Читаем без скачивания Собачья голова - Мортен Рамсланд

— Она-то, черт возьми, никогда не убежит, — сказал Аскиль о дочери, после чего мрачно добавил: — Но сначала надо заказать раму.

В багетную мастерскую отправили Ушастого. Перед этим Аскиль потратил полдня на то, чтобы проинструктировать его относительно того, как должна выглядеть рама, но затем последовали и другие, в высшей степени путаные инструкции. Можно было подумать, что сам заказ рамы был делом второстепенным и что на самом деле отец посылал его в мастерскую с каким-то тайным поручением.

И вот Нильс Джуниор, взяв под мышку картину «Врач и скальпель», отправился в город. Внезапно ему показалось, что он движется в пустоте между прошлым и будущим, пустоте, которую Кнут уже преодолел, когда взошел на борт большого судна. «А я, черт возьми, отстаю от него», — подумал он. Чувствуя на себе воздействие того, что мы называем «судьба», он полчаса спустя распахнул дверь багетной мастерской и увидел в дальнем углу сидящую к нему спиной женщину.

— Можно поговорить с хозяином? — спросил он, она обернулась и ответила, указывая пальцем себе в грудь:

— Вот хозяин.

Не будет преувеличением сказать, что Ушастый остолбенел. Не оттого, что хозяином оказалась женщина, хотя Аскиль сказал, что магазином владеет пожилой бестолковый человек («Совершенно чокнутый, — сказал Аскиль, — он, наверное, даже и цен сегодняшних не знает, в общем, поговори-ка с этим чудаком, и не теряйся…»). Не оттого, что он вряд ли мог расспросить ее о событиях более чем двадцатилетней давности («Разузнай, чем он занимался во время войны, спроси — так, невзначай — бывал ли он в Германии, я не хочу иметь с ним дело, если он в чем-нибудь был замешан»). И вовсе не потому, что молодая женщина, стоящая метрах в двух от него, показалась ему привлекательной. Нет, Ушастый открыл рот от удивления, потому что она напомнила ему о чем-то почти забытом; не видел ли он ее где-то раньше? Разве они не знакомы? Разве его голова не лежала когда-то у нее на коленях, разве она не гладила его ласково по голове…

«Что за черт, — подумал он, и тут, когда он внезапно вспомнил о давних заколдованных лесах Нурланна, у него подкосились ноги. — Неужели это действительно она?»

Среди ангелов и мачех

«Сегодня ночью Бог забрал твоих котят», — сказал однажды владелец багетной мастерской Ханс Карло Петерсен своей шестилетней дочери Лайле, ласково поглаживая ее по головке той же рукой, которой накануне вечером положил семерых котят в мешок, чтобы отнести к ручью позади дома и утопить. Лайла — отец только что купил ей большую порцию мороженого — почувствовала, что мягкое мороженое почему-то начинает горчить, а когда отец пять лет спустя, забрав ее из дома тетки, повез к лесному озеру, где, купив ей самое большое мороженое из продававшихся в лавке мороженщика, сказал: «Сегодня ночью Бог забрал твою маму», — он не только произнес страшные слова, но и на всю жизнь внушил дочери отвращение к Богу и к сладкому.

Ханс Карло Петерсен встретился со своей рано умершей женой на семейном дне рождения. Она была его дальней родственницей, и его с первого взгляда поразила ее хрупкая красота; она же спокойно сидела за столом, позволяя ухаживать за собой добродушным дядюшкам и ревнивым тетушкам. После обеда он повел ее в сад, где попросил выйти за него замуж. Ему тогда было 23 года, Элизабет 19, и когда она услышала его признание в любви, то расхохоталась так, что мой молодой дедушка побледнел. Праздничный день еще не закончился, но все уже знали, что Ханс Карло собирается жениться, и ревнивые дядюшки и добродушные тетушки стали поддразнивать его, называя «ухажером» и «хитрецом». Краснея от стыда, он дал себе слово приложить все усилия, чтобы завоевать ее. Уже два дня спустя он отправил с посыльным хрупкой Элизабет, которая не вставала с постели после полных впечатлений выходных, букет белых лилий. Но поскольку один-единственный букет ничего не изменил, он продолжал посылать букеты в таком количестве, что это подорвало его финансовое положение и наполнило воздух в доме будущих тестя и тещи благоуханиями — так мне всегда и описывали бабушку, которую я никогда не видел: она лежит в постели, бледная как ангел, в окружении цветочных джунглей, которые дедушка тщательно подбирал в соответствии с характером своей будущей жены. Это означало: никаких роз или подсолнухов, а лишь лилии, нежные тюльпаны, белые ландыши со сладковатым ароматом — от которого она начинала задыхаться во время приступов мигрени. Прошел год, прежде чем она позволила ему сопровождать ее во время прогулки вокруг ближайшего лесного озера, и еще год, прежде чем ему было позволено взять ее за руку. Однажды весной, когда они шли, взявшись за руки, по берегу озера, она остановилась и сказала: «Ну вот, Ханс Карло, теперь ты можешь снова спросить меня». Ханс Карло был настолько счастлив, что совершенно забыл задать ей сам вопрос, но свадьбу-то, конечно, сыграли, и вот, когда настала брачная ночь, Элизабет лежала, смертельно бледная, тяжело дыша от мигрени, на брачном ложе, не будучи в состоянии подарить своему супругу даже мимолетный поцелуй.

