Читаем без скачивания Год Иова - Хансен Джозеф

— Где ты был?

Из внутреннего кармана своего пиджака он достаёт серебряную медаль на цепочке. Он расцепляет застёжку, вещает медаль на шею Сьюзан и запирает застёжку. Она берёт её и разглядывает подслеповатыми, чуть скошенными глазами.

— Это Святой Христофор, — говорит Джуит. — Я хочу, чтобы ты благополучно добралась, а потом вернулась целой и невредимой.

Она смотрит на него, сжимая медаль в пальцах. Её морщинистые щёки заливаются краской. Трудно сказать, слезятся её глаза или нет. За очками не разглядеть. Она натужно улыбается и пытается пошутить:

— Я помню, как ты любил поязвить над моими католическими абракадабрами.

— В Святом Христофоре нет ничего католического, — возражает Джуит. — Увы, католики выбросили его на свалку.

Акмазян вышел из-за стола и теперь возвращается с новой бутылкой шампанского. Из горлышка бутылки струится газ. Он наполняет стакан Джуита, доливает в стакан Сьюзан, наполняет свой и садится. Он наклоняется, чтобы посмотреть на медаль, отпускает её, вновь садится на место и холодно спрашивает Джуита: — А как же я? Лишняя трата денег?

— А вы будете Сьюзан живым Святым Христофором, — говорит Джуит. — Надеюсь, вы будете следить там за ней и привезёте домой в целости и сохранности.

Акмазян хмыкает, угрюмо глотает шампанское. Он отворачивается от Сьюзан и Джуита. Несколько секунд он смотрит в сторону уязвлённым взглядом и хранит молчание обиженного ребёнка. Затем лицо его проясняется, он машет рукой и говорит с отходчивой и самозабвенной улыбкой: — Не обращайте внимания. В крайнем случае, воспользуюсь ковром-самолётом. Иначе какой же я, к чёртовой бабушке, армянин.

С этими словами он плескает ещё шампанского в свой бокал.

Сьюзан нет уже вторую субботу, и ему очень одиноко. Как жаль, что в «Тимберлендз» не предвидится выездных съёмок. Тогда бы он и по субботам работал. Увы, сейчас для выездных съёмок уже не сезон. Слава Богу, что последнее время по будням он работает с семи утра до одиннадцати вечера, в этих островках ослепительно яркого света под огромными высокими и мрачными сводами студий. От усталости, накопившейся за неделю, он проспал сегодня всё утро. Но впереди ещё столько пустого времени. Без Сьюзан. Без Билла. Он сидит в постели, пьёт кофе, курит, шарит глазами по газете, не воспринимая ни строчки. По радио передают какие-то старые мелодии. Он не слышит. Так называемая развлекательная рубрика газеты выпадает у него из рук Он уставился в стену. Какое-то мгновение он ничего не видит. Затем перед глазами появляются постеры.

Он откидывает прочь одеяло. Страницы газеты сваливаются на пол. Он надевает трусы, джинсы и снимает постеры. Невесомые сами по себе, они кажутся тяжёлыми из-за рамок и стёкол, в которые их облёк Билл. Тяжело дыша и слегка кряхтя, он, один за другим, переносит их в гостиную. Ступни чувствуют под собою мягкий и прохладный ковёр. Он ставит постеры лицом к стене, поближе к двери, насколько позволяет мебель. Возвратясь в спальню, он надевает шлёпанцы и замечает, что на стене, там, где висели постеры, остались белые прямоугольники. Как давно они красили стены? Он покрасит их завтра. Это займёт всё воскресенье.

Он выставляет постеры на галерею. День стоит пасмурный. На небе низкий серый потолок облаков. Кажется, что на юге облака почти чёрные. Большие гибкие листья растений во внутреннем дворике кажутся неистово зелёными. Бассейном никто не пользуется. Влажный воздух обжигает его непокрытую кожу. Он надевает плотный пуловер цвета овечьей шерсти и, один за другим, выносит постеры на улицу. Из тёмного подземелья под домом он выруливает «тойоту», паркует её на обочине, выкрашенной в красный цвет, и складывает постеры лицом вниз в багажник. Они не помещаются. Но лишь немного. На ветру они развеваться не будут. Он на это надеется. Он привязывает к ним крышку багажника той самой облезлой бечёвкой, которой привязывал телевизор, подаренный Сьюзан. Он снова смотрит на небо. Будет ли дождь? Да какая разница.

