Читаем без скачивания Живой Журнал. Публикации 2001-2006 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но шутка, что называется, удалась.
Извините, если кого обидел.
09 января 2006
История про Александра Грина (X)
Есть история, которую с различной степенью достоверности, рассказывают различные люди. Катаев рассказывал её про Олешу, который учил его, как нужно писать прозу.
Итак, Олеша якобы говорил: «Понимаешь, можно написать любой по глупости текст, но закончи его метафорой типа: «Он шёл, а в спину ему смотрели синие глаза огородов» и текст заиграет. Получится настоящая литература».
У Грина получается то же самое — только метафоры живут в конце каждого абзаца. Их много, чрезвычайно много, от них ломятся страницы, как лотки на восточном базаре. Или, вернее, как витрины модного магазина.
Вот Томас Гарвей из «Бегущей по волнам» говорит полицейскому чиновнику в комнате убитого капитана: «Кажется, он не был ограблен». Дальше Грин пишет: «Комиссар посмотрел на меня, как в окно». Наваждение там бросает на людей терпкую тень, старички стоят, погруженные в воспоминания, как в древний мох. Кстати, в «Бегущей по волнам» говорят так: «Я уже дала себе слово быть там, и я сдержу его или умру». «Прощайте! Не знаю, что делается со мной, но отступить уже не могу». «Это не так трудно, как я думала. Передайте моему жениху, что он меня более не увидит. Прощай, и ты, милый отец! Прощай, моя родина!».
Но есть и иной тип повествования, гладкий как манишка — взятый из той России, какой она была в двадцатые, не случись революции.
«Джесси и Моргиана» очень странный роман Грина — в нём говорящие имена, и часть интонации почти газдановская, в этом стиле странные сближения, какие-то неясные превращения эмигрантской прозы, а так же такая вот история: «Джесси обошла все нижние комнаты; зашла даже в кабинет Тренгана, стоявший после его смерти нетронутым, и обратила внимание на картину «Леди Годива». По безлюдной улице ехала на коне, шагом, измученная, нагая женщина, — прекрасная, со слезами в глазах, стараясь скрыть наготу плащом длинных волос. Слуга, который вел ее коня за узду, шел, опустив голову. Хотя наглухо были закрыты ставни окон, существовал один человек, видевший леди Годиву, — сам зритель картины; и это показалось Джесси обманом. «Как же так, — сказала она, — из сострадания и деликатности жители того города заперли ставни и не выходили на улицу, пока несчастная наказанная леди мучилась от холода и стыда; и жителей тех, верно, было не более двух или трех тысяч, — а, сколько теперь зрителей видело Годиву на полотне?! И я в том числе. О, те жители были деликатнее нас! Если уж изображать случай с Годивой, то надо быть верным его духу: нарисуй внутренность дома с закрытыми ставнями, где в трепете и негодовании — потому что слышат медленный стук копыт — столпились жильцы; они молчат, насупясь; один из них говорит рукой: «Ни слова об этом. Тс-с!» Но в щель ставни проник бледный луч света. Это и есть Годива».
При этом «Джесси и Моргиана» практически и есть Газданов — с его выздоровлениями после смертельных болезней, добропорядочным доктором с саквояжем, каплями и облатками (облатки! Вот обязательное слово! Облатки!) — в болезни должен быть обязательный кризис, когда все комкают платочки, затем платочки распрямляются, кризис проходит.
А болезни в пути, обморожения, и сумасшествия, впрочем, все недуги включая смертельные, лечатся стаканом водки.
Негодяи и негодяйки вырезаются смертью из повествования как глазки из картошки, а любовь под абажуром пожирает всё.
Пейзаж после битвы, в которой побеждают романтики очень похож на сладкую каторгу, которую заслужили Мастер и Маргарита. Покой и стакан чая в серебряном подстаканнике.
Извините, если кого обидел.
09 января 2006
История про Александра Грина (XI)
Славно гладить трёпаные обложки серого цвета, с бело-красным шрифтом и пересекающимися бело-красными же линиями, символизирующими волны. Видимо художник отдал дань польскому происхождению автора. А всеобъемлющий серый — это свинцовые мерзости жизни, душный воздух сурового времени, цвет времени и брёвен.
Я знаю теперь, что половина эстетики Грина из Бёклина и перевозится она на лодочке с «Острова мёртвых». Я понимаю, что вся эта инаковость растёт из Ницше (точно так же, как весь ранний Горький построен на ницшеанстве, а отнюдь ни на какой народности), но это давно уже не Ницше. Я знаю о взаимоотношениях Грина и Куприна, и, сличая их тексты, вижу как они связаны — но Грин давно вышел из тени Куприна, пробыв в ней недолго. Я уже услышал историю о том, как сидя под зелёной волошинской лампой Кржижановский пересказал Грину сюжет Натаниэля Готорна, не называя автора, и Грин на обратной дороге в Старый Крым сделал сюжет своим. Не моя вина, что всё время подтверждаются слова о том, что нельзя прикасаться к кумирам — следы позолоты остаются на ваших пальцах.
Мне-то плевать — мне вполне комфортно с небритыми и облезлыми. Они сложнее, а оттого — интереснее.
Тут нет противоречия. Разобраться — не значит проститься. Вглядеться — не значит отвергнуть. Из того, что твой старый друг запил, не значит, что ты отверг общее прошлое, а из того, что твоя прежняя любовь умерла в той стране, в которой ты не был, и вряд ли будешь — совершенно не следует отрицание той любви. Все писатели уязвимы. Литература это вообще грандиозная подстава, за которую платишь не только своей жизнью, но и шлейфом безобразных слухов.
И никакой деконструкции тут места нет. Деконструкция вообще глупая придумка французских философов-болтунов, что писали темно и вяло. Есть только внимательное перечитывание и всматривание.
Извините, если кого обидел.
10 января 2006
История про продолжение концерта по заявкам
А вот кому нужен фотоувеличитель, новый, в коробке?
Извините, если кого обидел.
10 января 2006
История про раздачу
Да, кстати. Есть ещё электрощипцы для завивки волос.
Извините, если кого обидел.
11 января 2006
История про сны Березина № 195
Приснился писатель Бенедиктов. Я стоял на улице и обсуждал с ним, где купить хороший самогонный аппарат (эта мысль меня давно мучит).
Через некоторое время я заметил, что писатель Бенедиктов с некоторой опаской глядит на меня. Я слежу за его взглядом и понимаю, что в руках я держу снайперскую винтовку Драгунова.
Я объясняю писателю Бенедиктову, что ничего, это я сейчас разберу СВД, и в разобранном
