Читаем без скачивания Кровь Люцифера - Джеймс Роллинс

Черный узел сдавливал его яростное сердце, гоня зверя вперед.

Не было слов, не было приказов, лишь стремление.

Источник этого темного желания ждал внизу, свернувшись в плотный клубок вокруг крошечного язычка пламени.

Волк копал, направляясь к нему.

Одно желание заставляло его все дальше углубляться в горящие руины.

Освободи меня.

Глубоко упали они, развратились, как во дни Гивы;

Он вспомнит нечестие их, накажет их за грехи их.

19 марта, 06 часов 19 минут

по центральноевропейскому времени

Кастелъ-Гандолъфо, Италия

Эрин рывком вынырнула из кошмара, полного огня и демонов.

Она проснулась в комнате, залитой светом нового дня. Сделав несколько судорожных вдохов, женщина узнала эту простую комнату и вспомнила их ночной полет из Праги в эту идиллическую сельскую местность к северу от Рима. Сейчас они находились в папской резиденции вблизи Кастель-Гандольфо. Эрин впитывала взглядом эту знакомую обстановку: гладкие белые стены, деревянный пол, сияющий в утреннем свете, словно теплый мед, массивная кровать из красного дерева, с распятием, укрепленным над изголовьем. Они с Джорданом останавливались в этой самой комнате в прошлый раз, когда приезжали сюда.

«Я в безопасности...»

Может быть, это было не совсем правдой, но в такой безопасности она не чувствовала себя уже давно.

Окна были закрыты толстыми деревянными ставнями, но одна пара ставень была распахнута, чтобы впустить рассвет.

Эрин радовалась этому золотому свету после долгой ночи ужасов. Они сели на частный реактивный самолет — «Сайтейшн Икс», — который по папскому приказу перенес их из средневекового мрачного города сюда. Они приземлились неподалеку от резиденции, усталые, потрепанные, покрытые кровью и ранами.

Первая мысль Эрин была о Руне.

Сразу по приземлении его доставили на носилках в сангвинистский лазарет. Грейнджер хотела пойти с ним, но она едва могла стоять. Джордан едва ли не на руках принес ее сюда в глухой ночи. Они оба рухнули в постель, обнявшись. И в этот миг ее не тревожил жар его тела — он приятно согревал ее, словно она улеглась у камина.

И все же проблеск вины за то, что она покинула Руна, тревожил Эрин. Она изо всех сил старалась отделаться от этой вины, избавиться от памяти о том, как она прикоснулась к Руну и на несколько мгновений разделила с ним связь крови. «Рун сейчас в куда более надежных руках», — напомнила себе Эрин. У него уж точно есть сиделка, которая проведет все необходимые процедуры и присмотрит за ним. Элизабет настояла на том, чтобы последовать за Руном. Хотя он так и не очнулся, графиня в течение всего полета держала его за руку и шла рядом с носилками до самого лазарета, несмотря на усталость, сквозившую в ее осанке и выражении лица.

Эрин могла не доверять Элизабет, но когда дело касалось Руна, нельзя было найти лучшую сторожевую собаку на время его выздоровления.

В ванной комнате кто-то выключил душ, и это заставило Грейнджер обратить взгляд в ту сторону. Она только сейчас поняла, что ее разбудил звук текущей воды. Протянув руку к простыням на другой половине постели, женщина ощутила еще не покинувшее их тепло тела Стоуна. Эрин задержала руку на подушке, на оставшейся там вмятине от его головы.

Ее мучила тревога за Джордана, однако женщина не могла не признать, что чувствовала себя гораздо лучше после ночи, проведенной рядом с ним. Она потянулась и вздохнула.

Весьма неплохо... учитывая все случившееся.

Но было ли это улучшение следствием одного лишь отдыха? Спина Эрин была испещрена кровоподтеками, рана на лбу заклеена пластырем, но чувствовала она себя на удивление хорошо — лучше, чем должна была.

Грейнджер сдвинулась на половину постели, нагретую телом Джордана, наслаждаясь воспоминанием о том, как они прижимались друг к другу, и гадая, не было ли ее хорошее самочувствие результатом того, что она всю ночь нежилась в странном жаре, исходящем от него.

Или это просто потому, что им удалось хоть сколько-то побыть наедине?

Теперь он определенно больше был похож на себя прежнего.

Дверь ванной со скрипом открылась, и Эрин обернулась на этот звук.

