Читаем без скачивания Грехи дома Борджа - Сара Бауэр

До конца этого дня и почти весь следующий день придворные дамы были предоставлены самим себе, а мадонна обсуждала с мужем и его семейством письма Чезаре. Хотя мы проводили время в основном в Камера-даль-Поццоло, где стояли наши маленькие ткацкие станки и вышивальные рамки, а также где мы хранили сборники стихов, ноты песен и пару старых лютней, даже туда проникало нервное возбуждение, охватившее дворец. Заслышав голоса в саду или топот копыт во дворе, кто-нибудь мчался к окну или выбегал на лестничную площадку, чтобы посмотреть и послушать. На второй день нас навестил безутешный Строцци, и хотя он изо всех сил старался развлечь нас стихами, шутками и болтовней с шутами мадонны, даже уроженки Феррары, для которых Чезаре был всего лишь именем, холодным дуновением ветра, призраком в образе рыцаря-госпитальера, оставались серьезными и рассеянными.

Я пыталась молиться, но молитва возвращалась ко мне бесполезным эхом. Какому богу могла молиться я, новообращенная, которой предстояло просить небеса за неверующего? И вообще, что он подразумевал своей просьбой? Вероятно, это был своеобразный шифр? Если так, то даже мадонна его не поняла. Или произошло нечто ужасное, напугавшее Чезаре так, что он ударился в религию? Неужели фортуна отвернулась от него? Он погиб? Наверняка я бы почувствовала это теперь, когда во мне растет его семя.

А потом это случилось. Знак свыше. Я уронила клубок пряжи, который наматывала с Фидельмой, а когда наклонилась, чтобы поднять, бросила взгляд на крошечного льва в рисунке ковра под стулом. Сан-Лео. Все это началось с восстания в Сан-Лео. Я заставила себя вспомнить, как Микелотто грубо прервал мое свидание с его господином. Что он тогда сказал? Что привез оценку фортификационных сооружений Сан-Лео, которую сделал Леонардо. Чезаре просил своего инженера тщательно все изучить. Словно уже тогда знал, словно уже тогда что-то затевал.

Я передала моток какой-то даме, сославшись на зов природы. Анджела многозначительно посмотрела на меня: частая потребность мочиться, по ее заверениям, являлась верным признаком беременности. Тихо прикрыв за собою дверь, я стремглав бросилась во дворец, где располагались покои герцога. Прежде я там никогда не бывала. Но пока я стояла у дверей, ожидая, когда привратник выяснит, примет ли меня донна Лукреция, я совсем не нервничала, поглощенная лишь отчаянным желанием успокоить мадонну, что ее брат вне опасности.

Из-за дверей доносились голоса, в основном мужские, редко прерываемые тоненьким голоском мадонны, но слов я не могла разобрать. Внезапно зашелся лаем Фонси, зарычала какая-то гончая, затем раздался сдержанный смех. Одна из экзотических кошек герцога стрелой вылетела из отверстия внизу двери, распушив хвост. Я услышала голос лакея, в ответ герцог недовольно пробурчал что-то, и лакей двинулся обратно к двери. Я сделала глубокий вдох, расправила плечи и шагнула в комнату.

Охотничьи сцены на гобеленах, казалось, ожили при свете очага и множества свечей в медных подсвечниках: травля оленей собаками, охотничьи копья, засаженные в бока пятнистого кабана. Все Эсте вместе с донной Лукрецией собрались вокруг глубокого камина. Ферранте и дон Альфонсо расположились на скамье со спинкой, Джулио устроился на полу, держа на коленях спаниеля, а донна Лукреция сидела на низком складном стуле. Сигизмондо отсутствовал. Когда я подошла к семейной группе, герцог наклонился вперед в своем кресле, сжав и без того узкие губы и сверля меня змеиными глазками. В правой руке он держал маленький серебряный молоточек, какими колют орехи, и ритмично постукивал им по ладони. Он меня привечает, твердила я себе, приближаясь; он часто проявлял свое расположение.

– Хочешь что-то сказать герцогине? – спросил герцог.

Донна Лукреция обернулась ко мне, и я заметила на ее щеках лихорадочные пятна, что свидетельствовало о том, как она сердита, хотя внешне оставалась спокойной. Я растерялась.

– Можешь говорить в присутствии моей семьи, – произнесла мадонна, едва заметно придвигаясь к дону Альфонсо.

На ее губах играла слабая таинственная улыбка, я перевела взгляд на лица всех Эсте, которые были выжидательно повернуты ко мне. Дон Альфонсо смотрел на меня маленькими голубыми глазками, налитыми кровью, взгляд дона Джулио был открыт и приветлив, а фиалковые глаза напоминали цветом летнее вечернее небо. Как я могла говорить перед ними, когда они до сих пор возмущены, хоть и скрывают это, тем, как Чезаре обошелся с герцогом и герцогиней Урбино? Но чем оправдать мое вторжение?

