Читаем без скачивания Когда порвется нить - Эрлик Никки

Женщина пожала плечами.

— Я слышала об этих американцах, они говорят, что нити заставили их снова задуматься о своей жизни. Вспомнить… как же это сказать, их…

— Приоритеты? — предположила Мора.

— Sì, sì. Их приоритеты. Но в Италии, я думаю, мы это всегда знали. Мы ставим на первое место искусство, еду, страсть, — объяснила она, взмахом руки охватывая весь магазин. — И мы всегда ставим на первое место семью. Нам не нужны были ниточки, которые указывали бы, что важнее всего.

ДЖЕК

Последние походные сумки Хавьера были сложены в прихожей, готовые к погрузке в фургон его отца, в котором им предстояло отправиться в четырнадцатичасовую поездку на военную базу в Алабаме, где Хави предстояло начать обучение в авиации. Но мистер и миссис Гарсия еще не приехали, поэтому Хави сидел на своем чемодане и ждал.

Он не должен был уезжать так рано. Они с Джеком собирались провести еще неделю вместе. Но после их ссоры Хави решил побыть оставшееся время с родителями.

«Конечно, Хави хочется попрощаться с родными», — подумал Джек. Ему нравилась семья Хави. Насколько Джек знал, друг солгал родителям всего раз в жизни, когда сообщил о своей нити, — и это была ложь во спасение. Он избавил их от правды из любви к ним.

Джек никогда не был так честен со своей семьей, по крайней мере когда это имело наибольшее значение. После ухода жены отец Джека полностью посвятил себя карьере, занимаясь надзором за контрактами Министерства обороны. По просьбе своей сестры Кэтрин он встречался с несколькими богатыми женщинами, но работа отнимала все его время и силы. Джек чувствовал, что отцу необходимо добиться успеха, чтобы сохранить статус семьи, стереть пятно, оставленное его матерью, и ему нужно было, чтобы Джек тоже добился успеха.

Дедушка Кэл был, пожалуй, единственным, кто понимал Джека и не стал бы высмеивать или ругать его за то, что мальчик высказал свое мнение. Но Джек никак не мог войти в отделанную дубовыми панелями гостиную своей бабушки, где висели на стене три мушкета, принадлежавшие его предкам, жившим в девятнадцатом столетии, а рядом сияла в рамке бронзовая звезда, и признаться, что не может пойти тем путем, каким прошли до него многие Хантеры. Он просто не мог признать, что, возможно, для него существует другой путь, от мыслей о котором он не станет просыпаться среди ночи в ознобе или мучиться мигренями при размышлениях о будущем. И уж точно он не мог сказать об этом, не предложив альтернативу, что-то респектабельное, вроде юриспруденции или политики. Но дело было в том, что хоть Джек и знал, что армия не его предназначение, он не знал, в чем его судьба. У него не было настоящей страсти, его не привлекал ни один путь (помимо того, на который его наставила семья). Он был не таким, как все: дедушка Кэл, Хавьер, остальные военные, доктор, погибший во время протеста. Даже у Энтони и Кэтрин была цель, пусть и ошибочная. И теперь, после того как «короткая нить» фактически низвела Джека до уровня кабинетной работы в Вашингтоне, он чувствовал себя еще более бесполезным и ненужным, чем когда-либо. Военная форма казалась ему всего лишь плохо сидящим карнавальным костюмом.

Джеку пришлось напомнить себе, что это не такое уж преступление — чувствовать себя потерянным, ведь ему было всего двадцать два года. Разве не в эти годы принято заниматься поиском смысла жизни?

И разве прибытие коробок не ошеломило многих, будто порыв ураганного ветра, сбившего их с курса?

Однако Джека не покидало неприятное ощущение: ему была дана длинная нить, длинная жизнь, но он не знал, как ее провести, в то время как у Хави была настоящая цель.

Джек уже чувствовал себя неудачником во многих отношениях — как солдат, как сын, как приносящий пользу член общества, наконец. Он не хотел стать неудачником и в дружбе.

Джек должен был показать Хави, что сожалеет и благодарен судьбе, которая свела их и сделала друзьями с самого первого дня в академии и до той ночи, когда Хави согласился на его план.

Их дружба была единственным светлым пятном в жизни Джека, в ней он был уверен.

