Читаем без скачивания Скульптор-экстраверт - Вадим Лёвин

Через какое-то время генерал выпал из моего поля зрения, и в течение двух-трех лет он мне мало попадался на глаза и я его не встречал на своем пути…

Но все же за три недели до смерти генерала я случайно повстречался с ним возле озера и он в первый и последний раз приоткрыл мне краешек души своей, до дня того скрытой от меня почти полностью его замкнутым в себе характером.

Была осень поздняя, дня осеннего, чуть промозглого, но не дождливого, а лишь сыроватого, дня, не фортового для генерала. Та поздняя осень, когда заканчивают лить дожди, и последние птицы собираются в стаи, и клином пробиваются на юг прочь от зимы. И приходит время, и настает пора падать первому снегу и покрывать собою снежным покрывалом просторные поля и голые ветки деревьев. В эти месяцы день становится все короче и короче, но – ночь длиннее и длиннее. И настает пора, и приходит время подводить итоги года, нами прожитого и от нашей жизни оторванного вращением Земли вокруг Солнца. И для Олега Ивановича пришло время и настала пора подводить горькие и неутешительные итоги всей своей жизни…

У него в запасе на это остался лишь двадцать один день – ровно три недели, или целых три недели, как вам будет угодно, не больше и не меньше, а позади – прожитая жизнь. Три недели и последний бой генерала, последняя схватка за еще один глоток воздуха. Олег Ивановичу предстоит генеральное сражение за вздох, то сражение, которое ему будет суждено неизбежно проиграть. И все из-за ошибочной стратегии, выбранной генералом на всю свою жизнь.

Я в этот вечер, как обычно, неспешно прогуливался вдоль берега озера, для того чтобы перед сном насытить свои легкие исходящим от озера свежим запахом кислорода, подышать, так сказать, глубоко и грудью, на ночь глядя. После таких прогулок спится хорошо и с кровяными тельцами все в ажуре. Во время прогулки я по обыкновению своему смотрел себе строго под ноги и прислушивался к шелесту опавшей листвы. Я не обращал особого внимания на то, что творится вокруг меня. Поэтому и не заметил, что чуть было не уткнулся носом в генерала.

Олег Иванович, так же как и я, прогуливался в этот день вдоль берега озера с единственным преданным другом, немецкой овчаркой десяти лет Геей. И судя по всему, целенаправленно углублялся в мою сторону для случайной встречи со мной…

– Здравствуйте, Вадим, что, прогуляться решили на ночь глядя?

– Да, Олег Иванович, как ваше здоровье?

Я знал о том, что Олег Иванович на днях выписался из военного госпиталя (он оказался в госпитале, после того как позволил себе выпить лишнего на похоронах в Киеве старшего брата).

– По большей части плоховато, Вадим.

– Держитесь, Олег Иванович, все еще, дай Бог, и сладится.

– Вадим, ты в курсе, что мы свой дом собираемся продавать? Генерал неожиданно для меня сменил тему разговора. И первый раз за десять лет с момента нашего с ним знакомства перешел со мной на ты. Я после этих его слов посмотрел в лицо генералу. Посмотрел и сразу же понял для себя, отчего он в этот вечер перешел со мной на ты…

Ему не сладко было в этот день и в эту осень. Лицо Олег Ивановича сплющилось, сузилось, сморщилось и превратилось в кулачок. Оно было абсолютно желтого цвета. Цвет лица генерала не оставлял никаких сомнений на этот счет… Генерал обречен…

На кого он был похож, Боже мой, на кого же он был похож… Сердце мое сжалось в груди тогда, когда я на него посмотрел, вот на кого он был похож…

Но понимал ли он это со всей отчетливостью и ясностью для себя? Скорее нет, чем да. Скорее всего, он надеялся поправить как-нибудь и с чьей-то помощью свое пошатнувшееся здоровье и прожить еще с годик – другой на свежем воздухе и за городом. А кто не хочет прожить столько, сколько Бог даст и здоровье позволит. И чем больше прожить, тем лучше, да еще и за городом, да еще и на свежем воздухе… Все этого хотят, и Олег Иванович тоже хотел. Глупо было бы не желать для себя этого… Но сроки, знаете ли, – пришли… Те самые кровяные тельца, прежде радовавшие его своим юношеским задором, теперь уже предательски покидали его тело, покидали день ото дня, как крысы покидают тонущий корабль…

– Да, Олег Иванович, в курсе, что, с деньгами проблемы возникли?

– Да, сын долгов наделал.

– Может быть, все как-нибудь да устроится?

– Нет, не устроится! Да честно сказать, я устал бороться, мне покой нужен. (По мне, так страшные слова для боевого генерала.) – Продам дом, рассчитаюсь с долгами и куплю себе здесь хотя бы две-три сотки земли с домиком в метров двадцать!!!

В это время передо мной стоял не бравый генерал, грезивший о победоносных сражениях, но пожилой мужчина с потухшим взором и пришибленным видом. Это был настоящий старичок шестидесяти девяти лет с желтым цветом лица. Старик, обреченный умереть и мечтавший за три недели до смерти лишь об участке земли в две сотки… Но впереди его поджидало несколько иное, его поджидал скромный участок земли, именно что в два квадратных метра, и не более того, и не более, и, к сожалению, что так…

Но как же мне хотелось бы, а точнее, по прошествии нескольких лет хочется, чтобы генерал пожил бы еще с годик-другой… Как мне впоследствии будет не хватать его, этого человека, горделивого и прежде времени состарившегося…

Состарившегося и ушедшего от нас раньше времени, благодаря трем инфарктам, полученным им на военной службе, и одному по бухлу, полученного им по выходу на пенсию.

Друзья мои! Завязывайте с этим делом немедленно, несомненно и как можно раньше – с бухлом имею я в виду, и умоляю вас. Учитесь наконец-то на чужих ошибках, хватит на грабли наступать, подумайте о семье, о детях и себя не оставьте в сторонке. Хотя признаюсь честно вам в том, что вовремя и правильно сделанная завязка не дает вам никакой гарантии того, что вы после этого проживете дольше. Но зато дает вам полную гарантию – гарантию со знаком качества – того, что вы ее проживете в унылых красках и тонах… И на морозце двадцатиградусном вы уже не согреетесь жгучим стаканчиком… Так выбирайте сами – жить, как полагается, краснощеким молодцом и умереть (предполагаемо) лет на пять – десять пораньше. Или же отказывать себе каждодневно в самом главном и прожить полжизни – брюзгой… Я выбрал для себя второе, в отличие от генерала… Сам виноват.

Одет он был в этот день запросто. И по одежде, и по его виду он мало чем отличался от местных жителей его возраста и той поры. Все те же сапоги резиновые, все тот же пуховик до колен, все та же бейсбольная кепка, больше похожая на тюбетейку, немного ему великоватую и болтающуюся у него на голове. Он напоминал собой в этой тюбетейке онкобольного, прошедшего утром очередной сеанс химиотерапии, а вечером после ужина решившего выйти из больничной палаты на вечернюю прогулку перед сном…

В этот вечер он вообще ничем не отличался, внешним своим видом, от множества прочих людей его возраста (разве что видом болезненным)… В нем ничто не выдавало офицера… Он выглядел много старше своих лет… В нем не было воли, а о выправке и говорить не приходится, нет воли – и выправки нет…

Но между тем в былые времена и при других обстоятельствах пред этим человеком трепетали и дрожали в коленях тысячи мужчин не робкого десятка, разных возрастов и званий, которыми он повелевал в разные годы и при разных обстоятельствах.

Он видел самую смерть, он не раз заглядывал ей в самые глаза и он ее познал сполна. Но познал не на себе, но на других. Он отправлял людей на смерть, оправлял хладнокровно, так надо было, для пользы дела надо. Но теперь все было по-другому. Теперь и сейчас настал его черед повстречаться и познакомиться поближе с черной невестой. И что в итоге он приобрел пред встречей с Ним, и здесь уже он будет дрожать в коленях и трепетать – мечту о двух сотках и о домике в двадцать метров по квадратам, и зачем он тогда вообще жил и Родине служил, в частности, и по квадратам огонь в Афгане вел? Не для того ли, чтобы, стоя на краю пропасти, грезить иллюзиями двух соток земли…

Но это было лишь полбеды, самое страшное было не в этом. Много кто о чем мечтает пред смертью, не ведая о скорой своей кончине. Кому что по душе. Кто-то хочет сходить в кино, кто-то на свидание с любимой девушкой, кому-то все до фонаря, а кому-то по душе послушать Рахманинова – за часок до последнего вздоха. А в том, что к концу дней своих он остался совсем один, без друзей и даже без врагов, и без семьи как таковой. Что может быть страшнее для боевого генерала – остаться без врагов как таковых. Друзей же я в расчет и не беру, ведь нынче это такая редкость. Вы на это спросите меня, а как же братство офицерское? О да!!! Отвечу я вам. Это есть и будет всегда, до скончания времен, этого с лихвой и с избытком! Похоронят генерала, как водится испокон веков, по высшему разряду и со всеми почестями!

И если в возрасте двадцати пяти – пятидесяти лет он не страшился смерти, он особо не задумывался на этот счет, сама работа его, хлопотная и кропотливая, подразумевала это обстоятельство и этот момент неловкий, щекотливый, а в некотором роде даже и сентиментальный, то теперь он думал об этом днями и ночами цельными и напролет. Его с некоторых пор стало волновать то, а что же произойдет после того, как его сердце остановится и мозг начнет отмирать… Он конечно же знал по предыдущему опыту, он не мог этого не знать, что и после него все останется, как прежде. Все будет – и это поле, и это озеро, и солнце все так же будет заходить за линию горизонта, и снег будет, и дождь будет. Это так, это он понимал, и это его не страшило, с этим он давно смирился. Пусть будет, раз есть. Его страшило другое. С недавних пор его страшило то, что его не будет… Все будет, но его, Григорьева Олега, не будет… Его стали посещать странные и навязчивые мысли. Перед генералом Григорьевым замаячила смерть. Генералу становилось не по себе только от одной мысли о ней, об этой мрачной и суровой старушке с косой. Олег Григорьев пытался гнать от себя прочь эти тошнотные мысли. Ему вовсе не светило, он не хотел с ней повстречаться в ближайший год – другой. Генерал несколько по-другому стал ощущать себя перед этой встречей. Ох, уж эта встреча – во всем для нас фатальная. Ему захотелось, стоя на краю, пожить с годик-другой в тишине, спокойствии и без потерь. Пусть даже и в одиночестве, лишь бы пожить… да подышать… Ему хотелось убежать от нее, спрятаться, зарыться головой под землю, оставив все остальное на поверхности.