Читаем без скачивания Год Иова - Хансен Джозеф

Он едет в хозяйственный магазин на бульваре Робертсона. Вернувшись, он останавливается на обочине, окрашенной в красный цвет. Он выгружает тяжёлые банки с краской, ролики, кисти, лотки и тряпки, которые купил. У дома, прислонясь к жёлтому бетонному цилиндру с растениями, стоит молодая женщина. У неё длинные русые волосы. Кожа её так бледна, словно никогда и не знала солнца. На скуле большой тёмный синяк На ней лёгкий вязаный свитер с V-образным воротом. У неё тонкая грудь, проглядывают рёбра. Хлопчатобумажные штаны с верёвочным поясом. Ноги словно вырезаны из слоновой кости. Обуты они в ветхие сандалии. На стене с закрытыми глазами сидит маленький ребёнок, прислонясь головкой к маминому плечу. Джуит плохо разбирается в возрастах маленьких. Наверное, ребёнку год или два. Окинув их одним взглядом, он наклоняется, чтобы нагрузить себя малярными принадлежностями, войти в дом, донести их до квартиры, а затем быстро спуститься и поставить машину в гараж, пока его не наградили штрафом. Проволочные ручки банок с краской режут ему ладони. Мешки с тряпками заткнуты подмышками. Только он направляется к двери, как женщина берёт на руки ребёнка и подходит к нему. — Оливер, — говорит она.

Глаза её чем-то ему знакомы, но он не припоминает чем. Наверное, это что-то из его далёкого прошлого. — Простите, — начинает он, — но я должен…

— Я — Дарлин. Девочка Конни. Помните?

— Батюшки мои, — говорит он и ставит на землю злополучные банки с краской и всё остальное.

Он берёт её за руку и улыбается. Он приятно обрадован. Он говорит первое, что приходит ему на ум: — Вы балерина?

— Балерина?

Она уставилась на него, сбитая с толку. Потом она смеётся. Это горький смех.

— Нет, я не балерина. Вы думали, что я стану балериной? — Ребёнок пытается куда-то пойти, но она ловит его, сажает на бедро и снова берёт на руки. — Почему вы так решили? — Тебе так нравилась музыка. Я говорю о том, как ты её слушала, когда была маленькой. Ведь ты танцевала.

Она морщит лоб, словно не видит его, а всматривается куда-то в прошлое.

— Однажды вы брали меня в Голливудский Концертный Зал. Поэтому? Вы хотели, чтобы я стала балериной или вроде того.

— Думаю, что хотел, — говорит он. — А ты не хотела?

— Я хочу этого сейчас, — сказала она и дотронулась до синяка на лице. — Я вышла замуж.

Она качает головой и издаёт смешок:

— Балериной. Почему я об этом не думала? Может быть, потому что вы исчезли.

Он смеётся.

— Ты помнишь то утро? Когда Рита швырнула в меня с лестницы туалетный столик?

— Вас положили в больницу. Я хотела принести вам цветы, но мне бы не разрешили. Вы всегда были так добры ко мне. Я рада, что вы становитесь знаменитостью.

Он смотрит на дом. Он оглядывается по сторонам. — Ты пришла повидать меня?

— Если вы не очень заняты, — говорит она.

В голосе её надежды немного. Она смотрит на банки с краской и пакеты с тряпками.

— Вы будете красить? Я могла бы помочь.

Ребёнок снова спит у неё на плече, держа во рту большой палец. Волосы у него того же цвета, что и у мамы. Но щёки ярко-красные. Она нагибается и поднимает банку с краской.

— Я могу это понести.

— Спасибо, — говорит он. — Вы уверены?

Она не выглядит сильной.

— Я справлюсь.

Она улыбается ему. В нижнем ряду у неё нет двух зубов. Зубы грязные. Пожалуй, она удачно смотрелась бы, стоя на просевшем некрашеном крыльце лачуги арканзасского издольщика, из которой вышла её красивая ширококостная мать. Гены, думает он и проходит вперёд. Она идёт следом, покорно и терпеливо несёт свою ношу. Он оставляет её в квартире, спускается, ставит машину в гараж Вернувшись, он обнаруживает её сидящей на невысоком флорентийском стуле возле дверей. Она подняла свитер и кормит ребёнка грудью. Её лицо трогает лёгкая краска, он смотрит на неё с невольным удивлением. Казалось бы, картина встречается часто, но он так ни разу и не видел её за всю свою жизнь. Это его тронуло. Она говорит: — Это экономит деньги и, к тому же, полезнее.

