Читаем без скачивания Красная Борода - Сюгоро Ямамото

— Этот мужчина еще говорил, что у Сугиты был прием­ный сын Кота, но в ту ночь, когда случился пожар, он исчез и больше не появлялся, — сказала О-Цунэ, когда Кандзю кернулся.

— Скорее всего, погиб, — ответил он.

На берегу реки Сумида, там, где О-Сэн спасалась вместе с другими погорельцами, возвели храм и статую Дзидзо, чтобы поминать души сгоревших и утонувших во время  пожара. Для освящения был приглашен известный священ­ник из храма Сэнсодзи. В течение нескольких дней туда нескончаемой вереницей шли паломники, чтобы участво­вать в церемонии поминовения усопших. Отправились к храму и О-Цунэ с О-Сэн, прихватившей с собой Котаро. В тот день О-Сэн впервые после пожара увидала реку вблизи.

— Хорошо бы в этом месте построить мост, — перегова­ривались между собой паломники.

Да уж, будь здесь в ту пору хоть небольшой мосточек, сколько бы жизней удалось спасти. Ведь тогда ворота на мост Асакуса закрыли, сзади подступал пожар — вот и пришлось всем сгрудиться на этом пятачке на берегу. Страшно вспомнить.

— Хоть бы теперь додумались. Мост здесь так нужен.

— А говорят, будто это дело решенное...

О-Сэн стояла на берегу и, не отрываясь, глядела на реку. День выдался жаркий, было время прилива, и разносившие запах моря волны ярко сверкали в лучах солнца. В стороне Хирокодзи уже выстроились ряды чайных домиков, их раз­ноцветные занавески, видневшиеся между приподнятых камышовых штор, радовали глаз, оттуда доносились ожив­ленные голоса женщин, веселившихся с гостями. Вдоль берега протянулась ивовая аллея. Глядя на ивы, О-Сэн что-то тихо шептала. Деревья были многолетними, их черные ветви хранили на себе следы пожара, но уже пробивались новые побеги, яркой зеленью сверкала молодая листва. О-Сэн вглядывалась в аллею и пыталась вспомнить свое прошлое. В набегавших на берег волнах, в призывных кри­ках женщин из чайных домиков, в шелесте молодых листьев на обгоревших ивах ей чудился знакомый голос, что-то нашептывавший ей... Да-да, она даже различала отдельные слова. О-Сэн мучительно нахмурила брови, закрыла гла­за... Казалось, еще миг — и она вспомнит что-то важное. Стоит острию иголки проколоть пленку забвения — и все выплывет из небытия, станет ясным, как этот солнечный день... Кровь бешено стучала в висках, сердцу стало жарко в груди, на лбу выступил пот.

— Вот ты, оказывается, где? — донесся до нее голос О-Цунэ, пробиравшейся сквозь толпу паломников. — А я тебя потеряла. Что ты тут делаешь?

—  Я помню эти места, — не глядя на О-Цунэ, прошеп­тала О-Сэн. — Мне они знакомы. Не знаю, когда это проис­ходило, но я уже была здесь, стояла под этими ивами. Я даже припоминаю лицо человека, который был рядом.

—  Ну хватит, хватит, — остановила ее О-Цунэ. — Не думай об этом, иначе тебе опять станет плохо. Вернемся-ка лучше домой.

Странное выражение, появившееся на лице О-Сэн, обес­покоило О-Цунэ. Она ухватила девушку за руку и потянула ia собой. И в это мгновение губы О-Сэн прошептали: «Сёкити». В тот миг, когда О-Цунэ взяла ее за руку, словно из небытия выплыло это имя.

—  Ах! — вскрикнула О-Сэн, содрогаясь всем телом, словно в ознобе, и сплетая и заламывая руки.

— Что с тобой, О-Сэн? — вне себя закричала О-Цунэ.

—  Я вспомнила имя того, с кем здесь встречалась. Его зовут Сёкити. Прямо отсюда он отправился в Камигату, в Осаку...

—  Успокойся, О-Сэн, прежде всего успокойся, — пере­пила ее О-Цунэ. — Нам пора домой, надо покормить Когаро — он, наверно, проголодался.

— Умоляю вас, погодите! Постоим здесь еще минутку. Да-да, Сёкити прислал мне из Осаки письмо...

О-Сэн прижала ладони к щекам. Неясные видения то появлялись у нее перед глазами, то исчезали: косые лучи заходящего солнца освещают набережную... с ив опадают пожелтевшие листья... бледное напряженное лицо Сёки­ти — она его видит так отчетливо, будто расстались они только вчера. «Ты будешь ждать моего возвращения — я верю и потому со спокойной душой уезжаю в Камигату», — шепчут его губы... На носилках вносят дедушку... В доме хлопочет соседка из рыбной лавки... Старая ююба, раски­нувшая ветви в саду... Мастерская с точильным станком и наполненными водой тазиками... Хозяин плотницкой мас­терской Сугита и его жена О-Тё... Смеющийся Кота... О-Сэн отняла ладони от лица, поглядела увлажнившимися глазами на О-Цунэ и радостно засмеялась.

