Читаем без скачивания Тоомас Нипернаади - Аугуст Гайлит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Да у меня и башмаков-то нет, - улыбнулась Кати, - где мне о свадьбе говорить!
- У тебя правда нет башмаков? - удивился Нипернаади. - Ночи-то уже холодные, скоро и снег ляжет, а тебе даже обуть нечего! Тут, Кати, ничего не остается, как ехать в город. Привезем тебе туфли и юбки, платки и пальто и шикарную шубу. И еще вот что я думаю — надо будет купит два таких кольца, одно тебе, другое мне, и чтоб эти кольца были из чистого золота, и чтобы потолще, пошевелишь вот так пальцем, и сразу почувствуешь, что на нем серьезная штуковина. Ох, как я хочу накупить тебе кучу прекрасных вещей, чтобы ты не думала, будто я жадный и мне жалко денег.
Он разошелся, стал жестикулировать:
- Видишь, Кати, каким прекрасным может быть дом! В свете осеннего солнца желтеют леса и поля. Постой, ты слышишь?... Это дикие гуси, они летят на юг. Слышишь, как они перекликаются — га-га, га-га! Зима в этом году будет ранней. Раз дикие гуси полетели, - холода не за горами, надо спешить хлеб убирать. А может, они еще не улетают, а просто кричат себе над озерами, семьи свои созывают? Ну и пусть — ссыпем хлеб в закром, а когда снег завалит наше подворье, заживем под снегом, как медведи в берлоге, ты будешь жужжать своей прялкой, а я — раздумывать о былом. Мне есть над чем поразмыслить, о чем подумать. Эх, избавиться бы только от этого треклятого дядюшки!
Вскочив нетерпеливо, он сделал несколько шагов, вернулся.
- Отчего ты молчишь? - укоризненно спросил он Кати. - Сидишь, словно воды в рот набрала.
- Осенью солнце уже не греет, - ответила Кати. - И одета я не так уж тепло. Даже платок забыла.
- Неужели у тебя нет даже платка?! - воскликнул Нипернаади. - Бедолага, что же ты сразу не сказала, пошли домой. Я тут распустил язык, а ты слушаешь и мерзнешь. Нет, Кати, так не годится, надо прямо на этих днях съездить в город. А пока отыщу тебе что-нибудь в доме. Там непременно что-нибудь да найдется, может, даже юбка шерстяная, старые сапожки подвернутся. А сейчас беги — нам уже давно пора обедать.
Он схватил девушку за руку, не разбирая дороги, на руках переносил через канавы и ручьи, набросил ей на шею плети хмеля.
- Вот ты уже и раскраснелась! - обрадовался Нипернаади. - Теперь тебе, наверное, жарко?
Они вернулись на хутор, оба пунцовые, разгоряченные. Нипернаади собрал поесть, порылся в погребе и кладовых, в клети и комнате.
И пока Кати ела, Нипернаади сновал по дому. Вскоре он явился с целым ворохом одежды.
- Взгляни-ка, что я нашел! - радости его не было предела. - Тут и юбки, и блузки, и сапоги, и платки, пальто и чулки. Посмотри, подойдут тебе? И выбирай смело, раз я даю, можешь брать смело.
- Нет, нет, - досадливо отмахнулась Кати. - Я ничего не хочу. Ты понабрал вещи своей прислуги, что здесь когда-то была, и предлагаешь мне. Нет, ты немедленно унесешь все до последнего лоскутка, отнесешь на прежнее место, слышишь, Тоомас?
Растерянный, беспомощный стоял Нипернаади с юбками и блузками.
- Отчего ты не хочешь ничего взять? - расстроился он. - Хозяин Хансуоя предлагает тебе от чистого сердца, а ты не берешь. В конце концов ты и в город не захочешь со мной поехать, а к пастору тоже не поедешь?
- Ах ты, глупый! - досадовала Кати. - Ты и в самом деле не умеешь отличать свое от чужого. Ведь это не твоя одежда!
- Но хозяин тут я! - упрямился Нипернаади.
Юбки он все-таки унес. И грустно сел рядом с Кати.
- Ты такой смешной, - сказала Кати, гладя руку Нипернаади, - все хлопочешь обо мне. Взглянул бы лучше на себя! Пиджак без единой пуговицы, карманы совсем расползлись. И башмаки прохудились, когда ты шел по дороге впереди меня, я все время видела твои ступни. Теперь ты дома, чего же не переоденешься?
Нипернаади улыбнулся, подумал и сказал:
- Знаешь, Кати, ты, наверно, права, но сначала мне хочется сходить в баню. Завтра же, как только все приедут, велю протопить пожарче баню, а потом ты меня просто не узнаешь!
Подоспел домой и Моормаа, не переставая ворчать, входил в комнату и выходил из комнаты, поел, поспал и снова ушел работать. Уснула и Кати. Нипернаади долго бродил по полям, смотрел, как кружатся листья, долго бродил по полям, смотрел, как кружатся листья, слушал птичий щебет, помог Моормаа косить, а под вечер вернулся на хутор. Кати трудилась в хлеву, накормила коров и свиней, а вскоре — слышно было — принялась доить. Возвратясь домой и обнаружив, что работу уже сделана, батрак возрадовался.
- Дельную девку привел! - сказал он Нипернаади. И, похоже, сам испугался своей похвалы, быстро отвернулся и ушел в дом. Не в его характере было кого-нибудь хвалить, он словно сам устыдился собственных слов.
- Побродяги этакие! - буркнул он в свое оправдание. - И чего шатаются по белу свету, эта девка и парень? Родственники, говорит, в гости, говорит, это кто же в самое-то горячее времечко принимать их будет? Только честных людей беспокоят. А может, жулики нарочно день выбрали, когда хозяина дома нет, чтобы лошадь украсть или корову? В наше время людям веры нет, ходят, с лица ангельские, а творят такое, что не приведи господь.
Вот так, ворча себе под нос, батрак преспокойно уснул, оставив ключи от хлева Кати.
К ночи Нипернаади отвел Кати спать в сенник, чуть поодаль от дома.
- Здесь тебе будет спокойнее, - объяснил он девушке. - А ну как ночью возвратятся родственники с ярмарки, шуму-гаму не оберешься, уж мне ли их не знать. Как начнут кричать, тут уж не поспишь. Вот тебе подушки, одеяла и простыни, а я пойду спать на сеновал. Спокойной ночи, милая!
Кати с грустью смотрела ему вслед.
Смотрела в темноту, пока слезы не выступили на глазах.
- Жених! - всхлипнула она. - Жених, обещает скоро свадьбу справить, а сам чурается меня ровно чумы. Бежит, рядом не приляжет. Не поцелует, уходит, как чужой. Обманывает он меня, точно обманывает, не мила я ему. Поди жалеет, что привел!
Наутро Тоомас Нипернаади проснулся от страшного крика и шума. Со двора неслись ругань, угрозы, бахвальство, словно его заполонили буяны.
Одним прыжком Нипернаади оказался внизу и стал смотреть. Прибывшие с ярмарки хозяева стояли посреди двора и собачились. Отец орал на сына, тот — на отца, а Лийз кричала на обоих, повисая на рукаве то у одного, то у другого. И все страшно злились на что-то, отпивали водки и бранились.
Два великана, отец и сын, пытались что-то втолковать один другому, а Лийз тем временем кружила вокруг них, как муравей, встревала, дергая того, другого, кричала, хотя на нее никто не обращал ни малейшего внимания. Телега изрядно пострадала, вместо двух задних колес торчали жерди, боковины и поперечины превращены в щепки, казалось, усталая лошадь впряжена в одноколку.
Из-за разбитой телеги пялился бык, мрачный, злобный, готовый в любой момент поддеть на рога задок телеги.
- Моормаа, Моормаа! Куда подевался этот трусливый заяц? - разорялся хозяин.
Но батрак уже выбежал им навстречу и встал перед пьяным хозяином.
- Назад быка привели? - ворчливо сказал он. - Что, покупателя не нашлось, или цены не дали?
- Ох, черт бы побрал, в такой переплет попали! - горя негодованием, ответил хозяин, размахивая плетью и с яростью глядя на быка. - Ну и скотина, ну и сучий потрох! И покупателя не было, и цену тоже не дали. Еще перед Хярмасте мясник на дороге повстречался и сразу к нам. Осмотрел его, рукояткой в ребра потыкал и говорит: «Сколько хочешь за него?» Я ему: «Много не возьму, но за триста пятьдесят республиканских крон отдам». А тот мясник, значит, и говорит: «Бери триста и будь доволен!» А я говорю: «Триста пятьдесят». А он опять: «Ну ладно, триста двадцать пять». А я гну свое: «Нет, моя цена — триста пятьдесят, и я от нее не отступлюсь!» Тогда мясник опять рукояткой потыкал, хвост задрал, пах пощупал. И говорит, скотина, так: «Не буду я попусту торговаться, бери свои триста пятьдесят!» А как тот мясник это сказал и стал деньги отсчитывать, я про себя, значит, соображаю — видать, цены нынче на ярмарке высокие, не отдам я быка за такие деньги. Протягивает мне мясник деньги, а я говорю: «Может, дашь теперь четыреста, а то на меньшее я не согласен». Тот аж подпрыгнул, как муха с лошадиного хвоста, и заорал: «Ты же сам хотел триста пятьдесят?!» А я в ответ: « Может, дашь теперь четыреста, на меньшее я не согласен». Тут мясник этот обозлился, как он понес меня и быка моего, весь мой род проклял. И сказал, ты, мол, паразит, увидишь, за твоего быка на ярмарке и пяти центов не дадут. А я ему отвечаю: «Застегни как следует свою пасть, а я за своего быка сколько сказал, столько и получу!» И верно, как приехали в Хярмасте, так и увидели — скота там, как песка, не считано. И коровы, и быки, и бычки, и телки, такое столпотворение, что мы со своим быком совсем потерялись. Торчим посреди ярмарки, кругом народ колготится, а мы пьем и дожидаемся. Да только ни одного стоящего покупателя так и не было. Один посмотрит, другой, то один походя тыкнет, то другой за хвост ухватит, а чтоб купить — так нет.
И тот мясник подошел, что на дороге встретился, смеется, издевается: «Ну, хозяин, что ж ты быка не продаешь?» Я говорю: «Товар, он и есть товар, давай теперь триста пятьдесят, и скотина твоя». А мясник отвечает: «Теперь я и за двести не возьму». Сказал и пошел себе. Так было, Яан?