Джордан стоял в проеме двери, словно услышал ее мысли и пришел на зов. Он был окутан завесой пара и облачен лишь в белое полотенце вокруг бедер. Грейнджер улыбнулась ему, все еще кутаясь в простыни, которые внезапно словно бы нагрелись. Джордан поднял бровь и уронил полотенце, стирая ладонью струйку воды, сбегающую по виску. Эрин окинула его взором с ног до головы, не пропуская ни единой капли на его теле, ни единого дюйма влажной кожи.

После этой ночи у всех в их отряде остались синяки и порезы. Но не у Джордана. Кожа его была безупречно-гладкой, он буквально лучился здоровьем. Золотистые волоски на его руках и ногах в свете утреннего солнца образовывали чуть заметный светлый ореол. Стоун был похож на греческую статую — слишком идеальный, чтобы быть настоящим.

Пройдя через комнату, он остановился перед Эрин. Его нагое тело было всего в нескольких дюймах от нее. Ей страшно хотелось прикоснуться к нему.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Готовой ко всему, — ответила Эрин, улыбаясь. — Начиная с тебя.

Она смотрела прямо в его ярко-синие глаза. И прежде они двое много раз вот так смотрели друг на друга, но это всегда ощущалось как нечто новое, всегда заставляло сердце Эрин трепетать. Она коснулась ветвистой татуировки, покрывавшей плечо и верхнюю часть груди Джордана. Его сердце билось прямо под ее нежной ладонью. Она провела рукой вдоль извилистых синих линий, потом ее пальцы скользнули по гладкой коже его живота.

Эрин знала, какой величины и формы была эта татуировка. Но сейчас рисунок стал заметно больше, чем несколько дней назад; его дополняли темно-алые завитки и спирали — видимый признак изменений, происходящих с Джорданом. Эрин особенно тревожили линии, обвившие его шею — как будто эти новые отростки душили его столь же неумолимо, как черные пальцы демона. Но она знала, что эти алые завитушки, вероятнее всего, и исцелили Джордана, стерев с его кожи кровоподтеки и срастив сломанную шею.

Грейнджер должна была испытывать благодарность к этим линиям, но вместо этого чувствовала лишь ужас перед ними.

— Не смотри так тревожно. — Джордан отнял ее руку от своей груди и поцеловал ее ладонь; его губы, коснувшиеся кожи Эрин, были горячими. — Мы здесь, вместе, и мы живы. Лучше и быть не могло.

Ей нечего было возразить на это.

Язык Джордана скользнул по ее ладони до внутренней стороны запястья. У Эрин перехватило дыхание. Стоун опустился на колено, покрывая поцелуями ее руку по всей длине; его губы прикасались к испещренной синяками коже, словно крылышки мотылька. Трепет от этих прикосновений распространился на ее грудь, а потом на все тело.

Эрин обняла Джордана другой рукой и притянула к себе. Она снова хотела ощутить, как его тело прижимается к ее телу, чтобы забыть обо всем, что случилось, и хотя бы на миг поверить, что все в порядке.

Стоун скользнул в постель рядом с ней, его теплые руки ласкали ее, исследовали каждый дюйм ее кожи и спускались все ниже. Она хотела полностью раствориться в его ласках, но лихорадочный жар его тела напомнил ей, как Джордан отдалялся от нее, как эти же самые глаза смотрели на нее, не видя.

Она вздрогнула.

— Ш-ш-ш, — прошептал он, неверно поняв ее реакцию. —Теперь ты в безопасности.

Джордан перекатился, оказавшись поверх нее. Синие глаза горели страстью; этот взгляд говорил Эрин, что он сейчас желает ее — и только ее, — что по-прежнему любит ее. А потом эти глаза закрылись, и она потянулась к нему за поцелуем.

Почти касаясь губами ее губ, он прошептал тихо, одним дыханием:

— Я скучал по тебе.

— Я тоже, — ответила она.

Ее губы приоткрылись, жаждая вкуса его губ. Джордан сильнее сжал ее в объятиях, притянул к себе так близко, что она с трудом могла дышать. И все-таки недостаточно близко.

Когда он откинул голову, Эрин застонала. Она не желала, чтобы это поцелуй заканчивался. Никогда. Она не хотела терять его, терять эту близость. Кончиком пальца Эрин провела по волевому подбородку Джордана, по его скулам, задержавшись на крошечном углублении над его верхней губой, изогнутой, точно лук. Эти губы улыбнулись ей и подарили ей новый поцелуй.

И долго, долго не существовало ничего, кроме них двоих, забывшихся в жарком слиянии тел. Время потеряло всякое значение. Был лишь вкус его губ, колючее прикосновение щетины на его подбородке к ее коже, тяжесть его тела, ощущение его внутри ее, сделавшее ее цельной — не потому, что он был нужен ей для этой цельности, а просто потому, что так было правильно.