— Я все вспомнила! — воскликнула она.

— Вот и прекрасно. — О-Цунэ облегченно вздохнула. — Придет время, и ты окончательно выздоровеешь, а пока  старайся не особенно мучить себя воспоминаниями. Бери Котаро — и домой!

— Иди ко мне на ручки, Котаро, — весело сказала О-Сэн и, подхватив мальчика, прижалась губами к его упругой щечке.

С тех пор О-Сэн ежедневно приходила к статуе Дзидзо и тихо молилась. У нее прояснилось сознание, она стала спо­койней и даже физически окрепла. Ей казалось, будто каждый день прибавляет ей сил. Теперь, занимаясь стир­кой, она отчетливо понимала, что стирает. Идя по улице, она сознавала, что ступает по земле. Все это казалось ей вполне естественным, и это ощущение естественности ее поступков наполняло О-Сэн неописуемой радостью, вызы­вало счастливую улыбку. Отправляясь к статуе Дзидзо и на обратном пути, она непременно останавливалась у той ста­рой ивы, с которой были связаны ее воспоминания. На обгоревших при пожаре ветвях появились новые побеги с молодыми листочками, но, видно, не хватало им живитель­ных соков, и спустя некоторое время листья съеживались, а побеги бессильно повисали. Однако, стоя под этим деревом, О-Сэн представляла ту прежнюю иву с множеством силь­ных гибких ветвей, поросших густой листвой, колеблемой дувшим с реки ветерком. Она видела Сёкити, прислонивше­гося к стволу ивы, его исказившееся, то ли смеющееся, то ли плачущее, лицо, его пронзительный взгляд, слышала его прерывистый, охрипший от напряжения голос. Все это представлялось ей настолько явственно, что, казалось, еще немного — и она услышит его шепот: «Ты будешь ждать, ты подождешь до моего возвращения, О-Сэн?»

Последнее время торговое дело Кандзю перестало при­носить прибыль. Сказался и правительственный указ, запрещавший строить большие дома, но в еще большей сте­пени подрывал торговлю общий застой. Солидные дома почти не возводились, и даже крупные богачи строили жилища на скорую руку, чтобы успеть завершить их до мар­та, когда указ вступит в силу. После марта прекратились заказы на строительные материалы, а из Коги по-прежнему поступали ранее заказанные Кандзю циновки, мешки, веревки. Они уже не помещались на складе и, поливаемые дождями,  гнили под открытым небом.  Кандзю метался между Эдо и Когой, безуспешно пытаясь отказаться от этих материалов, ругался с их владельцами, но те требовали оплаты, угрожая судом.

—  Не следовало затевать непривычное дело, — со вздохом повторял Кандзю, понося прижимистых крестьян и хитрых плотников.

По ночам он зажигал фонарь, вытаскивал тощий бумаж­ник, листал конторскую книгу, щелкал на счетах и подолгу шептался с женой, подсчитывая убытки. В эти часы О-Сэн лежала без сна, прижимая к себе Котаро, думала о преврат­ностях судьбы, о том, как трудно жить на свете, и ее охва­тывало безрадостное чувство беспомощности, от которого она съеживалась и дрожала, как от пронизывающего до костей сквозняка, проникавшего под одеяло.

И все же положение было не столь безнадежным, как казалось на первый взгляд. Правда, сбыт уменьшился, сократились и доходы, но со временем Кандзю при его спо­собностях приноровился бы к ситуации, набил бы руку на сделках с хитрыми крестьянами и вероломными хозяевами полотницких мастерских. Тем более что репутация «Кандзю из крытой соломой хижины» держалась еще высо­ко, а в ближайшее время собирался развернуть большое строительство князь Мацудайра, и Кандзю уже вступил с ним в переговоры. Но, к сожалению, все его планы, все надежды унесло наводнение.

В тот год сезон дождей не принес достаточно влаги, с мая по середину июня солнце нещадно палило с безоблач­ного неба, и крестьяне уже стали побаиваться за посадки риса, когда начались непрерывные дожди, в течение двух дней — тридцатого июня и первого июля — был такой ливень, что телеги двигались, утопая по ступицы в воде.

—  При таком ливне через день начнется наводнение, — с опаской поговаривали крестьяне.

Но старики лишь смеялись над ними.

—  Издавна известно, что от долгих дождей не бывает наводнения, и нечего попусту сеять панику, — убеждали они.

Однако на этот раз старики ошиблись. Уже потом стало известно, что ливень прошел по всей восточной части Япо­нии, мощные потоки воды с верховьев рек Тонэгава и Аракава хлынули вниз, снося по дороге плотины. Река Сумида вышла из берегов, и ночью третьего июля началось неви­данное наводнение.

С  тех пор как Котаро перестали давать молоко и уже кормили кашей, он почему-то начал усиленно домогаться груди О-Сэн, особенно когда его укла­дывали в постель. Он не мог уснуть, пока ему не давали подержаться за грудь или прильнуть к ней губами. Вначале О-Сэн было нестерпимо щекотно, но ей пришлось привы­кать, иначе Котаро не засыпал. Вскоре она уже сама подставляла ему грудь, приговаривая: