Читаем без скачивания Хватит ныть. Начни просить - Аманда Палмер

Несколько недель спустя официального выхода альбома в магазинах вся группа отправилась в мини-тур, чтобы провести обещанные вечеринки с ограниченным количеством жертвователей до двухсот пятидесяти человек, которые проходили в странных маленьких галереях, арт-пространствах и маленьких клубах. Публика общалась, мы исполняли специальные акустические версии песен, а иллюстрации из альбома мы развесили на стенах. Я наняла около тридцати пяти художников, скульпторов и фотографов – в большинстве своем моих друзей, – для создания работ, на которые их вдохновили слова песен. За каждую работу артисты получили по пятьсот долларов, и мы отправили их все на вечеринки, которые проходили в Нью-Йорке, Берлине, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Бостоне и Лондоне. Мы собрали пакеты с подарками для всех жертвователей, которые присутствовали на вечеринках, в которые входили повязки на глаза, диски, именные канцелярские товары и в большинстве городов поддержанные книги, приобретенные в местных магазинах. Каждое утро перед вечеринками я забегала в магазин поддержанных

книг, чтобы купить около трехсот штук (это походило на сметание полок в супермаркете) и раздавала их на вечеринке.

За несколько дней до первой творческой вечеринки у меня появилась идея, чтобы фанаты разрисовали меня, – я не уверена, откуда берутся эти идеи – и написала своей ассистентке Супер-Кейт купить упаковку маркеров: «Если сможешь найти смываемые маркеры, то купи их, проверь их. Чтобы они не стерлись от пота, лето все же».

Люди в этих комнатах были моей фан-семьей, я верила в них. Они верили, что я сделаю альбом, я позволила им разрисовать мое обнаженное тело, чтобы показать, что я тоже им доверяю. На паре вечеринок я была уже готова раздеться, но решила этого не делать, так как я чувствовала себя не в безопасности. На разных вечеринках мы пробовали рисовать разными приборами: одна из первых ночей была ужасной, так как нам удалось найти лишь маленькие дешевые маркеры, которые продаются в аптеке, которые очень плохо пишут на влажной коже. Все пытались что-то на мне нарисовать, но мне казалось, что в меня впиваются сорок маленьких вилок. Мы все повернули это в шутку. Однажды мы использовали кисти. В другую ночь мы попробовали рисовать пальцами. Это было занимательно.

Каждую такую ночь – когда я расправляла руки, закрывала глаза и позволяла фанатам рисовать на своем теле, – я чувствовала себя на экзамене по доверию.

Меня одолевало то же чувство, как и перед входной дверью Феликса и Мишель в полночь: смесь страха и сильного скрытого доверия, которое отказывалось принимать «нет» в качестве ответа.

Это напомнило мне о содрогании за секунду перед прыжком с трамплина, зная, что каждая твоя волосинка почувствует шокирующую чувственную пытку: ты охвачен… радостью. Обнаженность перед незнакомцами – это такое сильное чувство, даже когда – особенно когда – между вами нет секса. Я закрывала глаза, вытягивала руки, то же самое я делала будучи Невестой, и чувствовала каждый уязвимый сантиметр кожи, который был незащищен.

Каждая кисть, палец или маркер, которые касались моего тела – даже если было больно или жутко холодно, – казались любящими ласками. Некоторые не рисковали и рисовали только на руках, некоторые же рисовали прямо на моей груди и вырисовывали цветы на моем лобке. Я смеялась и позволяла им себя украшать.

Это был вопрос толпе в форме моего обнаженного тела.

Я настолько вам доверяю.

Стоит ли?

Покажите.

Я взяла небольшой перерыв от гастролей, чтобы заняться йогой. В моем уединенном месте не было сигнала, но однажды я взобралась на холм и поводила телефоном в небе, чтобы загрузить сообщения, пришедшие в течение нескольких дней. Одно было от Энтони.

Он сказал, что был у врача.

До этого времени они ставили ему неправильные диагнозы.

У него был рак.

Плохая разновидность рака. Лейкемия.

«Они дали мне шесть месяцев, в лучшем случае, – написал он. – Все кончено, красавица».

Моя голова перестала соображать.

Я спустилась с холма. Мой учитель по йоге Найджел и один из моих британских друзей Макс сидели на каменной ограде и смеялись, греясь на солнце. Макс играл испанскую песню на своей гитаре.

