Читаем без скачивания Арийские и еврейские шахматы - Александр Алехин

Чигорин — первая жертва международной плутократии

В то время как первый профессиональный чемпион мира Стейниц не позволял никому эксплуатировать себя, а, наоборот, в пору своего расцвета стремился сам эксплуатировать шахматную общину, его соперник Чигорин постепенно стал крепостным частью народившегося русского капиталистического общества, частью уже опытной европейской и американской плутократии. Именно крепостной, не раб, ибо он получал от «господ» всегда ровно столько, чтобы как-то прилично жить, но не столько, чтобы он чувствовал себя по-настоящему свободным, свободным в своём творчестве, в пропаганде шахмат, даже в выборе своих соперников.

Михаил Чигорин.

После матча с очень одарённым, но уже тяжело больным Цукертортом Стейниц сам объявил себя чемпионом мира и присвоил себе право — впрочем, ещё одно доказательство невероятной еврейской наглости — впредь самому выбирать себе матчевых соперников. В первый раз, в 1889 году, выбор Стейница пал на Чигорина, причём по целому ряду соображений. Во-первых, русский мастер в этот момент пользовался заслуженной славой самого боевого шахматиста среди современных ему мастеров. Однако в это самое время Чигорин страдал тяжёлой депрессией. Он был рад вырваться из угнетавшей его дух атмосферы тогдашнего Санкт-Петербурга. Поэтому было нетрудно договориться с ним о приемлемых финансовых условиях.

И, наконец, Стейниц уже хорошо изучил чигоринский стиль и пришёл к выводу, что он, Стейниц, сейчас превосходит Чигорина если не в шахматно-техническом, то в психологическом аспекте. Итак, гениального Чигорина дважды приглашали в Гавану, чтобы доказать невозможность для арийцев нарушить шахматную гегемонию евреев. Во 2-м матче не всё шло у Стейница гладко, он победил всего лишь со счётом 10:8 и в решающей партии должен был проиграть. Но всё хорошо, что хорошо кончается: снова победил Израиль.

Следует отметить, что несколько лет спустя, в Гастингсе, 1895 г., Чигорин играл значительно лучше, нежели в матчах со Стейницем. Но о шахматной короне он уже не мечтал, ибо титул сильнейшего перешёл к значительно более молодому Ласкеру.

Последние годы жизни Чигорина хотя и не были драматичными, но всё же очень грустными. У него было всё меньше жажды жизни, всё меньше честолюбия. За несколько недель до своей смерти он сжёг любимую шахматную доску — наверняка не из протеста против шахмат как таковых, а из протеста против тех, кто помешал ему довести своё искусство до предельно возможных вершин.

Пильсбери — человек, который родился слишком поздно

Мастер из Бостона Пильсбери был после Морфи бесспорно величайшим шахматным дарованием США. Однако жизненные пути Морфи и Пильсбери были совершенно различными: в то время как Морфи медленно, тихо и безрадостно погасил свечу своей жизни, Пильсбери стремился к тому, чтобы свеча его жизни непрерывно горела с обеих сторон. «Вино, женщины и не безвредные песнопения, а крепкие сигары» — вот жизненный принцип Пильсбери. И это всё вместе с сеансами одновременной игры вслепую, игрой в вист и опять-таки партиями вслепую в шашки. Так как я сам в состоянии давать сеанс вслепую на рекордном числе досок, то читатель может мне поверить, что такие постоянные эксперименты Пильсбери с психической точки зрения были выше человеческих сил. Поэтому не удивительно, что Пильсбери — хоть он блестяще победил в Гастингсе, хотя у него есть эпохальные открытия, хотя у него был самый лучший счёт в личных встречах с Ласкером — никогда не был для Ласкера серьёзным конкурентом в борьбе за чемпионский титул. Как всё могло быть иначе, вступи Пильсбери на шахматную арену на 5–6 лет раньше! Тогда было бы несложно организовать матч между ним и жившим в Америке Стейницем, и Пильсбери как более молодой имел бы все шансы этот матч выиграть. Его победа освободила бы нас на четверть века раньше от еврейских шахмат. Пильсбери умер в 34 года мучительной смертью. И всё же он мог умереть с сознанием того, что его краткая шахматная карьера была чрезвычайно полезной с точки зрения пропаганды шахмат в США.

