Читаем без скачивания Грехи дома Борджа - Сара Бауэр

Я прислушалась. Не Овидий, не Петрарка, этот Пьетро Бембо, но свои стихи он исполнял достойно, тихо и ясно, донося каждое слово до зрителя, несмотря на шелест шелков, шарканье, звон чашек и приглушенный смех невнимательных слушателей. Мне показалось, будто он проник в мое сердце и успокоил смятение рифмами Петрарки. И точно так, как вы находите потерянное письмо или забытую пару туфель, прибираясь в глубоком сундуке, он обнаружил правду, не новую, а давно похороненную. Я видела, что Анджела чувствует то же самое, и опустила голову.

В тот вечер мадонна не стала расспрашивать меня о сире Таддео, хотя много говорила о Бембо и его превосходных стихах. – Хотя дело тут скорее в подаче стихов, нежели в их построении, – рассуждала она, пока мы готовили ее ко сну. – Просто не верится, что такие красивые губы способны произнести не идеальную фразу. Великое заблуждение Платона. – Она сама выглядела очень привлекательно: глаза сияли, щеки горели румянцем, даже после того, как мадонна удалила кошенильную пасту.

Когда из Сенигаллии прибыл гонец, испачканный дорожной грязью, так что с трудом можно было различить его ливрею из желто-алых квадратов, и, задыхаясь, принялся извиняться за опоздание, ни госпожа, ни дон Альфонсо еще не вставали. Едва сознавая, что делаю, я повела его прямо к двери хозяйской спальни, где громко покашляла, хотя из-за стука в висках почти ничего не слышала, прежде чем войти в покои и объявить о прибытии гонца. Только плохие известия распространяются быстро, твердила я, только плохие известия.

– Он за дверью? – удивилась мадонна.

С распущенными волосами, она учащенно дышала, прикрывая грудь простыней. Рядом с ней дон Альфонсо выглядел огромным крестьянином, кожа на его груди и руках приобрела красноватый оттенок от долгих часов, что он проводил, раздевшись по пояс, перед печью для обжига или в литейной мастерской, а ладони с тыльной стороны покрывали ожоги. Он улыбнулся при виде меня, но мадонна заговорила с легкой досадой:

– Я не могу его принять, пока что-нибудь не наброшу, Виоланта. Вернешься одеть меня через несколько минут, когда мой муж удалится.

– Слушаюсь, мадонна. Простите. – Я присела в поклоне и ретировалась с горящими от стыда щеками. Закрывая дверь, я услышала взрыв хохота.

Однако я не успела даже отыскать рабыню, чтобы та отвела гонца в кухню умыться и перекусить. За мной сразу пришлепала далматинка и с помощью жестов и гортанного ворчания, считавшегося ее языком, дала понять, что мадонна просит меня вернуться.

– Где он? – резко спросила она, как только я вошла в спальню.

Донна Лукреция по-прежнему лежала в кровати, но теперь уже на ней была целомудренная ночная рубашка с высоким воротом и длинными рукавами и чепчик на голове, под который она убрала почти все волосы. Одеяло было гладко разглажено, подушки, где еще недавно покоилась голова дона Альфонсо, взбиты. Далматинка присела на корточки перед камином, держа в руках кремень и сосновые щепки.

– Ждет снаружи, мадонна.

– Что ж, веди его сюда. У меня приличный вид?

– Да, мадонна.

Наши взгляды встретились. Гонец доложит обо всем, что прозвучит в стенах этой комнаты, все будет так, как захочет Чезаре. Донна Лукреция подоткнула под чепец несколько выбившихся прядей волос. Я выгнула спину, выпятив живот. Мадонна слегка нахмурилась, пожала плечами, потом улыбнулась.

– Входи! – крикнула она гонцу.

Он принес с собой запахи грязи, снега и лошадей. Пока он преклонял перед мадонной колени, я наблюдала за буквами СЕСАР , которые то растягивались, то сжимались на его спине в такт дыханию, и гадала, увезет ли он с собой вместе с отчетом запахи туберозы и лаванды, льняных простыней и горячей сосновой смолы. Сначала я решила, что меня мутит от этой странной смеси запахов. Я еще не успела позавтракать, и меня подташнивало от голода, поэтому я положила ладонь на живот, чтобы унять урчание.

– Да, да, – раздраженно сказала мадонна, подавая знак гонцу, чтобы тот поднялся. – Покончим с этим. Что ты привез мне от господина герцога?

– Он шлет вам свои комплименты, мадам.

– О, ради всего святого, давай сюда письмо.

Внутри у меня по-прежнему трепетало, словно в животе было полно бабочек, и если я открою рот, то они вылетят. Письмо, обернутое промасленной тряпицей, перешло из кожаной перчатки гонца в пухлые белые пальчики мадонны. Она сломала печать на ткани, сунув под нее ноготок. Бабочки успели сложить крылья и теперь топтали мои внутренности свинцовыми ботинками. Только плохие известия распространяются быстро.

Письмо занимало несколько страниц. Как долго она будет его читать? Как мне выдержать ожидание? Не в силах стоять на месте, я принялась переставлять флакончики духов, баночки с косметикой, футляры с украшениями, убеждая себя, что навожу порядок. Просто навожу порядок.

– Да угомонись ты, девушка. Я не могу сосредоточиться. – Первые три страницы мадонна отложила в сторону на кровати. – Для герцога Эрколе. Для моего мужа. Для Ипполито. – Одна страница предназначалась ей. Меня даже затрясло от облегчения.

– Слушаюсь, мадонна.

Я стояла возле кровати, спрятав руки в рукавах и взяв себя за локти, чтобы не дрожать. Гонец ожидал на коленях, не будет ли какого указания. Бабочки затихли.

Мадонна охнула.

Досточтимая госпожа , – прочла я, – дражайшая сестра!

Итак, змея уничтожена, заговорщиков Маджоне больше не существует. Теперь наконец я могу сказать об этом. Ты должна простить мою скрытность, но для меня было очень важно сохранять полную секретность. Я даже с отцом не поделился своим планом до того дня, как все было кончено. Ты ведь знаешь, как бы он ни прикидывался, все равно выдает себя то выражением лица, то необычным поведением. Мне рассказывали, будто он обзывал меня всякими неблагозвучными словами, не подходящими для дамских ушей, поскольку я не писал ему писем, тратил все его деньги и, как он утверждал, бездельничал в Чезене, гоняя мяч и предаваясь плотским удовольствиям (прости мою неделикатность – я лишь цитирую Его Святейшество). Как всегда, в этом есть доля правды.

Все началось с Рамиро и восстания в Сан-Лео, придавшего уверенность предателям, так что те раскрыли свои карты. Они думали, что я отвлекусь, но в действительности это восстание лишь заставило меня внимательнее ко всему приглядеться. Как я сказал пресмыкающемуся кастеляну, когда тот явился в Венецию, чтобы сообщить о падении крепости, потеряв Сан-Лео, он обеспечил тем самым возрождение замка.

Я давно подозревал Рамиро в заговоре с Орсини и остальными дворнягами Маджоне. Три месяца назад мне пришлось лишить его поста правителя Романьи, так как своими продажными методами он подрывал мой авторитет. Я долго с ним беседовал в ночь перед казнью (таким образом лишив себя объятий жены Марескотти, которую мне представили на балу, устроенном ее мужем, а она очень симпатичная девушка). Я напомнил ему, что он состоял у меня на службе с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать и я оказался в школе в Перудже, мы были друзьями, а не только хозяином и слугой, двумя испанцами вдалеке от дома, которым следовало держаться вместе в этой общей ссылке. Мы оба плакали, хотя он лил слезы с большей страстью, чем я, и наконец признался, что задумали заговорщики. Они намеревались устроить в Сенигаллии ловушку – якобы кастелян Дория готов был сдать крепость мне лично, но как только я прибыл бы в город, то оказался бы окруженным со всех сторон расположенными там войсками.

Да ниспошлет мне Господь врагов поумнее, любимая сестра! Это был простейший и прекраснейший обман. Я отослал всех своих французских офицеров вместе с солдатами. Этот поступок служил двум целям: я демонстрировал Людовику, что больше не нуждаюсь в его помощи и отныне пойду своим путем, и успокоил заговорщиков, посчитавших себя в безопасности. Для еще большего эффекта я рассредоточил свои войска к югу от Чезены маленькими группами, определил им разные маршруты. Создалось впечатление, будто они отпущены в отпуск. Затем дождался известия, которое, как я знал, должно было прибыть от Дории. Ты, возможно, заметила, что я нервничал, хотя кто другой вряд ли что-то заподозрил, во всяком случае, пока я не выехал в Сенигаллию в полном боевом облачении. Внешне, однако, все выглядело так, словно я просто собирался официально принять сдавшуюся крепость, окруженную со всех сторон лояльными войсками. Я немного сомневался в мудрости подобного решения, но почти сразу понял, что бессмысленно рисковать шкурой, какую я намеревался спасти, если отправлюсь в путь без оружия.

Моя армия встретила меня возле Фано. Я послал вперед гонца с приказом моим кондотьерам, чтобы они вывели население из города. Таким образом, я мог разместить там свои войска. Видела бы ты их лица, когда я приехал, дорогая сестра. Каждое воплощало панику и было бледнее смерти, которая их вскорости ожидала, и, несмотря на холод, покрыто испариной. Паоло Орсини даже говорить не мог, только издавал какие-то звуки, вроде попугая, зато Вителоццо держался молодцом. Сифилис так сильно подорвал его здоровье, что он уже не мог самостоятельно сидеть в седле. Когда я его увидел, на нем был зеленый плащ, в нем он выглядел совсем больным. Что касается меня, то я был воплощением обаяния. Для начала расцеловался со всеми; и если теперь, выводя эти строки, я облизываю губы, то представляю, будто ощущаю вкус соли – вкус их страха, и, Бог свидетель, как это сладостно.