такое? Опять и опять о мужиках… И Витте… Да что они, сговорились, что ли? Может быть, этот старик подослан кем-нибудь? К тому же и сын его преступник, враг…

— Тебе надо обратиться к своему помещику, — холодно процедил он. — Слышишь? Я говорю, пойди к Улусову, поговори с ним. А все, что ты тут говорил, выбрось из головы. Кто тебя подослал, а?

— Сам собрался, — еле выговорил Лука Лукич.

— Представь себе, старик, вдруг ко мне будут ходить от каждого села… Что же это получится?

— Ваше величество, государь, а ты сделай сразу для всех сел. — Лука Лукич чувствовал, что слова его падают в пустоту.

— Я спрашиваю, ты у Улусова был?

— Был, и не раз, государь. Он что камень — ни слеза горючая, ни слово разумное его не прошибают. А в селе, государь, шумят, с топорами на Улусова хотят идти.

— Бунтовать? С топорами? — Николай повысил голос. — Я за бунт строго накажу. Я сечь буду бунтовщиков, так и передай своим, этим…

— Скажу, государь. Но что же нам делать? У адвокатов я был — один говорит одно, другой — другое. Судьи твои ни Грамоты, ни великой нашей нужды в расчет не берут, горе наше до них не доходит, сердца у них чугунные. Или и твое сердце не откроется перед народной мольбой?

Николай оторопел перед вопросом, поставленным в упор.

Гатчинское затворничество, страхи и шипение Константина Петровича, удесятеренная охрана, пресекающая проникновение во дворец духа натуральной жизни, сумрачный, вечно боявшийся бомбы отец сделали свое дело.

Николай остерегался всего непонятного и раздражающего. Он просиживал над бумагами до поздней ночи, но едва ему попадалось что-либо выходящее из ряда заранее составленных представлений, тотчас терялся, бежал за советами к мама, дядьям, к Победоносцеву, к Витте…

Все твердили ему разное: Победоносцев отрицал все, что предлагает Витте; Витте ненавидел Победоносцева; министр юстиции презирал всех скопом. Великие князья имели свои собственные суждения. А там еще матушка! У той тоже свои мысли, и опять-таки противоположные всем, высказанным до нее. Теперь обнаружилось, что и бесценная Аликс хочет заниматься государственными делами и не согласна ни с кем: ни с министрами, ни с князьями, ни с мама.

Но ведь не бежать же за советом сейчас. Он один на один с непонятным человеком, с его непонятными словами и требованиями. Что ему сказать? Николай в ту минуту не представлял себе, как бы он мог разрешить, с его точки зрения, мелкую дрязгу, к тому же освещенную односторонне. С другой стороны, мужик говорит с ним уверенно, чувствуя несомненную правоту, оттого и держится так.

— Хорошо, — с кислой миной промямлил Николай. — Я прикажу… Там разберутся.

— Где «там», государь? — смотря прямо в глаза царю, спросил Лука Лукич.

— Я велю… Если, конечно, позволят законы…

Горько вздохнул Лука Лукич. «Все пропало!» — подумал он и вслух сказал:

— Не гневайся, государь, на меня. Молод ты, ох, молод, батюшка. Того я в расчет не принял: рановато к тебе пришел. А о законах твоих скажу: лежат они, будто глухая плотина поперек речки. Трещит, государь, та плотина, и ежели не пробьешь в ней дыру, сорвут ее вешние воды и все смоют дочиста. Прости, государь, мои смелые речи, но я правду и господу богу говорю, а он превыше нас с тобой. Прощай!

Лука Лукич поклонился и ушел — такой же прямой, строгий, независимый.

Николай был рассержен и озадачен до крайности. Все его взгляды на власть и на государственное устройство проистекали из идеи, которую ему вдалбливали с малых лет: самая верная опора трона — крестьянство. Оно трудолюбиво и неприхотливо, оно верит в бога и в царя одинаково, и нет более убежденного монархиста, чем русский мужик. «За царя-батюшку — в огонь и в воду», — внушали Николаю, и Николай был в совершеннейшем убеждении, что так оно и ость. Но этот дед!.. Он такое говорил, и как говорил! А что ему ответил царь русский?

Николай понял, что совершил ошибку, что старик ушел, чуть ли не потеряв в него веру. Он хотел крикнуть, остановить мужика. Но зачем? Что он ему скажет? Как исправит ошибку?

Он долго сидел в раздумье на ступеньке террасы.

Смеркалось. Апрельский день кончался, с залива потянуло холодком. Николай зябко повел плечами, закурил.

Рассеянный взор Николая поймал тень, мелькнувшую среди деревьев недалеко от террасы.

— Кто там? — окликнул он.

Из-за деревьев выскочила фигура в военном.

— Подойди сюда! — приказал Николай. — Кто ты? Почему здесь?

— Особого корпуса жандармов унтер-офицер Самопалов, ваше величество! — рявкнул унтер, вытянувшись перед царем и сделав рябую физиономию каменной. — Охраняю место, будучи на посту!

— Только не кричи так! Ты говори тихо, там государыня играет! — Николай помолчал. — Значит, меня охраняешь, Самопалов?

— Так точно, вашу священную особу.

— От кого же ты меня охраняешь? — последовал вялый вопрос.

— От верноподданных, ваше величество!