С его преемника Фрэнка Маршалла, который более 25 лет удерживал титул чемпиона США, начинается список спокойно творящих, сознательно или подсознательно преданных арийской творческой идее современных мастеров. Чрезвычайно агрессивный по манере игры, хороший и потому успешный боец, он скоро стал чрезвычайно популярным среди своих земляков. Тогдашний чемпион мира Ласкер воспользовался периодом спада у Маршалла, чтобы сыграть с ним матч на первенство мира. Результатом, конечно же, снова была еврейская победа, но на сей раз последняя. Ибо то, что не удалось Маршаллу, много лет спустя совершил кубинец Капабланка. В 1921 году он наконец-то сумел освободить шахматный мир от еврейской нечисти, и в этом, бесспорно, его историческая заслуга. К сожалению, Капабланка воспользовался своим титулом ради самообожествления, что оттолкнуло от него самых близких друзей. Всё же как шахматная личность он весьма велик, и выпуск на Кубе почтовой марки по случаю его 50-летия (1938 г.) является лучшим доказательством того, как популярен он у себя на родине. Общие тенденции оставшихся значительных мастеров нашего столетия — Боголюбова, Эйве, Элисказеса, Кереса — описать несложно. У них они, в принципе, такие же, как у Маршалла и Капабланки:

1) стремление к упорядоченной, спокойной личной жизни;

2) интенсивная и плодотворная пропаганда шахмат у себя на родине или в странах, которые они выбрали себе для жительства. Так, например, новые немецкие шахматы не были бы на сегодняшней исключительной высоте, если бы не неустанная деятельность сперва Боголюбова, а затем Элисказеса. Без Эйве расцвет шахмат в Голландии немыслим, и едва ли кто-нибудь в мире говорил бы о маленькой Эстонии, если бы в ней не родился Пауль Керес.

Сопротивление Алехина еврейским шахматам

Это не удовольствие — писать про самого себя. Но моя шахматная деятельность в течение последней четверти века настолько тесно связана с темой данной серии статей, что я не могу не напомнить о некоторых фактах, вытекающих из моего многолетнего отрицательного отношения к еврейскому влиянию в шахматах. Моё более тесное знакомство с еврейством восходит к тому времени, когда я в мае 1921 года прибыл в Берлин. В то время паршивый торговец сигарами довоенного времени Каган превратился в шахматного издателя и шахматного мецената. В годы мировой войны Каган сделал блестящий «гешефт», что и дало ему такую возможность. В то время, когда я прибыл в Берлин, этот человек регулярно организовывал турниры, участники которых на 90 процентов были евреями. Его особым любимцем тогда был Рубинштейн. По указанию Кагана Рубинштейн вызвал тогда на матч нового чемпиона мира Капабланку, который тотчас же выразил согласие этот вызов принять. Так как я после длительной изоляции в России не знал истинного соотношения сил и был склонен недооценивать силу Капабланки, то принял для себя решение сделать по-спортивному всё возможное, чтобы не допустить матча Капабланка — Рубинштейн. Чтобы достичь этого, нужно было продемонстрировать моё превосходство над Рубинштейном. Поэтому на все мои значительные турнирные успехи (Гаага, 1921 г., Лондон, 1922 г., Карлсбад, 1923 г., Баден-Баден, 1925 г.) меня вдохновляла «антирубинштейновская идея», и цель эта была сравнительно быстро достигнута. Несмотря на согласие Капабланки, после турнира 1923 г. в Карлсбаде все специалисты перестали считать Рубинштейна полноценным соперником Капабланки, и на Нью-Йоркский турнир 1924 года его даже не пригласили. Но вскоре для арийских шахмат появилась новая опасность в лице другого восточного еврея, Арона Нимцовича.

Арнольд Нимцович — претендент на титул чемпиона мира

Если я в данном случае говорю об опасности, то это ещё не означает, будто еврей из Риги когда-либо имел хотя бы один шанс против Капабланки. Но даже «почётное поражение», при способности Нимцовича к саморекламе, пошло бы еврейским шахматам на пользу. Поэтому чемпионские планы Нимцовича следовало расстроить подобным же образом, как ранее это было сделано с Рубинштейном. Поэтому на важных турнирах в Земмеринге (1926 г.) в Нью-Йорке и Кечкемете (1927 г.) я играл под знаком «антинимцовической идеи». После того как я опередил Нимцовича на всех этих турнирах, он был вынужден взять свой вызов обратно. Одна деталь этого вызова мне запомнилась: это визитные карточки, которые он себе к этому времени заказал и которым, собственно говоря, место в собрании курьёзных редкостей. На визитных карточках было написано «Арнольд (это даже для еврейских ушей благозвучнее, чем Арон!) Нимцович, претендент на титул чемпиона мира». После того как в 1927 году титул чемпиона мира перешёл ко мне, Нимцович больше не пытался на него претендовать. Моё третье и пока последнее усилие против еврейского шахматного натиска я совершил значительно позднее, причём несколько необычным образом. На эту тему больше разговоров не было, и, конечно же, их на могло быть на моих матчах с Боголюбовым. Оба матча носили сугубо спортивный характер, и решающую роль в них сыграли умение и спортивная форма соперников. В обоих случаях судьба была благосклонной ко мне, но даже если бы результат этих матчей был иным, я не воспринял бы это трагически. Титул попал бы в надёжные руки.