Ему удаётся найти лишь две картонных коробки, да те не особенно велики. Он идёт с ними в гостиную, открывает ящики великолепного бюро и вываливает из них все альбомы с газетными вырезками, все журналы и все фотографии в картонные коробки. Он ставит одну коробку на другую, поднимает их и выносит к машине, вываливает на заднее сидение, а затем возвращается за новой порцией груза. И ещё за одной. Оставались ещё какие-то выцветшие контрамарки с гнутыми краешками. Они лежали в конвертах, перехваченных подгнившей резинкой. Когда он запахнулся в ветровку, проверил, на месте ли кошелёк, ключи, сигареты и зажигалка, он берёт контрамарки под мышку, выходит из квартиры, закрывает дверь и дёргает её, убеждаясь, что она заперта. На полпути по галерее, он останавливается. Он не побрился. Впрочем, не больно нужно.

Тучи сгустились. Листья бугенвиллей у кирпичной стены дрожат на порывистом холодном ветру. В воздухе чувствуется запах дождя. Джуит паркуется. Створка деревянных ворот открыта. Она слегка прогибается под действием ветра, постукивает о стену. Ветер покачивает горшки, свисающие с балок в плетёных сетках, колышет ветви бутылочного дерева. Он проходит по красному паркету и делает пару шагов к заднему крыльцу магазина. Он входит и видит Билла. В его пылезащитных очках отражаются отблески люминесцентных ламп. Он стоит у верстака и медленно ведёт шлифовальный прибор по поверхности стола из красного дерева. В мастерской висит мутное облако лаковой пыли. Джуит кашляет. Билл выключает прибор и смотрит на Джуита. Он говорит: — Сегодня я могу заниматься только этим. Больно уж влажный воздух.

Он поморгал и провёл по лицу ладонью, чтобы вытереть осевшую пыль.

— Зачем ты приехал?

— Тебе нужна врачебная маска, — говорит Джуит. — Ты заболеешь раком, если будешь вдыхать эту гадость.

— Я привык.

Билл закуривает сигарету. Вокруг них, в ослепительном свете ламп на рабочем столе, громоздятся тени антикварной мебели. Пахнет заплесневелым плюшем и конским волосом. В мастерской очень тесно. Если Биллу необходимо место, он либо сдвигает старую мебель, либо ставит её в два яруса.

— Это меня не волнует. — Он вынимает из кармана пачку сигарет и протягивает Джуиту. — Закуришь?

Джуит качает головой.

— Зачем я приехал? Видишь ли, когда некоторые говорят «прощай», забирают свою одежду и бритву с зубной щёткой, но оставляют что-то более важное, то думается, что они не вполне уверены в этом шаге и могут вернуться.

— Я забрал всё, — говорит Билл. — Как пекарня?

— У них есть мои деньги, а у меня есть терпение. Ты оставил постеры. Ты оставил бюро, полное журналов и вырезок. Прошло шесть недель. Сегодня я подумал, что книжки по психологии врут, и ты не собираешься возвращаться за ними. Я сам тебе их привёз. Если ты дашь мне ключи от своей машины, я сложу их тебе в машину.

— Не нужно.

Билл выронил сигарету на неровный цементный пол, густо усыпанный стружками и опилками. И окурками. Билл наступил на упавшую сигарету и растёр её по полу так, словно она сделал ему что-то плохое. Он отворачивается к верстаку и проводит рукой по дереву, которое шлифовал. Оно розового цвета. Джуит ревнует к дереву. Билл говорит — Я не собираю журналы про пекарей.

— Ты мог бы продать их, — говорит Джуит. — Многие из них стоят больших денег.

Билл поворачивается к нему и кричит — Мне всё равно! — В глазах его сверкают слёзы. — Я не хочу их видеть. Я не хочу помнить, ясно? Понимаешь ты это? Нет, ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь. Ты так ничего и не понял обо мне и о моей жизни.

Он отворачивается.

— Убирайся отсюда и оставь меня одного.

Джуит говорит тихим голосом:

— Я хочу, чтобы ты вернулся.

— Да, но я не вернусь.

Билл поднимает прибор и включает его. Несколько минут Джуит стоит и смотрит, как он работает в поднимающемся клубе пыли, которая сверкает на солнце. На Билле одна из тех старых хлопчатобумажных рубашек, которые он ни за что бы не выбросил, выцветшая, истончённая после множества стирок, с дырами на локтях. Он засучил рукава. Изгиб его сильных загорелых рук, изгиб его гладкой и сильной шеи, склонившейся над работой, кажутся Джуиту прекрасными. Сердце его стучит чаще. Он тоскует, мечтает. Голос Билла пробуждает его. — Я думаю, ты мог бы уже уйти.