Читаем без скачивания Вселенная Разумная - Максим Карпенко

Вот один из последних случаев в газетном изложении: «Год назад во влажных тропических лесах Уганды нашли мальчика, который, по заключению врачей, прожил в них несколько лет. Его возраст можно определить лишь приблизительно: 4–7 лет. Ребенок, которого назвали Робертом, по-видимому, находился на попечении обезьян-бабуинов: когда его обнаружили, передвигался на четвереньках. Ходить, стоять прямо или сидеть для него затруднительно, самое удобное для него положение — на согнутых ногах. Роберт срывает с себя одежду, издает плачущие звуки, не реагирует на обслуживающий персонал и других воспитанников детского дома, куда его поместили. Ест только сырые овощи и фрукты, жует траву, ветки. Врачи затрудняются сказать, сможет ли он привыкнуть к жизни людей».

«Иногда он ведет себя, как животное. Вряд ли он станет когда-нибудь нормальным человеком, — считает один из сотрудников, ухаживающих за Робертом», — сообщается в другой газете.

Безотносительно к проблеме контактов можно отметить, что случаи с маугли, по-видимому, являются веским доводом в бесконечном споре по поводу соотношения между благоприобретенными и врожденными чертами психики человека. Все же, видимо, среда, воспитание, обучение играют гораздо более существенную роль, нежели врожденные качества — особенно на самых ранних этапах становления человека. Родиться человеком — этого еще мало, и окружающая среда обкатывает, подтягивает, чаще — подрезает под общий стандарт того, чье имя в дальнейшей своей жизни должно звучать гордо. Маугли — это уже не люди, и переделать то, что заложено в их раннем детстве стаей, если и не невозможно, то бесконечно трудно. Это, по-видимому, ненамного легче, чем очеловечить воспитанием того же бабуина из стаи Роберта.

Наверное, благородны попытки ученых, стремящихся вернуть маугли к людям — но насколько они справедливы и правомочны? Трагедия маугли заключается в том, что физиологически они люди и всегда будут париями в стае: они никогда не смогут бегать и сражаться за добычу, как волки, или прыгать по ветвям, как обезьяны; и в то же время пока не найдено путей перевоспитания маугли. Они третья цивилизация, попавшая, как между молотом и наковальней, между двумя человеческой и звериной — цивилизациями. И несмотря на то, что до сих пор никто, насколько мне известно, не делал попыток узнать что-либо у маугли о жизни зверей, я, честно говоря, не знаю, вправе ли мы это делать, насколько морально оправдано такое вмешательство, такой контакт, такое знание.

Человек сосуществует на планете с миллиардами других живых существ, и ему предстоит научиться сосуществовать с ними и относиться к ним не только как к источнику пищи и сырья. «Мы не знаем, как взаимодействовать с другими видами, и не хотим пока этого».

Свою способность и готовность к контакту с негуманоидами и негуманоидными цивилизациями мы уже достаточно хорошо показали на Земле, и похоже, что эта наша неспособность к контактам хорошо известна во Вселенной, поскольку практически все контакты с чужим разумом, происходившие во все времена, были контактами с гуманоидными существами — в этом, видимо, заключается уступка закоренелому человеческому антропоцентризму, его поискам «двух ушей, двух глаз…»

Какие же причины обусловили эту поразительную человеческую неконтактность, априорное недоверие к чуждому и непонятному? Какие свойства человека определили его превентивную подозрительность и враждебность? Являются ли эти свойства биологической характеристикой человеческой расы или они характеризуют только человеческую цивилизацию?

VI. Контакты с собой

Возлюби ближнего твоего, как самого себя.

В поисках причин неконтактности человека необходимо, по-видимому, попытаться понять возможности человеческой расы к. установлению внутренних контактов, контактов между отдельными индивидуумами — способности человека открыто и откровенно общаться с себе подобными. Очевидно, и не требует доказательств утверждение о том, что если отдельные существа расы не способны устанавливать и поддерживать между собой контакты, связь, коммуникацию, предполагающие открытый обмен информацией со взаимным использованием однозначно определяемых контактирующими сторонами символов и логики, то такая раса тем более не сможет общаться с существами другой расы.

