Читаем без скачивания Фантастика 2025-61 - Дмитрий Александрович Емец

– Ты был такой деспотичный! Такой ужасный тиран! Я тебя не узнавала!.. Я тебя ненавидела и одновременно обожала! А теперь прощай! Я ухожу навеки!

Она обернулась, сделала красивый, поистине навеки уходящий шаг и, задев каблуком о бровку, свалилась в объятия Афанасия.

– Нет! – простонал Афанасий.

– Чего у тебя нет, мой принц? Давай я с тобой поспорю, что ты ошибаешься!

– Поспорь, что Нина ничего не найдет!

– Не могу! – строго сказала Гуля. – Один дар не может противоречить другому! Будь это иначе, получилась бы бессмыслица!

Они еще часик-другой погуляли, а потом Гуля, заявив, что хочет проехаться, вызвала такси и отправилась провожать Афанасия до Копытово. Везла их женщина-таксица, которая прежде была менеджером. Недавно ее сократили, но у нее осталась хорошая новая машина, и вот она решила стать таксицей.

– Слова «таксица» нет! – оспорил Афанасий. – Хотя пусть будет! Хорошее слово, вкусное, звучит воинственно… Таксица – львица!

Таксица-львица засмеялась, польщенная.

– Да! – сказала она. – Я такая! Когда я выезжаю со двора и разворачиваюсь, все наши мужчинки опасливо стоят возле своих машинок и смотрят. Видимо, подозревают, что это я недавно застряла между кустами и мусоркой.

– А не вы? – спросила Гуля.

– Я, – призналась таксица. – Но это закрытая информация и циркулирует пока в виде слухов.

На автобусной площади Копытово Афанасий с Гулей простились, и верхом на той же таксице Гуля укатила в Москву. Успевший проголодаться Афанасий зашел в магазинчик за железной дверью, про который Суповна любила говорить: «А магазин там какой! Чего в нем только нет!.. Ничего в нем нет!»

Афанасий уже купил хлеб местной выпечки, известный толщиной своей корки, когда кто-то сильно хлопнул его по спине. От неожиданности Афанасий подпрыгнул. Обернулся и увидел Вовчика. Вовчик сиял. Гордился.

– Ну ты и герой! Бросил вызов сразу Тиллю, Белдо и Долбушину! – воскликнул он.

– А-а? Что? – недоумевающе переспросил Афанасий.

– Письмо же ты Тиллю писал? Ну там вызов вашим лучшим бойцам, вы все ничтожества, ляля-тополя! – продолжал восхищаться Вовчик.

– Ну… э-э… я, – признал Афанасий, смутно припоминая утреннее письмо.

– Ты, конечно! Кто еще? Там и подписано было: Афанасий! Ты его в столовой забыл, на столе! Мы с Оксой нашли, адрес заполнили и послали! – просиял Вовчик.

– Что сделали?! – дико переспросил Афанасий.

– Послали! – жизнерадостно подтвердил Вовчик. – Из Копытово. Бросили в ящик! Нам не сложно было, ты не думай!

– В какой ящик?! Здесь?! На площади?!

Оттолкнув Вовчика, Афанасий бросился к почтовому ящику, стал трясти его и понял, что опоздал. Выемка писем была полчаса назад. Он прижался к ящику лбом и долго стоял, закрыв глаза. Предчувствовал уже, что ему предстоит стать героем. Не исключено, что и посмертно.

Глава седьмая

Эль мокши Гая

3 декабря из дому сбежала пятнадцатилетняя Лизонька Затонская, занемогшая манией таинственности. Семья молит Лизоньку вернуться, чем она доставит счастье, выше коего нет у Создателя.

Объявление в газете «Речь», 1904 г.

Мокша чистил Стрелу, изредка отбегая назад, чтобы полюбоваться ею. До чего же хороша! Маленькая голова, ноги точно точеные, а крылья! Когда она раскрывает крылья и делает ими быстрый взмах, в пегасне словно ветер проносится. Настеленная в проходе солома летит в глаза, распахиваются ворота, и обязательно кто-нибудь начинает вопить, чтобы Мокша унял кобылу. А как он ее уймет, коли она разыгралась?

Любовь Стрелы к Мокше – любовь ревнивая, капризная. Стрела не разрешает ему подходить ни к одному пегу. Как-то он дал яблоко Гедемину, жеребцу Мещери Губастого, – только яблоко! – так Стрела потом в денник его не пустила, а когда он все же вошел, так притиснула боком, что он три дня без боли вдохнуть не мог. И как узнала?

Гедемин – жеребец страшенный, так и ошеломляет жуткой своей силой. Старушки крестятся, когда его мимо проводят. Не только сам вороной, но и крылья у него черные до последнего пера. Хоть бы белое пятнышко где – только у глаз ободок алый. Кажется, будто глаза огнем горят, а из ноздрей серный дым валит. Как-то Мещеря, шаля, промчался на Гедемине над рекой в час, когда бабы стадо встречают, так после невесть что на торгу болтали. И что мор будет, и что Тугарин Змей прилетал! «Да какой тебе Тугарин? Протри глаза, мать! Коли медовуху продаешь, так сама хоть не отхлебывай! Смерть то была с косой – сама вся костяная и в белом, понимаешь, саване! В руках жбан держала и проливала из него беды, да не куда попадя лила, а на ваше, на Дегунино-село, потому как у вас там одни воры живут! Сено продают подмоченное, а цены за него лупят окаянные!»

Закончив чистить Стрелу, Мокша вывел ее на двор и пустил к ней жеребенка. Птенчик, задрав куцый хвостик, подскочил к матери кузнечиком. До чего же бежит смешно, точно в киселе залип и копытца из него выдергивает!

Мокша смотрит на Птенчика, и сердце его согревается радостью, но потом он вдруг ощущает, как к радости примешивается тревожное что-то. Не то чтобы тоска, а точно рана под одеждой. Словно гниет где-то внутри незаконченное, давно откладываемое дело.

Мокша быстро идет за пегасню, в лопухи. Находит заботливо спрятанный, мокрой травой набитый горшок. Вытаскивает траву, брезгливо смотрит сверху. Вот он! Никуда не делся! Лежит полудохлый, похожий на шлепок глины. Когда на него падают лучи солнца, прижимается к стенкам. Пытается от них укрыться.

Мокша садится на корточки и начинает подталкивать существо палочкой. Рукой боится прикоснуться, хотя так и тянет. Помнит, какое удовольствие испытал. Хочется проверить, будет ли так опять, да боязно. От прикосновений палочки эль поджимается, тянет отросток, похожий на ручку. Он скользкий, точно полосами ткани обкручен. Как-то Мокша видел, как везли на телеге раненого, обмотанного тряпицами. И этот точно тряпицами обмотался, да только тряпицы – его кожа. А вот эта часть, которая сейчас приподнимается и, разлепляя узкие щелки, поворачивается к нему, – это, наверное, лицо.

Мокша не выдерживает взгляда щелочек. Начинает торопливо затыкать горшок травой, но тут ручка существа, метнувшись ему навстречу, касается того места на сгибе его руки, где синие жилки разбегаются елочкой, словно ветки от ствола. Эль слаб. Он боится, что Мокша вырвется, и потому с ходу впрыскивает в него столько псиоса, что Мокша сразу лишается воли. Он сидит на земле и покачивается. Смеется. Перед глазами пятна. Время исчезает. В мире есть только он и это ни с чем не сравнимое наслаждение. Какая там двушка? Какие пеги? Пегов надо чистить, на