Читаем без скачивания На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Фёдор Фёдорович Тютчев

— Возможно, — холодно возразил Спиридов, — но не забывайте, что и в плен я попал тоже благодаря ей, или, вернее, моей любви к ней.

— В плен вы попали по своей неосторожности, а вовсе не по вине княгини, и вам грешно говорить так, — укоризненно произнес Илико.

— Согласен и на том, — угрюмо ответил Петр Андреевич, — спорить не станем; во всяком случае, мне кажется, тема нашей беседы исчерпана. Я вам уже сказал, что завтра уезжаю в горы и отныне посвящаю все свои силы на спасение милой и прекрасной девушки, сердечно и дружески откликнувшейся на мое несчастие. Пока я ее не найду, я не покину этих мест, когда же так или иначе мое предприятие окончится и я или разыщу Зинаиду Аркадьевну, или убеждусь в ее смерти, княгини, наверно, на Кавказе не будет.

— Это ваше последнее слово? — веско спросил князь Илико.

— Странный оборот речи. Надеюсь, мы с вами не на конской ярмарке и не торгуем себе коня. При чем тут первое и последнее слово?

— Вы правы, простите, — холодно извинился Дуладзе. — Сердечно благодарю за гостеприимство. Если будете в Тифлисе или у нас на Алазани, надеюсь, вы дадите мне возможность отплатить вам тем же, а теперь позвольте мне оставить вас; мне надо спешить обратно.

— Так скоро? — удивился Спиридов. — Но вы измучены. Ночуйте у меня. Поверьте, княгиня не оценит вашего самопожертвования, она к ним привыкла.

— Мое самопожертвование ничто по сравнению с тем, какое предполагаете сделать вы ради барышни Балкашиной, как вы ее назвали. Искренне желаю вам успеха, я не имею права вмешиваться в оценку ваших действий, но как мужчина скажу вам еще раз: вы молодец, настоящий кавказский джигит.

Последние слова князь произнес с таким юношеским увлечением, что Спиридов сразу повеселел.

— Ну, спасибо на добром слове, — дружески пожал ему руку Спиридов и сам вышел проводить на двор, где князя ждали его два нукера.

Илико ловко вскочил на седло. Сделав прощальный грациозный жест рукой, взмахнул плетью и вскачь вынесся за ворота, сопровождаемый нукерами.

«Славный юноша, — подумал Спиридов, провожая его глазами, — совсем еще неопытный и, должно быть, как кошка влюблен в Элен».

Петр Андреевич насмешиво повел губами и вернулся обратно в комнату, по-прежнему хмурый и угрюмый. На сердце у него щемило.

Ill

Была холодная мартовская ночь, ветер пронзительно свистел и стонал, потрясая вершины деревьев; луна угрюмо выглядывала из окружающих ее облаков, когда к небольшому аулу Тайабач, затерявшемуся в дебрях непроходимых лесов большой Чечни, на берегу мелководной речки Аксай, подъезжали три всадника-горца, закутанные в бурки, с красными башлыками поверх папах, которые они, очевидно, умышленно, надвинули на самые лица так, что при встрече с ними можно было разглядеть в окружающей темноте только глаза всадников, сверкавшие из-под нависшего курпея папах.

Аул уже спал, беспечно вверив себя охране сторожевых собак, которые, бегая по крышам, хриплым воющим лаем провожали быстро едущих мимо них незнакомых путников.

Всадники, очевидно, знакомые с расположением аула, быстро проехали по узкой извилистой улочке, миновали мечеть, причем только один из них сделал обычное молитвенное движение ладонью по лицу, и, завернув за угол, остановились перед деревянными тяжелыми воротами, закрывавшими вход в обнесенный высоким забором двор, в глубине которого виднелась крыша обширной, двухэтажной сакли, по всей видимости, принадлежавшей человеку зажиточному.

Соскочив с коня, один из всадников нетерпеливо забарабанил рукояткой нагайки по толстым бревнам ворот, на что изнутри двора послышалась яростная брехня нескольких собак. Через минуту со стороны сакли послышались легкие торопливые шаги босых ног. Кто-то подошел к воротам и, приложив глаз к щели, с любопытством стал разглядывать приезжих.

— Кто такие, откуда? — раздался робеющий детский голос, на который стучавший всадник поспешил ответить успокаивающим тоном:

— Не бойся, мальчик, мы не враги и не злые люди. Поди, скажи достопочтенному Гаджи-Кули-Абазу, что друзья стоят за порогом его дома и ждут от него гостеприимства.

— Сейчас, — поспешил откликнуться мальчик и торопливо побежал к дому.

Прошло добрых десять минут, стоявшие у ворот всадники начали уже терять терпение, когда, наконец, загремел тяжелый деревянный заслон, запиравший ворота изнутри, они медленно распахнулись, и в их чернеющей пасти вырисовались две человеческие фигуры: мальчика лет десяти и рослого широкоплечего мужчины в аббе и белой чалме. В руках мальчик держал глиняный черепок, наполненный бараньим жиром, с горящим в нем светильником, и старался направить его скудный свет на лица въезжавших во двор всадников, но те еще больше спустили на лоб и на глаза свои башлыки, причем двое из них торопливо отъехали в глубь двора, совершенно скрываясь под тенью, бросаемою стеной. Это движение несколько встревожило хозяина сакли, и он не совсем уверенным тоном спросил:

— Кто вы такие, назовитесь? Мрак ночи и ваши башлыки не дают узнать вас.

— Не бойся, Гаджи-Кули-Абаз, — спокойным тоном, вполголоса произнес тот, кто вел переговоры с мальчиком и первый вступил во двор, ведя за собою в поводу коня, — мы друзья. Тех двух ты, правда, не знаешь, но со мной встречался не раз.

— Твой голос мне знаком, — возразил Гаджи-Кули-Абаз, — но я боюсь ошибиться. Ты…

— Тш-ш… — остановил его незнакомец. — Зачем повторять вслух то, что ум и без того знает? Не всегда человеку бывает приятно лишний раз слышать свое имя. Вели лучше взять мальчику наших коней и укажи нам путь в твою гостеприимную саклю, там мы успеем наговориться до света.

Гаджи-Кули-Абаз молча кивнул головой и повел своих спутников через широкий, заросший травой двор к черневшим в полутьме строениям.

Тем временем мальчик взял лошадей и повел их под навес.

Войдя в большую просторную комнату, устланную коврами, увешанную по стенам разнообразными оружиями и скупо освещенную двумя светильниками, надетыми на железные крючки в стенах, новоприбывшие сбросили с плеч свои бурки, сняли башлыки и, уложив все это в кучу в угол, почтительно поклонились хозяину.

— Кара босс![5] — произнесли они все трое в один голос.

— Саол[6], — степенно поблагодарил их хозяин сакли.

— Ничик-сен? Хульфет никек-дур?[7] — осведомились гости.

— Чох якши-мен, чох якши-бис[8], — поспешил, отвесив учтивый поклон, удовлетворить их любопытство Гаджи-Кули-Абаз.

После этих первых приветствий хозяин и гости уселись в кружок на мягком ковре из крашеной бараньей шкуры и внимательно посматривали в лицо друг другу.

Гаджи-Кули-Абаз, хозяин сакли, представлял из себя высокого коренастого чеченца лет под пятьдесят, с длинной черной бородой, большими, немного навыкат глазами, придававшими его лицу надменное выражение. По белой чалме, украшавшей его