Когда Джек вышел из своей комнаты, Хавьер все еще задумчиво сидел на чемодане.

— Прекрасно понимаю, что я, наверное, последний человек, которого ты хочешь сейчас видеть, но я не мог позволить тебе уйти, не попрощавшись, — сказал Джек. — И я должен перед тобой извиниться.

Хави только молча кивнул.

— Я знаю, что был дерьмовым другом с тех пор, как мы поменялись, и ты не заслуживаешь наказания за мои проблемы, — продолжил Джек. — Надеюсь, ты знаешь, что я очень горжусь тобой, Хави. Ты в два раза лучше, чем я когда-либо буду.

Хавьер поднял глаза на своего друга, казалось, его тронуло это признание. Глаза Джека припухли, лицо покрылось неухоженной щетиной, а Хави выглядел все так же, как и в первый день их знакомства, когда Джек встретился с родителями Хави и заметил, как они нервничают, не решаясь оставить сына. Тогда Джек дал им слово, что будет присматривать за Хави. И они всегда будут вместе.

— Спасибо, что нашел в себе силы произнести эти слова, — ответил Хави.

Джек улыбнулся и кивнул на настольный футбол.

— Хочешь сыграть последнюю партию?

— Пожалуй, мне лучше побыть одному, если ты не против. Сохранить ясную голову.

— Хорошо, конечно. Нет проблем, — сказал Джек. Очевидно, он ошибался, думая, что краткого извинения будет достаточно. — Я, я просто хотел дать тебе кое-что перед отъездом.

Джек протянул Хави тонкий белый конверт. На нем было написано: «Моему лучшему другу». Хави просунул палец под печать, и ему на ладонь выскользнула молитвенная карточка, потрепанная по краям за много десятилетий.

— Я не могу это принять, — произнес Хави.

— Конечно, можешь. Ты заслуживаешь этого больше, чем я.

Хави покачал головой.

— Правда, Джек, я не могу.

— Я знаю, что ты католик, а это еврейское благословение, но… Бог-то один и тот же, верно?

— Дело не в этом, — сказал Хави, положив карточку на книжную полку рядом с собой. — Это наследие твоей семьи. Не моей.

Эти слова больно ударили Джека. Хави был для него большим братом, чем любой из его настоящих родственников. Хави был единственным, кто знал, как Джек относится к Хантерам, к армии, ко всему.

— Ты моя семья, — проговорил Джек.

Хави на мгновение замолчал, лишь приглушенные звуки уличного движения наполняли их квартиру.

— Я ценю это, Джек. Но я тут немного… поразмыслил и пришел к выводу, что пора мне побыть со своей семьей, подальше от всей этой драмы Хантер-Роллинз. Не обижайся, но твои родственники… далеки от меня.

Джек вздохнул. Он не мог с этим спорить.

— Знаешь, единственным из Хантеров, державшим эту карточку в руках, был мой дед, — добавил Джек. — Ему подарил ее Саймон, его друг, чтобы уберечь деда от опасности. Я пытался сделать то же самое.

— Спасибо, Джек. Но я не хочу больше об этом говорить.

Джек уловил в голосе Хавьера нотки разочарования. Он отбросил язвительный тон их предыдущей ссоры, сменив свой гнев на нечто вроде печали. Как будто Джек больше не стоил того, чтобы на него кричать. Вообще ничего не стоил.

— Ладно, тогда я, пожалуй, оставлю тебя в покое, — сказал Джек, неловко шаркая к двери. — Но карточка пусть полежит тут на случай, если ты передумаешь.

Хави отвернулся, и Джек, стоя на пороге, долго смотрел на своего друга. Его взгляд остановился на завязанных шнурках на кроссовках Хавьера — двух ниточках, связанных вместе, как навсегда останутся связанными он и Хави. Джек был искренне благодарен судьбе за то, что с его нитью друг сможет достичь того, к чему он стремился с таким трудом. Но они оба знали, что свою нить Джек предложил Хави лишь отчасти из-за мечты друга: главная причина была в другом.

Джек отдал Хавьеру свою нить, чтобы спасти свою шкуру. И Хави ни разу не уличил его в этом, ни разу не заставил почувствовать себя трусом. Джек все сделал сам.