– Простите, – пробормотала я, ощущая, как начинают пылать щеки.

Стук молоточка, расколовшего орех, прозвучал у меня в голове, как выстрел. Я повернулась и кинулась к двери, заметив, что Ферранте поднялся со скамейки и шагнул в мою сторону.

Я прибежала обратно в Торре-Маркесана по снегу, который превращался под ногами в лед, закрылась в нашей с Анджелой комнате, предчувствуя, что сейчас на меня обрушатся небеса. Мадонна не заставила себя ждать. Ее посланница, Анджела, просунула в дверь белое как полотно личико и сообщила, что меня хотят видеть.

Промедление не ухудшило бы ситуации, но я решила встретить судьбу сразу, пока не успела все обдумать. Войдя в комнату, я опустилась перед мадонной в глубоком поклоне. Прошелестел бархат, протопали маленькие ножки, она приблизилась, схватила меня за ухо и подняла, а потом отвесила такую оплеуху, что у меня из глаз брызнули искры и стукнули зубы.

– Разрази тебя гром, что означает твое поведение? – крикнула она. Мне в нос ударил запах гвоздики, пропитавший ее дыхание. – Хватит того, что мой братец, «который любит меня, как себя», – процитировала она с усмешкой, – видимо, нацелился испортить все, что мы… что я… Или ты вообразила, будто, поиграв с ним разок в лошадки, теперь имеешь право вмешиваться в государственные дела? Будь оно так, половина женщин Италии выстроилась бы в очередь, чтобы давать мне советы. Думаешь, я ничего не знала? Ты полагаешь, когда я интересуюсь у Микелотто, где мой брат, и он отвечает, что герцога нигде не найти, мы оба не понимаем, как обстоят дела? Пора повзрослеть, Виоланта.

Не понимая истинной причины, побудившей меня рассказать ей то, что я знала, мадонна хотела унизить меня. Вместо этого она меня разозлила. На щеке задергалась жилка, а внутри сжалось так, что я испугалась, как бы не раздавить ребенка.

– У меня есть полное право, – прокричала я в ответ, торопясь высказаться, пока донна Лукреция не пришла в себя от изумления. – Я ошиблась лишь в том, что считала, будто смогу сказать то, что хотела, в присутствии герцога и донна Альфонсо.

– О чем ты?

– Я беременна, мадонна. От Чезаре. Думаю, это дает мне право беспокоиться о его благополучии не меньше вас.

В камине с треском упало полено. За окном на подоконнике монотонно ворковал глупый вяхирь. Донна Лукреция уставилась на меня, сжав кулаки. Ее грудь вздымалась под кружевной косынкой, которую она надела, чтобы казаться скромнее в присутствии свекра. Губы растянулись в улыбке, хотя глаза налились слезами.

– Конечно, – произнесла она и задумалась, слегка насупив брови, будто старалась что-то вспомнить. – Аппетит.

– Аппетит?

– Да. Наверняка ты заметила, с каким аппетитом Чезаре ест? Он ужасно прожорлив.

– У меня не было случая, мадонна.

– Когда Чезаре родился, то был очень слабенький, никто не думал, что он выживет. До пяти лет он постоянно болел. Днем ему приходилось спать. Представляешь?

Я не представляла. Чезаре прославился своей неутомимостью, мог проводить переговоры до глубокой ночи, когда у всех послов уже слипались глаза, а утром выезжать на охоту с друзьями, которые часто клевали носом в седлах, пока он любовался своими любимцами-леопардами, готовыми применить проворство и хитрость против быстроногих оленей и свирепых вепрей. Вероятно, за первые пять лет послеполуденного сна Чезаре накопил сил на всю жизнь. Наверное, он родился, уже зная, что наступит время, когда ему придется соревноваться с наступающей старостью отца, чтобы успеть построить достаточно сильное государство, способное выдержать смерть старого понтифика.

– В общем, – продолжила мадонна, – первые пять лет он прожил в основном на хлебе и козьем молоке, а как только окреп, у него появился зверский аппетит. Сдается мне, этот малыш, – она кивнула на мой живот, – вырастет таким же.

У меня будто камень с плеч свалился, оттого что мадонна так хорошо восприняла мою новость, и закружилась голова – даже пришлось попросить разрешения присесть, а то я могла потерять сознание. Донна Лукреция сама придвинула ко мне пуфик, поинтересовалась, не нужно ли принести воды. Мы сидели по обе стороны камина: мадонна – в кресле с высокой спинкой, едва касаясь пола кончиками туфель, и я – на пуфике, стараясь не думать о ноющей спине. Увидев, что я потянулась к кочерге, она отчитала меня и вызвала рабыню. Как только девушка добавила дров, донна Лукреция поинтересовалась: