Читаем без скачивания Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вместе с императором, двумя императрицами и своим супругом Елизавета Федоровна посещала больницы, утешая пострадавших. Что творилось в ее душе, как и в душе Сергея Александровича (бледного, «как полотно», по словам Джунковского), мы не знаем. Они никогда не проявляли на людях свои чувства и уж тем более не разыгрывали ожидаемых публикой сцен. Непоправимую беду приняли с христианским смирением перед Божией волей, приняли как новое испытание. Конечно, переживали, сострадали и еще долго делали, что могли. В частности, проявив внимание к судьбам детей, лишившихся на «ходынке» родителей, организовали под попечительством Елизаветы Федоровны особый приют.
Наконец торжества закончились. Императорская Фамилия переехала к Сергею и Елизавете в Ильинское, чтобы отдохнуть после всех церемоний. Усталость усугублялась неослабевающей жарой, стоящей все последние дни, – только 19-го над Москвой прошла гроза. Гости пили кофе в тени деревьев, Государь и Государыня впервые в России вместе катались верхом, мужчины купались, ловили рыбу, устраивали лодочные прогулки. Елизавета Федоровна с другими дамами оформляла в виде акварелей меню для обеда – названия блюд помещались среди садовых и полевых цветов. Все с удовольствием навещали Юсуповых в соседнем Архангельском, где разместилась часть гостей, осматривали художественное собрание. После коротких теплых дождей сады наполнились благоуханием, яркие краски живых пейзажей очаровывали. Сергей Александрович верно угадал, что сейчас необходимо самодержцу: в Ильинском царила простая семейная обстановка, никакого церемониала, никакого этикета. Государь постепенно приходил в себя, восстанавливал силы, вновь казался бодрым и даже счастливым, что было так отрадно для всех собравшихся, а для гостеприимного хозяина являлось еще и лучшим завершением собственной ответственной миссии в эти исторические дни.
Две недели блаженства пролетели мгновенно. Вернувшись в Петербург, Николай Александрович поспешил сообщить дяде Сергею, что покидал его, едва сдерживая слезы, а теперь чувствует себя «как потерянный». Да, молодому императору часто будет не хватать общества чуткого, доброго и умного дяди. Его поддержки, его совета он будет ждать перед любым важным делом. А Великий князь, в свою очередь, станет по возможности оказывать племяннику посильную помощь, никогда не забывая при этом о своем подчиненном положении и об ответственности за порученный пост. Понятно, что завистников вокруг Великокняжеской четы становилось отныне больше, что интриги недовольных усиливались, задевая теперь и Елизавету Федоровну. Она заметила, как во время коронации окружающие зорко смотрели, поцелует ли она руку младшей сестре. Какая глупость! «Главное, – рассуждала Елизавета, – это иметь чистую совесть перед Богом, а Он может изменить злобу мира, а в этом случае – сеть завистливых интриг».
В конце того же года, поручая Сергею Александровичу специальным рескриптом руководство по созданию в Москве памятника Александру III, Николай II отметит в генерал-губернаторе «безграничную преданность высоким заветам почившего». Выраженное в такой форме доверие подбодрило Сергея и обрадовало Елизавету. «Не могу найти слов, – написала она в ответ, – чтобы выразить, как глубоко мы оба тронуты и как чудно ты обнаружил свою привязанность к Сержу, прислав ему этот трогательный и сердечный рескрипт. Он не мог читать его без слез, каждое слово глубоко проникало в наши сердца, как и все, что ты написал о своем дорогом отце. Твои слова – драгоценность и утешение, которое смыло все скорби этого года».
К обязанностям Великого князя теперь добавилось и командование Московским военным округом, а Великая княгиня все больше погружалась в дела благотворительности. По мнению ее современника, московского чиновника Министерства внутренних дел А. В. Бельгарда, именно ходынская трагедия подтолкнула Елизавету Федоровну к широкой и активной деятельности. Согласиться с этим никак нельзя – мы уже видели ее первые шаги на данном поприще и, разумеется, помним о заложенных в нее с детства идеях и принципах милосердия. Просто с началом нового царствования совпало расширение такой работы Елизаветы Федоровны, стали заметнее ее усилия и ощутимее результаты. По словам того же Бельгарда, «она начала усиленно ездить по приютам и другим учреждениям и проявила столько доброты и ласки, снисходительности и любви к людям, что не только очень скоро завоевала всеобщие симпатии, но даже повлияла в значительной мере на изменение отношения широких общественных кругов к ее супругу».
Труды Елизаветы Федоровны украсят собой последние страницы истории Российской империи. Но вот что странно – почти с самого начала им будут сопутствовать какие-то вещие, мистические знаки. После одного благотворительного базара, с успехом прошедшего в марте 1895 года, дамы из оргкомитета, возглавлявшегося Великой княгиней, решили сделать своей руководительнице красивый подарок. Их выбор пал на стяг (полотнище в виде хоругви), вышитый по рисунку В. М. Васнецова и выставленный на базаре за 500 рублей. Сто женщин, участниц мероприятия, внесли по пять рублей каждая, и купленный стяг был торжественно преподнесен Елизавете Федоровне. Прекрасная вышивка, над которой трудилась соратница Елизаветы Федоровны, фрейлина императрицы Мария Ермолова, выглядела эффектно, но в то же время весьма загадочно. В тревожных тонах и на фоне мрачного пейзажа перед зрителем представала птица с черным оперением и женским лицом. Ее взгляд был прикован к чему-то ужасному, но завораживающему, к чему-то неизбежному и заставляющему птицу пророчествовать. Через два года В. М. Васнецов повторит тот же образ в картине, названной «Гамаюн, птица вещая». Приобретенная Сергеем Александровичем, она займет достойное место в великокняжеском доме, побывав еще и на выставке. Посетители той экспозиции будут в восторге, а увидевший там полотно Александр Блок попытается разгадать пророчество «Гамаюна»:
На гладях бесконечных вод,
Закатом в пурпур облеченных,
Она вещает и поет,
Не в силах крыл поднять смятенных…
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых…
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью!
Вышитый стяг Елизавета Федоровна повесила над камином в своем кабинете, восхищаясь красотой произведения и нисколько не страшась зловещей песни. А где-то неподалеку, в другой комнате, живописные «Сирин и Алконост» продолжали вещать о двуединстве бытия, о белом и черном, о постоянном соседстве счастья и горя, света и тьмы, надежды и отчаяния.
Часть вторая
«Не бойся, только веруй!»
1. Княгиня милосердия
Лето 1897 года выдалось в Москве небывало жарким, к июлю столбики термометров показывали тридцать градусов в тени. Однако последние месяцы Елизавету Федоровну больше волновала погода на юге Европейского континента, причем не только природная, но и политическая.
Еще в апреле началась греко-турецкая война за остров Крит. Россия выступила нейтральным посредником, а Великий князь Сергей Александрович, как председатель московского управления РОКК, послал на