Они увидели, что у меня красные глаза и подозвали меня. Я не хотела избегать их. Я хотела рассказать им. Но как я могла объяснить? Они едва меня знали, не говоря уже об Энтони и о том, что он для меня значил. Они бы подумали, что я королева драмы. Возможно, они бы не поверили мне.

– Я только что получила сообщение… – сказала я. – Думаю, что мой лучший друг скоро умрет.

Я посмотрела на них, а они – на меня. Они увидели меня.

Найджел протянул руки и обнял меня. Я начала всхлипывать. Я стояла и дрожала в его руках, я была рада, что из всех людей я оказалась с этими двумя незнакомцами.

Мы стояли так несколько минут, пока я плакала на плече у Найджела, потом я успокоилась. Макс предложил сыграть на гитаре, я села на ограду, не отпуская руки Найджела, и растворялась в звуках. А потом я вернулась в реальность.

«Энтони умрет».

Мне нужно было ехать.

Я едва могла соображать. Я пошла к таксофону и позвонила Нилу.

– Энтони только что написал мне. Врачи сказали, что он умрет через шесть месяцев, Нил. Мне нужно попасть домой. Быстро.

– О боже. Любовь моя, мне так жаль.

– Мне нужна твоя помощь. У меня нет сигнала на телефоне, только таксофон. Ты можешь помочь мне? Ты можешь поменять мой билет?

– Да да, конечно. То есть… – он засомневался. – Ты позволишь мне за него заплатить?

– Конечно, – сказала я. – Все нормально… Я потом отдам.

– Лучше не надо этого делать, Аманда. Забудь. Я люблю тебя. Теперь я положу трубку и посмотрю, смогу ли забронировать билет. Когда ты хочешь вылететь?

– Рано утром, самый ранний рейс, который будет. Я тоже тебя люблю. Нил?

– Да?

– Прости, – сказала я. – Спасибо. Спасибо за помощь. Прости.

– Аманда, – сказал он. – Послушай меня. Я хочу помочь. Я знаю, как Энтони дорог для тебя. Я отчаянно хочу помочь. Все, что тебе нужно сделать – попросить.

Я повесила трубку и собрала вещи. Я чувствовала пустоту, все было как в тумане. На следующее утро перед полетом на восходе солнца я вышла из своего уединенного места и направилась в лес, чтобы найти палку.

Дорога до Бостона заняла около двадцати шести часов: автобус, паром, два самолета. Когда я добралась до первого аэропорта, я в кататоническом ступоре зашла в магазин и купила чистый блокнот, села в накопителе и начала писать. Обо всем, что Энтони когда-либо говорил мне, о каждом совете, о каждой придуманной нами шутке, обо всех воспоминаниях, независимо от того, насколько они были маленькие. Я села в самолет и продолжала писать, я не могла остановиться.

Те чернила, которые скользили по чистым листам блокнота были моей жизнью, моей идентификацией, моим единственным спасением от обморока. В тот момент я кое-что поняла о своем муже-писателе, то, что я раньше не понимала. Я издалека посмотрела на писательство, как на реальный побег от боли. У меня не было желания опубликовывать все это, я не думала о читателях. Мне просто нужно было это сделать, иначе бы я рыдала и не могла себя контролировать. В первый раз в жизни я почувствовала физически, что значит сосредоточиться на акте творения как на прямом побеге от невыносимой реальности.

Если бы я остановилась, я бы начала плакать и не смогла остановиться и привести свои мысли в порядок, поэтому я не отрывала ручку от бумаги на протяжении всей поездки.

Нил встретил меня в аэропорту, и вместе мы направились в госпиталь. Мы немного посидели в припаркованной машине и поговорили.

– Я больше не смогу уехать. Мне придется отменить весь тур по Европе, – сказал я, уставившись на серую стену больничного гаража. – И австралийский с новозеландским турами. Я не могу уехать, пока он через все это проходит.

В моей голове началась борьба.

– Билеты уже в продаже, Нил… тысячи билетов уже проданы. Боже, милый, это будет ужасно. Фанаты поймут. Но мы потеряем кучу денег, если я изменю расписание, я не смогу зарабатывать… и… группа… мне нужно будет заплатить им. они не будут работать, мне нужно будет им заплатить, и…

– Дорогая, успокойся, успокойся. Для начала перестань беспокоиться о деньгах, – сказал Нил.

– Я не беспокоюсь о деньгах, – сказала я. – Ты поможешь мне с расходами, правда?

– Конечно, помогу. Погоди… – он посмотрел скептически. – То есть ты позволишь мне помочь? – спросил он.