Разочарованный Ханс Карло выключил свет и лег спать, но рано утром он уже больше не мог себя сдерживать. Он нежно ласкал ее бледное тело в утреннем полумраке, нашептывал ей ласковые слова и обворожил ее всей той преданностью и страстью, какие за три долгих года ухаживания накопились в нем.

И Элизабет действительно ожила, на лице появился румянец, плотские радости уже не пугали ее, и в ее поведении появилась какая-то детская бесшабашность, о которой родственники даже и не подозревали. Уже через две недели после свадьбы она попросила прокатить ее на мотоцикле, которому до тех пор был закрыт путь во двор тещи и тестя, так как один звук мотора мог на несколько дней приковать ее к постели. «Черт возьми, как здорово!» — восторженно кричала она из коляски. Прошло не более трех месяцев, и вот уже она сама могла управлять мотоциклом, а Ханс Карло сидел в коляске, когда они в выходные и по праздникам неслись куда глаза глядят. Так вот и прошли два коротких, но насыщенных года, но больше всего им запомнилась поездка на мотоцикле в предвоенный Берлин, где к ним пристал пьяный норвежец, который опрометчиво разгуливал по Потсдамской площади с нацистским флагом, на котором были ругательства и непристойные рисунки. Лишь находчивость Ханса Карло спасла норвежца от неприятностей: при появлении Гитлерюгенда дедушка просто-напросто сорвал флаг с древка и засунул его в карман. И когда они позднее сидели в прокуренной немецкой пивной с этим самым норвежцем, который рассказывал всякие морские байки, и его немецким собутыльником, Элизабет откинулась на стуле, укусила Ханса Карло за мочку уха и прошептала: «Жизнь прекрасна». Позднее, в тот же вечер, когда норвежец со своим компаньоном куда-то исчезли, влюбленные супруги вернулись в комнату, которую они снимали, где раздели друг друга и стали предаваться безумной и страстной любви — до тех самых пор, пока первые лучи солнца не проникли в комнату через занавески и они не убедили друг друга в том, что жизнь действительно прекрасна.

Но на этом и закончилась внезапно начавшаяся пора расцвета. Вскоре всем стало ясно, что Элизабет беременна, и она, большую часть жизни чувствовавшая недомогание, снова начала страдать от мигреней. Во время бессонницы она, смертельно бледная, бродила по дому, от низкого гемоглобина у нее кружилась голова, а приступы кашля стали сотрясать ее хрупкое тело. Поначалу все надеялись, что после родов ее здоровье поправится, но от появления при помощи кесарева сечения маленького Гарри все стало только хуже: мотоцикл задвинули в самый дальний угол сарая, Ханс Карло, чтобы не беспокоить жену шумом мотора, стал ездить на работу на велосипеде. Разрисованный нацистский флаг, который дедушка прихватил домой на память об их берлинском путешествии, припрятали в шкаф в подвале, и злые языки из числа родственников начали возмущаться Хансом Карло, утверждая, что тот своим бездумным образом жизни чуть не лишил жизни свою хрупкую жену. Родственники вторгались в дом, требовали закрыть окна и задернуть шторы — и прежде всего, требовали тишины.

Вскоре дом наполнился незаметными, постоянно что-то стряпающими, шепчущимися тетушками, они до смерти пугали маленького Гарри ужасными историями о живущих в речке водяных и о черных дырах в погребе, они нашептывали ему сказки о двуглавых драконах, которые выйдут из стены и откусят его маленькую писю, если он не будет себя хорошо вести и не перестанет беспокоить маму. Запах болезни, вонь от стоялой цветочной воды висели в доме, и одновременно начали сокращаться доходы от багетной мастерской Ханса Карло: шла война, а кому нужны рамы для картин, когда страну оккупировали немцы?

По прошествии нескольких лет Ханс Карло все-таки решился выдворить из дома этих ужасных, постоянно шушукающихся тетушек. Он решил взять воспитание сына в свои руки, и какое-то время все шло очень даже неплохо. Однажды весенним вечером, незадолго до конца войны, Элизабет встала с постели, удивив тем самым сидящего в гостиной с газетой в руках Ханса Карло.