Люди разговаривают между собой, читают письма и книги, написанные другими людьми, любят друг друга или, по крайней мере, говорят, что любят. Казалось бы, есть обмен информацией, есть контакт, есть общение. Но дело обстоит не так просто и не так восхитительно лучезарно, как уверяют оптимисты-маршевики с их «сплочением в едином строю». К тому же оказывается, что мало где человек так одинок, как в едином строю.

Невозможность полной духовной близости, существование стены непонимания между людьми — эта стена может быть толще или тоньше, она может быть совсем тоненькой, но она есть всегда, — и стремление разрушить эту стену, понимать других и быть понятым ими — вот одно из самых главных противоречий человеческого существования. Человечество мечтает о звездных далях, о встречах с иным разумом, но здесь, на Земле, люди не могут найти дорогу даже друг к Другу.

Человек одинок, его связи с другими людьми условны и эфемерны, — и в этой своей беде он ищет опоры и поддержки, ищет человечную систему мировоззрения. На протяжении многих веков люди надеялись найти опору в религии, где, собственно, и родились такие понятия, как «душа», «родство душ», деление на духовное и материальное.

Душа и духовная жизнь, евангельская мораль — что ж, это были неплохие находки. Но они изначально разрушались и были в конце концов разрушены материализмом. Но не материализмом как философской системой, признающей и понимающей как единственную и единственно приемлемую для человека картину мира, где нет ничего, кроме фантастически многоцветного и радостного многообразия материи, а «материократией, господством сытой гастреи», ибо в этой самой гастрее, в желудке, которому подчинена вся деятельность человека, места для души не осталось. И естествознание сказало свое категорическое «нет». «Нет» — духу, «нет» — душе, «нет» — духовной жизни.

Пришедшая на смену религии как системе мышления — и, надо сказать, довольно-таки малоубедительной системе, — наука попросту игнорирует человека, игнорирует проблемы его духовной жизни, игнорирует его стремление к разрушению стены отчуждения и преодолению собственного одиночества. Наука расчленила человека сообразно своим классификациям, и нет в ее специализациях места для человеческой души. Человек стал объектом бездушного анализа, но не синтеза, и тем утратил свое единство и единение со Вселенной.

Для анатомов человек есть комбинация костей, мышц, внутренних органов и т. д. и т. п., для биохимиков — самовоспроизводящаяся химическая система, для социологов — рабочая сила или потребитель, для демографов — житель и т. д. В стане психологов, должных, по определению, изучать душу, то есть, казалось бы, именно то, что так необходимо для человека, — царит многовековой идейный разброд, причиной которого во многом является то пикантное обстоятельство, что психология — «одна из весьма развитых экспериментальных отраслей знания — все еще не может определить, какую реальность она изучает, что является ее предметом как фундаментальной науки». Даже для философии нового времени человек стал безразличен: современные философы или те, кто называет себя философами, оперируют не менее чем народами, классами, социальными группами.

Сегодня науку не интересуют такие иррациональные и эфемерные категории, как индивидуальность человека, его рождение и смерть, ужасающее одиночество его жизни, его душа, его мечты и надежды.

Только великое и рационально непостижимое искусство вот уже многие сотни лет рождается и умирает вместе с каждым человеком, радуется его радостям и страдает вместе с ним, восхищается его величием и ужасается его мерзости. И это великое, человеческое искусство кричит, вопиет в тоске об одиночестве человека, о его обреченности, о невозможности преодоления этого одиночества. Петрарка, Шекспир, Бах, Гендель, Гете, Шиллер, Бетховен, Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов, Рахманинов, Булгаков полны сожаления о несбывшемся и несбывающемся. Они скорбят о неосуществимости на Земле Великой Любви, о невозможности близости совершенной и абсолютной.

Да, есть дружба и есть любовь — но и друзья, и любовники понимают, чувствуют, что за самой величайшей близостью, нежностью, как отвратительная куча асфальта в веселом весеннем лесу, скрывается отчужденность, невозможность полного нераздельного слияния, полного понимания, полного родства человеческих душ. «Вам Хорошо, вы одиноки, — сказал мне Хассе. Что же, и впрямь все отлично, — кто одинок, тот не будет покинут. Но иногда по вечерам это искусственное строение обрушивалось и жизнь становилась рыдающей стремительной мелодией, вихрем дикой тоски, желаний, скорби и надежд.