Джуит оживлённо шагает на кухню. Усталости как не бывало. Он чувствует себя почти превосходно. — Будете ленч?

— Вы не должны меня кормить, — говорит она.

— Как бы там ни было, мне нужно поесть самому, — отзывается он. — Надо подкрепиться перед покраской.

— Хорошо, — откликается она. — Вы очень добры. Вы такой, каким я вас запомнила — приятный, добрый человек.

Джуит печально улыбается сам себе. Если Дарлин судит о людях по своему отцу, мяснику, который весил триста шестьдесят фунтов, Джуит может расценивать её слова как довольно скромный комплимент. Он открывает холодильник и видит там пирог из кокосовых орехов. Он испёк его в прошлый четверг в три часа утра, отказавшись от безуспешных попыток заснуть. Это любимый пирог Билла. Но Билл его есть не станет. Джуит поест немного пирога вместе с этой грустной молодой женщиной. Может быть, малыш тоже скушает кусочек. Джуит надеется, что так оно и будет. Пирог большой. Входит Дарлин. Она садится за обеденный стол и смотрит, как он готовит омлет. Он ставит перед ней кружку с кофе. Это кружка Билла.

— Спасибо, — благодарит она. — Можно я закурю? Я бросила, когда была беременна Гленом. Знаете, если мать курит, дети рождаются больными. И вкус молока становится неприятным. Мне бы одну. Только одну.

Джуит кладёт перед ней пачку сигарет и зажигалку. — Я рад, что ты пришла. Я думал, ты меня забыла.

Она мельком смотрит на него. Затем переводит взгляд на свои тонкие пальцы с обкусанными ногтями, которыми держит сигарету, на узкий язычок пламени.

Она закуривает. Она кладёт зажигалку на стол с мягким стуком. Она говорит грустным голосом:

— Не говорите, что рады меня видеть. — Она вновь дотрагивается до синяка на скуле. — Мне стыдно, когда вы так говорите.

— Стыдно за что? — он морщит лоб, касается её подбородка и приподнимает лицо к свету. — Что с тобой приключилось?

Она издаёт краткий, злобный смешок, и отдёргивает голову в сторону.

— Я говорила вам, что вышла замуж Прошло много времени, прежде чем я решилась. Я боялась мужчин. Вы помните папу? Отто? Как он всё время бил Конни? Как он брал за шкирку своих детей и швырял их об стены?

— Я помню Отто.

Он чувствует запах масла, который исходит из духовки. Он убавляет огонь.

— Я несколько раз пытался поговорить с ним по душам.

Он шинкует помидоры, трёт мягкий жёлтый сыр. — Это не помогло.

— Вы помогли нам, когда взяли нас к себе, — говорит Дарлин.

Джуит взбивает яйца.

— Не приписывай этого мне. Это заслуга Риты.

Он ставит взбитые яйца на рашпер, некоторое время ждёт, а затем посыпает их кусочками помидоров и тёртым сыром.

— Только она его не боялась.

При воспоминании об этом дне его до сих пор пробирает дрожь. Тогда он думал, что его наверняка убьют. Отто вернулся домой с упаковочного завода. Это был день получки. Он пьяно рычал. В случае Отто это была не просто манера говорить. Внизу хлопнула входная дверь. Послышались крики, удары, что-то разбилось. Рита позвонила в полицию. Джуит побежал вниз, стал колотить кулаками в дверь и кричать, чтобы Отто остановился. Раздался последний крик Конни, дверь распахнулась, Отто отшвырнул Джуита в сторону, залез в машину и уехал, изрыгая проклятья, угрозы и матерщину. Джуит едва поднялся с кучи велосипедов, скейтов и ведёрок для игры в куличи.

На кухне всё было вверх дном. Стулья и столы были перевёрнуты. Старый линолеум сверкал от осколков разбитой посуды. На стене, у которой стояла плита, краснел огромный шлепок от соуса для спагетти. Конни лежала в углу, точно кукла, выброшенная на свалку. Она еле слышно стонала, её волосы, передник и платье были залиты кровью. Спустилась Рита. Она нагнулась над ней и велела Джуиту найти детей. Они прятались в спальне в тёмном шкафу, съёжившиеся от страха, они глядели на него широкими заплаканными глазами. Рита приказала всем выйти. Здесь было небезопасно. Отто собирался вернуться. Она помогала огромной стонущей Конни подняться вверх по наружной лестнице, а Джуит вёл детей, онемевших от страха.